Рихард Вейфер - Данте
— Немедленно позову.
Донна Джемма почувствовала почти облегчение. Теперь она по крайней мере знала, в чем дело. Этот давящий страх на протяжении всего дня был просто невыносим!
— Кто это был, мама? Этот человек сказал, что папе нужно уходить?
— Ах, дети, оставьте меня… Вы еще ничего не понимаете! Я должна собрать отцу все самое необходимое, чтобы ему хватило по крайней мере на первое время.
И мать энергично взялась за дело, решив избегать всего, что могло бы сделать прощание с любимым человеком еще более тяжелым. Но и ей самой разговор с детьми камнем лег на душу.
— Скажи, мама, почему наш отец не останется с нами? Ведь можно же другим детям оставаться с отцами.
Глаза донны Джеммы увлажнились, однако она, взяв себя в руки, не выдала своего настроения ни голосом, ни выражением лица.
— Тебе это еще не понять, Пьетро!
— Ну отчего же мне не понять, мама? Кто хочет отослать прочь нашего отца?
— Дурные люди, сынок…
— Разве они так сильны?
— О да, очень сильны…
— Тогда подеста пусть пришлет своих солдат, и они сумеют помочь отцу, чтобы злые люди ничего не смогли ему сделать.
Мать вздохнула:
— Если бы подеста тоже так думал! Но он и сам не хочет, чтобы наш отец оставался дома.
— Как, этот подеста такой негодяй?
— Пресвятая Дева Мария, что ты болтаешь? Ты хочешь накликать на всех нас несчастье?
Хлопнула входная дверь, шаги становились все ближе и ближе.
Арнольфо скромно остался стоять на пороге, а Данте поспешил к своей жене, схватил ее за руки и с нежностью посмотрел прямо в глаза.
— Бедная Джемма!
У хозяйки дома комок встал в горле.
— Успокойся, мой Данте, это воля Неба.
Беглец почувствовал себя счастливым; он рассчитывал, что Джемма забросает его упреками, якобы он сам виноват в своем несчастье.
— Благодарю тебя, Джемма. Только не бойся, я снова вернусь.
— Вот я собрала тебе узелок в дорогу.
Мужчина возле двери, ласково гладивший по волосам мальчуганов, кашлянул.
— Вы правы, Арнольфо, нельзя терять время.
Данте поцеловал жену.
— Прощай, моя милая Джемма!
Покрасневшие, без слез глаза бедной женщины были полны горя.
— Прощайте, дети!
— Вы скоро вернетесь, отец, — воскликнул Пьетро, — а когда я стану взрослым, я поубиваю всех, кто вас выслал!
— Тихо ты! — напомнила мать.
Маленькая Беатриче лепетала:
— Вернетесь, вернетесь!
У отца появились на глазах слезы, но он большим усилием воли взял себя в руки, оглянулся еще раз и повторил изменившимся голосом:
— Прощайте!
И дверь за ним захлопнулась… Джемме казалось, что она сейчас упадет, но терять самообладание она не имела права, она отвечала за детей!
Арнольфо скромно приблизился к убитой горем женщине:
— Донна Джемма, если вам потребуется от меня помощь и совет, я всегда к вашим услугам!
— Благодарю вас! — ответила она, протянув молодому человеку руку.
Потянулись томительные минуты. Удастся ли побег, успеет ли Данте вовремя миновать городские ворота?
С недалекой церкви Петра донесся высокий, торжественный звук. Мелодия «Аве Мария!» известила о начале святой рождественской ночи.
Арнольфо неслышно покинул комнату.
Перезвон колоколов напоминал о словах ангела:
«Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».[52]
Джемма думала не только о младенце Христе в яслях, она думала и о скорби, наполняющей душу Божьей Матери. Испытав на себе такую великую скорбь, Мария могла понять состояние бедной женщины, у которой отняли ее любимого!
— Вставайте, дети, разве вы не слышите колокольного звона!
В комнате зазвучали слова молитвы, возносимой покинутой женщиной и ее малолетними детьми:
— Славься, Мария, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего, Иисус!
Книга третья
ИСТОРГНУТ ИЗ ЛОНА РОДИНЫ
Но только знайте: лишь бы не корила
Мне душу совесть, я в сужденный миг
Готов на все, что предрекли светила.
СОСТЯЗАНИЕ В БЕГЕ
В зале заседаний Дворца приоров веяло холодом, хотя слуги то и дело добавляли в камин новые и новые сухие поленья. Ставни на окнах были закрыты, но в щелях свистел ветер.
По залу, потирая руки, расхаживал подеста, Канте де Габриели. Его грубое лицо выражало сладострастную жестокость, о ней же говорили и маленькие коварные глазки. Он разговаривал со своим земляком, судьей Паоло, родом тоже из Губбио.
За столом, освещенным восковыми свечами, восседал нотариус Бонора из Преггио, а рядом с ним примостился писец. Они делали вид, будто перебирают документы, но при этом внимательно прислушивались, чтобы как можно больше узнать из беседы, которую вполголоса вели между собой двое самых влиятельных в то время людей Флоренции.
— Ну, принц Карл опять возвратился из поездки в Рим. Чего он там, интересно, добился? — спросил сер Паоло.
Подеста засмеялся:
— Да ничего! Папа сказал ему, что послал во Флоренцию за золотом. Теперь принц начнет разбираться, из кого можно еще что-то выжать. Мы должны ему при этом помочь — разумеется, исключительно из дружеских побуждений, — но, конечно, при условии, что он, как и прежде, станет делиться с нами. Из тех, кого мы сегодня собираемся наказать, правда, многого не выбьешь, их мы прикончим по политическим мотивам. Так что пора приниматься за работу!
Подеста и судья тоже заняли места за столом. Писец как раз заточил новое гусиное перо.
— Господа! — начал сер Канте. — Сегодня нам надлежит вынести несколько приговоров, причем обвиняемые облегчили нам задачу, заранее покинув город. Жаль! Я с удовольствием дал бы познакомиться с радостями наших пыточных камер прежде всего этому ловкому на язык поэту Данте Алигьери, чтобы у нас в руках оказалось его личное признание в собственных грехах!
— В этом нет необходимости, господин подеста! — поспешил заверил его судья Паоло. — Я уже успел набросать вполне подходящий приговор. Позвольте зачитать?
— Прошу вас!
— Сперва я должен заметить, что счел за благо, так сказать, свалить всех государственных преступников, о которых идет речь, в одну кучу. Что не подойдет одному, может принять на свой счет другой.
— Прекрасно! Что же вы ставите им в вину?
Паоло придал своему лицу предельно строгое, официальное выражение, на какое только был способен, и монотонно принялся читать:
— «По решению банниторов общины Флоренция и от имени подесты республики, Канте де Габриели из Губбио, вступает в силу следующий приговор, составленный по поручению Паоло из Губбио, исполняющего обязанности судьи, двадцать седьмого января текущего, 1302 года во время понтификата святейшего отца Бонифация VIII: Пальмиро де Альтровитис из квартала Бурген, Данте Алигьери из квартала Сан-Пьетро-Мадджоре, Липо Бече из квартала, что за рекой Арно, и Орландуччо Орланди из квартала Домторес обвиняются в совершении перечисленных ниже преступлений: мошенничество, незаконное обогащение, вымогательство денег или иных предметов, взяточничество, в частности при избрании чиновников и назначении на должность властей на территории Флоренции и всей республики, присвоение части доходов республики, оказание сопротивления Папе и господину Карлу Валуа, нарушение мира в городе Флоренция и внесение разлада в партию гвельфов, поощрение междоусобной борьбы в городе Пистойя и, наконец, изгнание нескольких предводителей местных черных гвельфов, верных приверженцев Святой Римской Церкви.
Обвиняемые были, согласно установленному порядку, вызваны жезлоносцем флорентийской общины, однако не явились, а предпочли быть заочно приговоренными к денежному штрафу в сумме пяти тысяч малых золотых гульденов с человека. Вследствие своей неявки обвиняемые призваны виновными и помимо упомянутого штрафа в пять тысяч малых золотых гульденов приговариваются к возврату незаконно полученных ими денежных сумм, дабы они пожали то, что так обильно посеяли, и понесли заслуженное наказание за свои преступные деяния. Если же они не внесут наложенные штрафы в течение трех дней, считая со дня вынесения приговора, то вся их собственность и владения подлежат разрушению или отчуждению в пользу общины. Но даже в том случае, если кто-нибудь из них внесет указанный штраф, он тем не менее сроком на два года изгоняется из пределов Тосканы. В частности, четверо упомянутых преступников вне зависимости от того, заплатят они указанные штрафы или нет, навечно заносятся в документы общины как мошенники, фальсификаторы и торговцы должностями и навечно лишаются всех должностей во Флоренции и республике, а также признаются запятнавшими свою честь».
