Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта
Такой вот совершенно несомненный факт: из троицы царских агентов Мицкевич двух назвал и заклеймил, а третьего члена (свою былую возлюбленную) преднамеренно и сознательно попытался укрыть от гнева и презрения современников и потомков.
Однако обмануть историю поэту-романтику в итоге так и не удалось, хоть он очень старался. Всё дело в том, что Каролина Собаньская сама раскрыла все карты в донесении своём шефу корпуса жандармов графу А. Х. Бенкендорфу; не только не скрывала, а ещё и педалировала, что является царским агентом и имеет самое прямое отношение к корпусу жандармов.
Письмо, объемистое и ставящее все точки над i, на беду красавицы Каролины, было впоследствии обнаружено и опубликовано дотошными пушкинистами. И как раз эта неожиданная находка полностью разрушила систему защиты Собаньской, воздвигнутую в своё время Адамом Мицкевичем.
Многие современники, конечно, и так понимали, что Собаньская – подручная Витта. Но прямых доказательств ни у кого тогда не было; конспирация соблюдалась неукоснительно, и Витт отнюдь не афишировал, кто именно доставляет ему секретные сведения.
Так что обвинять Собаньскую можно было лишь на уровне великосветских сплетен. Обнаружение же письма Каролины к Бенкендорфу перевело сплетни на уровень безусловных фактов и полностью уничтожило ту идеализированно-романтическую схемку, которую упорно пытался протолкнуть Адам Мицкевич, в напрасных усилиях спасти репутацию Собаньской.
Да, это была чванливая аристократка, чрезвычайно чтившая собственную генеалогию гордячка, но ради достижения своих целей она не брезговала абсолютно ничем. И грешков за ней числилось не мало, и самые стыдные из них имели прямое отношение к связям её с ведомством графа Бенкендорфа.
Фактически Мицкевичу всё равно бы никак не удалось её выгородить – это была безнадёжная затея, сизифов труд, не иначе: служба Каролины как царского агента, как сподручной Витта, просто не могла не всплыть, не могла из тайной не превратиться в явную.
Но Мицкевич, как видно, всё же упорно хотел переспорить, изменить суд истории, и спасти Каролину.
Собаньская же, кстати, Мицкевича не только не любила, а ещё и смотрела на него достаточно высокомерно и с высот своего аристократизма великого польского поэта считала довольно-таки скучным и неотёсанным.
Прелестная Каролина, судя по всему, ничуть не дорожила Мицкевичем. Но зато она всегда умело и ловко его использовала, с математически безошибочной точностью распоряжаясь воздействием своих чар.
Если же вернуться к крымской поездке 1825-го года, и попробовать определить её сюжет, то он будет выглядеть примерно так.
Каролина, как бы не замечая присутствия законного всё ещё супруга (Иеронима Собаньского) и любовника (графа Витта), завлекает Мицкевича – это отправная точка путешествия. Главные наблюдатели, очень зоркие – это Витт и Бошняк.
Возникает близость поэта и сирены. Затем Каролина что-то узнаёт, и, возможно, как раз от Мицкевича. Возникает что-то вроде антракта, правда, весьма напряжённого: Каролина, Витт и Бошняк срочно уединяются и сочиняют послания на имя российского императора. Собственно Витт просит назначить ему аудиенцию, подчеркивая при этом, что два заезжих поляка помогли ему раскрыть русский заговор. И сочиняется ещё коллективными усилиями всей троицы донос Бошняка, касающийся заговора.
Мицкевич в растерянности, и не понимает, что происходит. И вот дела бумажные наконец-то завершены. Однако Каролина к поэту уже не возвращается – она теперь открыто с Виттом, как нежная и преданная возлюбленная.
Следует кульминация: поэт в бешенстве, и пишет самые трагически прекрасные из своих гениальных крымских сонетов.
Несколько дополнительных сведений о поездке Адама Мицкевича в Крым летом 1825 года
I
Итак, во время поездки в Крым, поездки развлекательной и одновременно разведочной, генерал Витт вдруг отправил спешное послание на имя государя Александра Павловича, в котором просил срочной аудиенции. Причём к этому посланию был приложен анонимный донос касательно заговора против российского императора.
Всё это было произведено 3 августа 1825 гола, посреди – повторяю – развлекательной как будто поездки. Чем была вызвана столь незамедлительная отправка письма?
Витт знал о зреющем заговоре как минимум уже года два, и помалкивал. Не предпринимая решительно никаких шагов. И вдруг он прерывает путешествие своё в компании возлюбленной своей Каролины, её мужа, влюблённого в Каролину поэта Мицкевича и агента своего Бошняка, и, не дожидаясь возвращения в Одессу, отправляет письмо императору.
Что-то произошло? Да. произошло. Оказывается, 12 июля 1825 года унтер-офицер Шервуд, служивший при Витте, попросил, чтобы его арестовали и переправили к всесильному временщику графу Аракчееву, обещая поведать последнему о событиях сверхгосударственной важности. И вот об этом-то Витта и известил его адъютант запиской, когда начальник южных воинских поселений плыл в Крым.
Аракчеев был лютый враг и недоброжелатель Витта. Шервуд, обходя своего непосредственного начальника, донёс временщику о заговоре. Всё это означало, что Аракчеев первым доложит императору о тайном обществе. Вот Витт посреди крымской поездки своей и отправил спешное письмо государю с приложением анонимного доноса. Донос был в высшей степени туманный, без имён, но конкретику Витт обещал при личной встрече, причём такую именно конкретику, которая намного должна превзойти информацию от графа Аракчеева.
Витт вообще не мог не взволноваться. Интрига Шервуда-Аракчеева оставляла далеко позади его, отвечавшего пред императором за заговоры. Но Иван Осипович решительно надеялся отыграться, ибо он глубже и основательней был осведомлен об южном и северном тайном обществах, чем Шервуд.
Собственно. Витт и в самом деле отыгрался. В царствование Николая Павловича граф Аракчеев не играл уже никакой роли. А сведения, накопленные Виттом и агентами его Собаньской и Бошняком, новым императором были полностью приняты к сведению. Более того, и Витт и Бошняк получили весьма значительные награды.
II
Поездка в Крым летом 1825 года имела поистине громадное литературное и политическое, даже шпионское, значение. Адам Мицкевич написал тогда свои гениальные «Крымские сонеты», а генерал Витт, благодаря Собаньской и Бошняку, сумел наконец-то узнать немало существенного о польском тайном движении. Между прочим, в поездке той, кроме брата Каролины Генрика, участвовал ещё и Юзеф Грушецкий, член Патриотического общества.
Витт давно уже имел виды на этого Грушецкого и явно во время крымской поездки самолично его обрабатывал.
Путешествие на яхте «Каролина» летом 1825 года во многих отношениях имело целью своей разоблачение польского тайного движения. Чего-то в этом направлении Витт, без всякого сомнения, достиг, как раз благодаря усилиям своим, Собаньской и Бошняка.
Но царю осенью 1825 года Витт, как считают некоторые исследователи, донёс лишь о российских заговорщиках (будущих декабристах). Потом же он заболел, а потом умер царь.
Почему же Витт умолчал о поляках? Если только умолчал, аудиенция ведь была устной и без свидетелей.
Если он всё-таки умолчал, то отнюдь не потому, что собирался спасать польских подпольщиков, а только потому, что хотел дождаться момента, чтобы их предать всех до единого, целиком.
Витт ни в коей мере не сочувствовал планам поляков отделить Польшу от России, вообще менее всего думал о возрождении великой Польши. Граф был совершенно сын своей матери, и он всегда представлял царство польское под пятой России и видел свою роль в решительном служении Романовым.
Мать Витта заслужила страшную ненависть поляков, а он со всею последовательностью, на какую только был способен, продолжал её дело, когда Софья Потоцкая являлась дипломатическим агентом князя Григория Потёмкина.
И оба августейших брата (Александр и Николай Павловичи) в полной мере оценили рвение Витта. Они превосходнейшим образом понимали, что он – сын своей матери, и даже рассчитывали на это.
Приложение. Адам Мицкевич
Из хронологической канвы моей жизни: 1825 год, Одесса
За участие в тайном обществе филломатов я был заключён в Виленский тюремный замок и находился в оном до конца октября 1824 года. Выпущен я был со следующим аттестатом: «Десять человек филоматского общества, кои посвятили себя учительскому званию, не оставляя в польских губерниях, где они думали распространить безрассудный польский национализм посредством обучения, предоставить министру народного просвещения употребить по части училищной в отдалённых от Польши губерниях, впредь до разрешения им возвратиться на свою родину».
Итак, я был отдан в распоряжения академика Шишкова, коий занимал тогда, по счастью, пост министра народного просвещения. Сей Шишков, имевший тогда и имеющий теперь славу злостного обскуранта и гонителя западного просвещения, принял меня в высшей степени милостиво (я находился в Петербурге с ноября 1824 по январь 1825 года).
