Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Алексеева Татьяна Сергеевна
Экипаж катился по темным и почти безлюдным улицам. И хотя Александру казалось, что едет он чересчур медленно, даже если учесть, что на дороге было скользко, он решил до поры до времени не требовать от Данзаса ускориться. Пока еще они не опаздывали.
Константин ехал молча и по-прежнему, как будто бы специально, избегал смотреть на Александра. Лицо у него было каким-то особенно мрачным и напряженным. Пушкину сложно было поверить, что старый друг, пусть и очень близкий, может беспокоиться о нем настолько сильно — он еще по лицею помнил, что Данзас неплохо умел скрывать свои чувства. «Беспокоится за себя? — предположил Александр. — Боится, что у него будут неприятности из-за этой истории?»
Все его прошлые поединки заканчивались благополучно и для него самого, и для его противников, и для секундантов. Большинство из них вообще не состоялись, как Пушкин на них ни настаивал. Барон Корф еще в лицее, не моргнув глазом, отказался принять его вызов, майор Денисевич извинился, хотя в их ссоре Александр был виноват сильнее. Какими же мелочами казались ему теперь причины тех ссор! Драка между их с Корфом слугами и замечание, сделанное ему Денисевичем в театре, — такая ерунда по сравнению с настоящим оскорблением! Понимал бы он все это тогда, наверное, не было бы тех скандалов и неприятной досады, которая так долго преследовала его после примирения.
И с Александром Зубовым в Кишиневе было так же! Хотя о том случае Пушкин сохранил не такие неприятные воспоминания. Все-таки тогда виноват был один лишь Зубов, передергивающий карты, а Александр мало того, что сумел повести себя по-настоящему хладнокровно, так еще и описал тот поединок в «Выстреле»! Можно было сказать, что из ссоры с Зубовым он извлек немало пользы. Зато после едва не случившихся сразу двух дуэлей, с полковником Орловым и его другом Алексеевым, ему вообще хотелось провалиться сквозь землю! Кажется, это был первый случай, когда Александр сам захотел помириться, не доводя дело до стрельбы, и очень обрадовался, когда выяснилось, что вызванные им в пьяном угаре противники желают того же самого. Так же было и на дуэли с подполковником Старковым, случившейся из-за ссоры во время танцев все в том же Кишиневе, — тогда, чтобы не убивать противника, на которого Пушкин почти сразу перестал злиться, он дождался, пока тот выстрелит и промахнется, и специально пальнул в воздух.
Все это, однако же, не помешало ему и после тех случаев еще много раз ссориться и требовать сатисфакции, соглашаться на примирение и отказываться от него. С молдаванином Баншем из-за ухаживаний за его женой, с советником Лановым из-за очередной эпиграммы, с отставным Рутковским из-за насмешки над его рассказом, с иностранцем Инглези, опять-таки из-за его жены, с собратом по перу Иваном Руссо — кажется, просто из-за того, что Александру не нравилось, как он пишет… Даже удивительно, как он успел нажить себе столько врагов всего за четыре года жизни в Кишиневе! Правда, поединки так и не состоялись — вместо стрельбы Пушкин каждый раз ненадолго оказывался под арестом.
Громкий стук и недовольный возглас Данзаса вновь оторвали Пушкина от мыслей о прошлом. Сани остановились, и Константин выпрыгнул из них, чтобы поднять упавший на дорогу футляр с пистолетами. Какой-то другой экипаж, ехавший им навстречу, промчался мимо.
Александр огляделся вокруг. Оказалось, что экипаж уже миновал центр города и теперь ехал по какой-то окраинной улочке мимо скромных деревянных домов. Данзас, подобрав ящичек, забрался обратно в экипаж, дернул поводья лошадей и вскоре уже снова нервно ерзал на сиденье. Пальцы его неслышно барабанили по футляру, и казалось, что он вот-вот уронит его еще раз. Александр смутно припомнил, что он почти всю дорогу вертелся на сиденье и оглядывался по сторонам, словно высматривая кого-то в окна. Но это его не удивило. С секундантами ему чаще всего не везло — почти все они, как на подбор, оказывались мирными и совсем не воинственными людьми, стремившимися отговорить противников от поединка. Многим это удавалось, и сам Александр не слишком жалел о таких исходах своих дуэлей, тем более что примирение потом еще и очень бурно и празднично отмечалось. Но теперь он предпочел бы, чтобы его помощник был не таким миролюбивым. Поддаваться уговорам решить дело миром он не собирался, но и просто выслушивать их ему хотелось меньше всего на свете.
На мгновение они с Данзасом встретились глазами, и Александр, кивнув другу, опять стал смотреть на дорогу. Домиков у обочины становилось все меньше, расстояние между ними постепенно росло. Они уже были почти за чертой города. Ехать оставалось совсем недолго, и Пушкин вновь стал перебирать в памяти свои остальные дуэли. С Николаем Тургеневым и с графом Хвостовым он вновь ссорился из-за эпиграмм, а потом вынужден был извиниться. С Владимиром Соломирским из-за его ревности к одной даме и шуток Пушкина в адрес другой — но помирились они тогда красиво, без всяких просьб о прощении, просто пожали друг другу руки и сели за празднично накрытый стол. К тому времени его противники все чаще первыми соглашались на примирение, даже если изначально вызов исходил от них. Он был слишком известен, его называли третьим в России поэтом — после Крылова и Жуковского, его все любили, а те, кто не любил, все равно читали его книги. Никому не хотелось, чтобы такой человек погиб или пострадал по их вине! Хотя совсем удержаться от ссор и вызовов удавалось не всем. Все равно были истории с князем Репниным за то, что тот обругал стихи Уварова, и с князем Голицыным из-за уже неизвестно какой по счету эпиграммы Пушкина, и с послом Лагрене, который, как послышалось Александру, грубо попросил свою собеседницу прогнать его… Все они тоже завершились миром и взаимными извинениями, хотя этому и предшествовали долгие объяснения через посредников. Правда, в те годы Александр пребывал в столь мрачном настроении, что порой жалел об этих несостоявшихся поединках. Но потом в его жизни появилась Наталья, и то странное стремление к смерти прошло без следа. Может, поэтому и поводов для серьезных ссор в его жизни после этого стало намного меньше?
Впрочем, был еще недавний скандал с графом Соллогубом — теперь уже из-за Натали. Думать о том случае Пушкину особенно не хотелось, кое в чем он был слишком уж похож на теперешнюю историю с Дантесом. Глупые сплетни о том, что молодой граф Владимир Александрович неравнодушен к Наталье Николаевне и, в свою очередь, сам распускал слухи о других неравнодушных к ней поклонниках. Серьезная подготовка к поединку и неожиданно легкое заключение мира, несмотря на такой весомый повод. Правда, тем слухам изначально никто особо не верил, к ним никто не относился всерьез. Да и сам Пушкин тоже. Хоть он и разозлился поначалу, но остыл и пожалел о написанном в порыве гнева вызове очень скоро. Как и его ни в чем не повинный противник. Нет, пожалуй, сходства с тем, что происходило теперь, у того случая было совсем не много! На этот раз все было иначе. Абсолютно иначе.
— Мы приехали, — негромко сказал Данзас, привставая на своем месте. — Кажется, это здесь…
Пушкин поднял голову и в первый момент зажмурился. Утром на улице все было полностью черным, а теперь ему показалось, что все вокруг стало абсолютно белым. Возле самой дороги возвышались огромные снежные сугробы, а за ними вдаль уходила такая же белая, без единого пятнышка, равнина. Заснеженный берег плавно переходил в так же плотно укутанную белыми сугробами речку, по какому-то недоразумению названную Черной. И лишь еще дальше, на другом берегу, виднелись темные деревья, кусты и дома, словно нарисованные тушью на белом фоне. Александр узнал силуэт Комендантской дачи, а немного дальше — домика, в котором они с Натальей как-то сами провели часть лета. Теперь все дома были пустыми и казались давно заброшенными.
Пушкин выпрыгнул из саней и неожиданно провалился в сугроб почти по пояс. Тихо охнув — кто бы мог подумать, что за городом будет так много снега! — и отойдя от дороги на пару шагов, он замер, прислушиваясь к шуму другой приближающейся повозки. Она подъехала к экипажу Александра сзади и остановилась в десятке шагов. Одна из лошадей громко и как будто бы весело зафыркала…
