Николай Задорнов - Гонконг
Но он не забывал совсем ничего и никогда. И вот вдруг из каких-то далеких кладовых он подымал драгоценные сокровища мыслей и наблюдений.
Боуринг знал, что понимание с русскими возможно. Поэтому он просил Энн не приглашать барона Шиллинга, хотя тот, может быть, в самом деле правильнее всех знал язык.
Без умелых и дисциплинированных немцев строгое русское правительство как без рук. Бароны приобрели привилегию представлять империю в Европе. В Петербурге они горячие патриоты, принимают иностранцев и, обучая их восторгаться всем русским, подают им новую страну как бы из первых рук. Боуринг, тогда еще молодой человек, прекрасно понял это именно потому, что был молод. Надежды царя и правительства на ландскнехтов – признак деспотии, от которой сами русские терпят, хотя все делается их именем.
...Александр Сергеевич ответил, что в роду Мусиных-Пушкиных один из его родственников знаменит тем, что нашел древний список поэмы неизвестного автора «Слово о полку Игореве» и перевел ее с древне-славянского.
«Игоря, а не Георга!»
Все становилось ясно.
«...С каким вдохновением в детстве учили:
Горит восток зарею новой.
Уж на равнине, по холмам
Грохочут пушки...
Боурингу это, наверно, и непонятно, и далеко, чуждо, враждебно; он там, где «Сыны любимые победы, сквозь огнь окопов рвутся шведы»... Да он не в России живет, с него нет и спроса... Никто же не глумится из нас над Нельсоновой колонной! Но почему же мне стыдиться строк, любимых всю жизнь:
Ура! мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! о славный вид!..»
Пушкин и сейчас готов выхватить шпагу, командовать, кидаться на штурм, на абордаж... Только предатели России, окруженной врагами, могут стараться забыть эти стихи.
– Скажите, господин Пушкин, что бы вы посоветовали мне из произведений русского поэта Пушкина перевести на английский? – спросил сэр Джон.
Невозможно было более польстить Александру Сергеевичу. Явно Боуринг считал его и родственником, и знатоком великого поэта. Мусин-Пушкин сам уверен в своих родственных связях с поэтом Александром Сергеевичем.
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том...
Под конец вечера поговорили про жизнь в Японии. Сибирцев, видавший на верховой прогулке собственную ферму сэра Джона, помянул, что для адмирала Путятина и офицеров в Японии наши матросы раздоили несколько коров, ухаживали за ними и даже научили японцев пить молоко.
Боуринг добродушно расхохотался.
Потом он как бы опять превратился в делового человека и губернатора и сказал, что охотно взял бы на работу двух «молочных людей».
Пушкин подтвердил, что согласен отпустить матросов, работа сохранит им силы. Сказал, что несколько человек уже работают в механическом заведении у Купера на доках.
Прощаясь, Энн обхватила пальцами и пожала руку Алексея.
– Почему он только китайцев так не любит? – задумчиво спросил Пушкин, идя домой.
– Как вы заметили?
Пушкин не ответил. Он совсем ушел в себя.
«А вам-то что! – хотел бы сказать Алеша. – Какое дело, кто кого любит или не любит. Зачем мы нос суем куда не надо... Без нас разберутся: не рой другому яму!»
Но ничего не сказали друг другу и пришли домой дружно, по-приятельски.
В гостиничном номере никого не было. Шиллинг сегодня на «Монархе» с матросами. Гошкевич опять у Джордина.
Осип Антонович появился поздно, расстроенный чем-то. Слышно было, что его привезли, экипаж подъезжал.
Джордин уламывает перейти после войны на службу. Нужен ему человек, побывавший в Пекине, обещает столько же, как у нас Путятин получает.
А матросов сманивают в Австралию... А сами мы знаем одно: приказ свыше! Крутись по ветру!
Джордин долго беседовал с Осипом Антоновичем.
Сидели в библиотеке, заложив ноги на низкий столик по-американски. Дом у Джордина как дворец венецианского дожа: чего только нет, каких диковин из Китая, Сиама, Индии! Статуи, вазы, ковры, вышивки жемчугом, цветы – видно, такая роскошь свойственна старым колониальным семьям. При этом, по китайскому выражению, и у него в доме «пахнет книгами»....
Глава 20
ВАЛЛО-ВАЛЛО ИЛИ ЮЛИ-ЮЛИ
– Bad work[50], – сказал мастер кузнецу Васильеву, который подолгу отдыхал.
– No bad work! – заносчиво ответил мастеровой, невольно подражая «синим жакетам». – Bad food![51] – горячо добавил он, вскидывая голову, как на митинге.
– Strike![52] – заявил тяжело дышавший молотобоец Мартыньш, усаживаясь на скамью рядом с товарищем, и поднял кулак над головой.
– Yes, – примирительно сказал сухощавый британец и пошел своей дорогой. Теперь ему ясно, почему не работают. Безобразие, если ленятся или не могут справиться с работой. Но забастовка – другое дело! А матросы погибшей «Дианы» на это имеют право, опытные кораблестроители! Всем известно, что построили первый в Японии корабль английского типа, хотя в газетах об этом не пишется. Забастовка – признак цивилизации, нашего собственного влияния, не просто лодырничества!
– Успокоился, понимает, сволочь, что нашу работу нельзя сравнить с китайской! – молвил вслед мастеру Маточкин.
– Ты хорошо ему сказал страйк! – подтвердил Васильев.
Подошел Сибирцев. Каждое утро он приводил матросов на док.
– Китайцев ослабили опиумом, – продолжал кузнец.
– Да, водка не ослабит, – согласился Мартыньш.
– Водка? – спросил Алексей, услышавший отрывок разговора.
– Какая водка! – недовольно отвечал Мартыньш.
– Ноу даже сип виски, Алексей Николаевич! – сказал Собакин.
– Да, ни глотка, – подтвердил Васильев. – Это они только обещают дать порцию. Сволочи!
– Еретики! Англикане! – зло заметил Лиепа.
– Все рано протестанты! – сказал Маслов, желавший избегать всякой розни между моряками.
Сибирцев вспомнил, что в какой-то матросской шуточной песне про католиков и пресвитерианцев поется, что у них нет настоящего «Bishop to show the way», то есть англиканского епископа, указывающего верный путь.
Сибирцев ничего не сказал, слегка поклонился и ушел.
«А гонконгский bishop – епископ, представляющий, кажется, Высокую Церковь, – живет, утопая в роскоши, во дворце покрасивей, чем в парке на скалах у Джордина, в то время как, кажется, труженики Низкой Церкви рискуют жизнью, живя в Китае в нищете. В общем-то, не мое дело, духовными не занимаюсь».
– Серега Грамотеев! Иван Степанов! – вызвал на корабле на вечерней поверке Маслов. – Завтра пойдете со мной на доки. Они еще людей требуют.
– Бастовать?
– Нет, уговорились пока. Я тебе дам – бастовать!
– Хорошая у них кузница? – спросил Грамотеев у Васильева.
– Увидишь сам.
Утром казенную порцию не увеличили, все пошли на работу полуголодные. А ждали, что утром дадут обещанные Стирлингом полфунта на брата, но не дали.
Алексею стыдно в душе за себя и за своих, что не могут показать работу в лучшем виде. Сам все время сыт, но для очищения совести пытался голодать, чтобы почувствовать, каково людям, да и не наесть тут себе морду на чужих харчах. Вчера офицерам выдали по десять фунтов, а матросам велено подождать. Обещано – сегодня дадут обязательно.
– Я им сказал: что же ваша королева скупится? – говорил Васильев.
– Помнишь, как старик Фофанов у Букингемского дворца сказал шотландскому гвардейцу, мол, что же тебе королева на штаны денег пожалела?
Матросы засмеялись.
– Вы им не поминайте про королеву, – строго сказал Сибирцев. Сам он тоже получил десять фунтов стерлингов со щедрой руки Стирлинга.
У китайцев на базаре хорошая еда и стоит гроши. А шли как раз по базару, точнее через базарчик, который раскинулся перед доками мистера Купера-младшего. Рабочие могут перехватить тут в любое время.
– Эй, джангуй, – обратился Грамотеев к китайцу, открывавшему мануфактурную лавку.
Торгаш поднял широкий дощатый ставень и подпер его деревянной меркой, раза в полтора побольше нашего аршина.
– Сольти ё?
Матросы расхохотались, а джангуй вспыхнул от ярости, стал плеваться и кричать.
Алексею опять подумалось, что народ наш выживает за счет своих наклонностей к юмористике. «Сольти» – это соль. «Ё» – это как будто по-китайски «надо».
– Ты что у него спросил?
– Да так... – уклончиво ответил матрос.
– Они работают не на валло-валло, а на юли-юли, – говорили сзади про каких-то лодочниц.
Сибирцев остановился у обжорки, где развешено и разложено мясо, и, посоветовавшись с Масловым, указал хозяину на свежее свиное стегно.
– Чифан! Кушать, – пояснил Сибирцев, показывая себе на рот, но никто из китайцев с места не тронулся.
– Доши чена?[53] – спросил Маслов на жаргоне, показывая рукой, что берет.
– It is very dear for you[54], – нахально ответил старший торговец.
Уже все знали, что у пленных были деньги, но больше не осталось.
