Лев Жданов - Былые дни Сибири
— Что бы это было?.. — словно про себя, стал соображать он. — Пояс… Так — мал, короток… Наручник?.. Так не похоже!.. Великану бы в пору такой… На ногах тоже не носили… На голове, видно?..
— Вот, вот, милостивец! Верное твое слово… Череп и лежал поверх этой штуковины… Кто там ранней был, видно, обробел, когда кости мертвые увидел, схватил што поближе лежало, да и наутек!.. А эта самая… корона царская и осталась. Не приметил он ее под черепом… лежала до тебя, князь-воевода! Великое место твое у нас, так и корона тебе! Исполати, господине!
И почти до земли снова поклонился Гагарину Задор, выпрямился, смотрит, словно хочет прочесть сейчас мысли князя.
А тот затих, задумался… То на корону поглядит, то на Задора, а про девушку, которая стоит вдали, в тени, и забыл на это время.
Потом, словно желая отогнать от себя какие-то заманчивые, но опасные мечты, даже плечами встряхнул Гагарин. Обернулся к Задору и совсем ласково заговорил:
— Ну, парень… Ты мне по совести ответы давал, не крылся… И я тебе скажу, что было у меня на уме, что теперь стало… Разбойника Сысойку чаял видеть, про дела которого много слышать привелось… и все — плохое… А ноне вижу, не таков ты, как мне наносили на тебя… Умен, вижу… Плут тоже немалый… И грехов, поди, на душе твоей не один короб, хотя и старых, да не малых!.. Но за исповедь твою за смелую… за уменье, за удачу охотничью все прощается тебе, так и знай! До новой вины… Ежели ты и вправду решил честно послужить, не пожалеешь… А покуда… вот, возьми от меня…
Тяжелый вязаный кошель с рублевиками, лежащий на ближнем столе, взял он и швырнул батраку, который на лету подхватил подачку и за пазуху спрятал ее, твердя с поклонами слова благодарности.
— Не стоит, не стоит, Сысоюшко… Я у тебя больше еще в долгу! Так и знай… Ну а теперь ступай с Богом… Я малость вздремну перед ужином… Ночь плохо спалося что-то… Досада, что моего горбуна шута не взял я с собою. Как не спится мне, он сказки товорит… Я заслушаюсь — и сам не слышу, как усну… А теперь…
— Князенька светлый! А я на што? — неожиданно подхватил Задор и снова приблизился к постели от дверей, куда отступал с поклонами. — Спроси людей, все скажут: нет другова бахаря, как Сысойка Задор. Ложись, изволь… да прикажи только!.. Какую тебе… веселую алибо страховитую? Быль стародавнюю али из Писания… Все могу…
— Ну?! Да ты клад сам по себе, парень!.. Давай, давай… Я вот прилягу… Гашенька, ты что стоишь все! — вспомнил наконец и о девушке Гагарин. — Присядь с нами, послушай, что он тут станет…
— Я ево байки знаю, слышала! — с затаенной досадой, которая против воли овладела ею, проговорила девушка. — Он — мастак… Хоть ково заговорит… Уж послушаю и то! — присаживаясь на скамью у стены, словно нехотя согласилась она.
Ей показалось, что Задор решил сразу завертеть, забрать в свои руки князя. Она была уверена, что это ему удается. И не знала, радоваться ли ей такому повороту дела или грозит ей самой что-нибудь плохое со стороны мстительного, беспощадного человека, каким знала девушка своего друга.
А в это время Задор уже окутал заботливо ноги лежащему Гагарину одеялом, сам опустился тут же на пол, уселся по-восточному, откашлялся и спросил снова:
— Так какую зачинать?..
— Какую сам хочешь… только бы позанятнее… Чтобы заснул я под твое сказанье… Мне все любо.
— Добро. Есть у меня одна сказочка… И не сказывал я ее никому… Тебе скажу, князенька мой пресветлый… Слышь, давно дело было… в некотором царстве, в некотором государстве народился и проживал злой, великий чародей. Народился он от немца-знахаря, лекаря, продойхи-аптекаря, да от ведьмы бесстыжей, дщери Вельзевуловой. Только немец хитер был, выждал пору, как царица тово краю хрещеного брюхата была, рожать собралася, — скрал у ней дите рожоное, царевну-красавицу, а свово черномазова детеныша и подложил на царское место… И росло исчадие Антихристово не по дням, не по часам, а по минуточкам… Месяц минул, вся пасть у нево зубаста стала, ровно у щуки, да говорить уже стал, да все словеса таковы нехорошие… И жрать мяса запросил, у кормилки груди прокусил, живой крови испил, только не померла бедная, еле отходили. А у тово звереныша-дьяволеныша силы прибыло столько, што и сказать неможно! Трех лет он, как парень большой, выровнялся, шутки стал шутить негожие. Хватит ково за руку — рука вон, повернет за голову — голова напрочь летит… А он присосется губами, кровь живую пьет, гогочет от радости. И запечалились родители, царь, с царицею, как им быть с таким нещечком?.. Судили-рядили да и порешили. Построили терем крепкий, башню белокаменну, с подводами глыбокими, туды засадили на цепях на тяжких чадушко нароженное. А он с тово еще лютее стал, крови живой просит! И пускали к ему злодеев-душегубцев, кои на смерть были засужены. С ними тот царевич, Антихристов сын, и расправлялся… Да недолго так было. В едину ночь прилетел Змий огненный, полстолицы спалил, вдарил крылом — снес полбашни, вызволил свово сынка-царевича нареченного. На трон ево посадил, а старого царя и царицы следов не стало нигде… И ни роду, ни племени их державного, стародавнего. Все сгинули. Стал править новый царь в те поры. По виду ровно бы и человек. Только попов хрестианских не терпел, виду ихнево не сносил. Самово святейшево вовсе убрал, других менять стал, насажал на приходах и повсюду слуг своих, тех же бесов, людьми переряженных… Стали те бесы народ мутить, от веры отбивать от стародавней… Святые книги стали портить… И обличье приказано было людям хрещеным менять… Помаленьку народ стали готовить: Бога бы он забыл, Антихристу поклонился, душу продал бы диаволу…
Говорит сказку Задор, а сам исподтишка на Гагарина поглядывает.
— А што, князенька, не скушна моя сказочка… Може, кинуть? — спросил он вдруг, остановив свой плавный, звучный рассказ.
— Ну, нет. Завел, так уж досказывай… Послушаем! — отозвался тот, пытливо вглядываясь в неподвижное, загадочно-бесстрастное лицо Задора, где только глаза заискрились зеленоватым светом, как у рассерженного гада.
— Доскажу уж… твой слуга. И, слышь, немало годов минуло… Забываться стала вера старая, былое благочестие. Брат на брата пошел в земле той хрещеной, усобица почалася… Иноземные цари было тоже на тово чародея пошли, почуяв, што за черные дела он затеял! Да тот и сам не промах. Станет по книгам своим по чародейным, по бесовским диаволу акафисты петь со всеми своими бесами, кои для глумленья ризы напяливали, — и развеет вихрем рати вражеские… Ни звон церковный, ни молитва, ни хрест — ништо помочь не могло супротив тово чародея. А питался он все только кровью живою по-старому. Сам суд чинит, сам к пыткам да казням присуживает, сам и казни вершит своими руками… А чуть голова у казненного прочь отлетит, он тут и всосался, пьет кровушку во свое удовольствие… И полцарства, почитай, так извел, тех людей, што за старую святую старину стояли… А вторая половина, слышь, сбиралась уже поклонитися Антихристу, клеймо ево принять и поругаться над Господом Распятым, как оно в Писании есть сказано… Да не попустил Господь… Укрылся в некоторых дальних областях тово царства благочестивый некий человек, Орелко Будимирович по имени. И родом был он от тех старых государей земли, которых корень самый пытался Змий проклятый и чадо ево извести да выжечь… Вот так пришло, што ослепил Господь очи зверю-владыке, сыну диавола. Он того Будимирыча к себе приблизил, возвеличил, послал ево править в некую область — вотчину дальнюю, што за горами лежала высокими, за лесами темными, за песками горючими… А в той дале-дальней области немало собралося людей, кои не хотели старины решиться, зверю кланяться, душу загубить… По борам, по оврагам, по пещерам глыбоким крылися те люди. И в единой пещере сидел старец святой, што видел дваста и двадесять и два раза, как зима уходила, как весна налетала раскрасавица со своими пташками да зверюшками, с горячим, ярким солнышком да с привольицем степным, со зеленым!.. И была у тово старца книга великая, святая, стародавняя, а в той книге огнистыми азами начертано было заклятье тяжкое!.. И ежели то заклятье перед самим Антихристом прочесть, и тот сгинет, не устоит, провалится в преисподню, в тартарары-тараринские, ко Вельзевулу, отцу своему, к Луциперу, деду окаянному… Давно бы хотел тот старец заклятье объявить, да, слышь, с зароком оно было дадено. Не всяк ево без вреда и говорить может… А должен найтись муж добрый, роду древнего, царского… Штобы все ево чтили… Штобы он веру древнюю почитал да боронил, новых затей диавольских сторонился… Тот и может заклятье прочесть, антихристова сына прогнать; сам может на ево место, на трон прадедов и пращуров своих воссесть людям на радость, веры на укрепление, себе на вечное прославление… А не спишь ли уж ты, князенька, от байки от моей незанятной? — вдруг снова задал вопрос лукавый бахарь.
