Борис Кокушкин - Рабыня Малуша и другие истории
– Взяв власть, Ларивон-то совсем распоясался. Кажинный раз, когда мы останавливались на лето, чтобы посеять рожь да овес для лошадок, копали себе землянки. А тут Ларивон распорядился сооружать вроде как молельную избу, а сам и жил в ней с семьей.
– А как же ты оказался один, – спросил Федот. – Где же ваша община?
Дед долго молчал, а потом решился рассказать:
– Тяжелая это история. Полюбилась мне Марфинька… И хоть женщины всегда обязаны были носить платки на голове, натянутые на самые глаза, порой и она стреляла в меня глазками. Полюбили мы друг друга… Да только, видно, не суждено было нам быть вместе.
Дед тяжело вздохнул, но, собравшись с силами, продолжил:
– В общине не спрашивают, кто кого любит, – старец-духовник решал, кому с кем жить. Вот и порешил Ларивон женить своего сына на Марфиньке. Даже день свадьбы назначил…
Бабье лето выдалось теплым, и я спал не в душной землянке, а на стожке сена, укрывшись меховой полостью. Так вот, в ночь перед свадьбой она тайно пробралась ко мне… Простоволосая… Мы любились всю ночь, а только светать стало, она ушла… Насовсем…
Утром кинулись искать ее, – пропала невеста! И только на третий день выловили бедолагу из ближнего озерца…
Старик замолчал надолго, бросив голову на руки, упертые в колени. Молчал и потрясенный Федот, а потом тихо спросил:
– Чего же вы не убежали из общины?
– Уговаривал я ее… Не захотела, – у нее здесь мамка да три сестренки малые. Отец-то остался на одном из переходов – пошел на медведя с рогатиной, да в этот день ему не выпал фарт. Не могла она оставить их одних… А вышло еще хуже. И меня осиротила на всю жизнь…
За этими взаимными воспоминаниями незаметно летело время. Ближе к зиме Федот поправил крышу на избушке, заново законопатил щели между бревнами мхом, на крышу набросал еловых лап.
Долгая зима прошла за заботами и разговорами. Дед до конца рассказал свою историю.
– Когда мы похоронили Марфиньку, я и задумал уйти к ней и оставаться до конца своих дней.
Община пошла дальше на восток. Я заметил, что пустынники – подручные Ларивона – приглядывают за мной. Они заметили, что мои молитвы стали более небрежными, менее истовыми. Но через неделю пути я выбрал момент, когда мы втроем пошли на охоту, отошел от товарищей и пустился в обратный путь. Дорогу-то я запомнил, а кое-где оставлял метки в тайге.
Не знаю, гнались за мной или нет, искали ли, но я добрался на старый стан и, слава Богу, молельный дом наши не сожгли – боялись большим огнем привлечь к себе внимание. Да и тайгу можно было подпалить, а тут уж и до беды недалеко.
Весной, когда тайга окончательно освободилась от снега и подсохла, дед отвел Федота к могилке своей возлюбленной. И два заросших бородатых человека долго молча сидели возле ухоженного холмика с простым деревянным крестом.
Взгрустнул и Федот, вспомнив об оставленной на родной сторонушке жене, матери, сынишке, родителях, братьях.
В один из дней Федот спросил:
– Отец, а как же мне быть дальше? В мир идти невозможно, а здесь…
– Да я все понимаю, – ответил старик. – Я тебе уже рассказывал, что до тебя пристроил двоих беглых. Первый-то был осужден за поджог помещичьей усадьбы вместе с извергом-помещиком. А вот второй-то был хоша и барин, а бунтовщик, против самого царя-антихриста пошел. Рассказывал, что пятерых главных-то повесили, а многих в Сибирь сослали. Говорил, что помог ему какой-то очень богатый, тоеж бунтарь, какой-то Волконский… Не слыхал про такого?
– Да чего услышишь-то в нашем медвежьем углу? Барин-то, небойсь, в самом Петербурге жил…
– Пожалуй что… Так вот этих бедолаг я к гилякам пристроил.
– Это кто такие? – насторожился Федот.
– Да кочуют они по тайге, таежный народ. На одном месте не живут. Молятся на солнце, на деревянные чурбаки – идолами их зовут. Ни царя, ни власти не признают, чисто нехристи. Да и власти до них дела нет, – не уследишь за ними в этой окаянной тайге.
– Поглядеть бы на них.
– Что глядеть-то, чай, не девка, чтобы разглядывать. Люди как люди. Простые, добрые, все в работе. Да в этих местах, сам знаешь, без труда-то…
Где-то недели через три старик с Федотом услышали далекий брех собаки. Федот весь напрягся, готовясь к самому худшему, но старик успокоил его:
– Это мой старый знакомец Вало, это его собака брешет, – по голосу узнаю. Упреждает, значит, нас – ждите, мол, гостей. Обязательно с подарком придет.
И правда, через некоторое время из редколесья вышел невысокого роста мужичонка, с темным лицом и раскосыми глазами, впереди которого бежала собака с загнутым хвостом. В руках странный пришелец держал подстреленного крупного тетерева. Еще издали он закричал:
– Э-ге-гей! Это я, Вало!
– Вижу, вижу, что Вало! Кому же ишшо навещать старого отшельника, – по-доброму ворчал хозяин.
Старик и гость крепко обнялись, по-дружески похлопывая друг друга по спине.
– Как семья, как охота? – спросил старик. – Все ли ладно в семье?
– Семья хорошо, все живы, – Вало оглядывал старика ласковым взглядом. – Вот птица летела мимо, я говорю ей: пошли в гости, он и пошел со мной.
Федот стоял в стороне, глядя на двух старинных приятеля, занятых своей беседой и не обращавших на него никакого внимания.
– Не обижайся на Вало, – обратился старик к Федоту. – В их обычае сдержанность, они не лезут первыми с вопросами, особенно к незнакомцам.
– Вало, – обратился он теперь к тунгусу, – это еще один беглец. Выручай его. Это парень работящий, крестьянин, обузой тебе не будет.
– Помощь в тайге всегда нужна, однако, – Вало протянул руку Федоту. Рука жесткая, работящая…
– А что с барином-то? Как он? – спросил старик.
– Ушел барин. К властям… Тайга – тяжело…
– Не выдержал, стало быть, таежной жизни. Неволя оказалась слаще. Дела-а, – протянул дед.
– Не выдаст он твою избушку? – встревоженно спросил Федот старика.
– Водил его неделю по тайге, путал, – коротко бросил Вало.
– Кому я нужен? Надо слать целую команду, а за ради чего? Беглецы для властей – тлен, прах. Ну, ушел в тайгу и пропал, и бог с ним.
Вало заночевал, а рано утром вместе с Федотом они углубились в таежные дебри, тепло простившись с хозяином. Впереди них бежала собака, время от времени настороженно поглядывая на их нового попутчика.
– Далеко идти-то? – спросил Федот молчавшего всю дорогу Вало.
– Совсем рядом, всего две ночевки в тайге, – ответил тот.
Ближе к закату Вало начал готовиться к ночлегу, соорудив возле двух небольших елок некое подобие навеса из еловых же лап. Тут же развел костер, на который взвалил довольно крупную валежину.
Наскоро перекусив вяленой олениной, Вало начал укладываться на ночлег на подстилке из еловых лап. Федот сидел, задумчиво уставившись в слабо тлеющий костер.
– Спать давай, ходить завтра много, – обратился к нему тунгус.
– Ты спи, я покараулю, – ответил парень.
– Зачем караулю? Спать нада, сила нада.
– Дак тайга, звери… Мало ли что…
Вало засмеялся:
– Каро караулит, – кивнул он на собаку. – Спи.
На третий день путешественники вышли на поляну, где стоял чум, покрытый оленьими шкурами. Над сходящимися вверху жердями тонкой струйкой вился дымок.
– Там кто-то есть? – спросил Федот, кивнув на чум.
– Жена, дочка, – коротко бросил Вало.
Каро уже тявкал возле откинутого полога чума, словно уведомлял о своем возвращении.
Почти тут же из чума выползли две женщины, старшая из них посасывала трубочку.
Когда мужчины подошли к чуму, Вало коротко бросил: «Федот», – и тут же стал разбираться в заплечном мешке, выкладывая его содержимое на землю.
– Ходи, – также коротко сказала старшая женщина, жестом приглашая в чум, – кушать нада…
Прошла неделя. Федот понемногу освоился с малоразговорчивыми хозяевами.
В один из дней Вало взял рогатину, прислоненную к чуму, и стал затачивать металлические ее наконечники.
– Завтра медведя брать будем. Рядом бродит, – ответил он на недоуменный вопрос Федота. – Совсем рядом, оленя убил и съел… Мяса нада, шкура нада…
Наутро Вало с куском сырой оленины пошел в сторону леса. Заинтересованный Федот побрел за ним. Идти пришлось недалеко: в лесу, среди деревьев, был установлен невысокий полок, на котором виднелись высохший до белизны медвежий череп и еще какие-то крупные кости.
Вало положил мясо возле обнаженной пасти черепа, закрыл глаза и стал что-то неторопливо бормотать по своему. Потом низко поклонился, провел ладонями по щекам и пошел назад.
– Чегой-то ты делал? – поинтересовался Федот.
– Нада прощенья просить у медведя за то, что будем убивать его, – пояснил тот. – Просить, чтобы не обижался на нас.
На ходу Вало наставлял Федота:
– Когда медведь навалится на рогатину, бей его топором по голове со всей силы. Да не промахнись, в меня не попади…
Вало шел, оглядывая землю и стволы деревьев. Как и тунгус, Федот старался идти бесшумно, но все равно изредка спотыкался о торчащие то тут, то там коряжины и валяющиеся сухие сучья.
