Павел Шестаков - Омут
Они выехали на третий день рождества. Муравьев и еще шесть офицеров. С солдатскими документами, в солдатских шинелях, с солдатскими вещмешками.
На пути, который показался бесконечным, — непрерывно облавы, проверки, обыски. Особенно по ночам.
— Документы предъявите! У кого есть оружие — сдать!
Юрий, закрыв глаза, притворяется спящим, беззвучно шепчет молитву.
— Чей мешок?
Он не отвечает.
Кто-то с винтовкой трясет за плечо.
— Твой, товарищ? Развяжи.
Юрий «просыпается», развязывает.
— А документы есть?
— Есть.
— Ну, ладно.
Еще раз обошлось.
Линию, разделяющую противоборствующие силы, проехали без помех. Фронта еще не было.
В Ростове сначала все показалось иным, как пробуждение после дурного сна.
По главной улице, Садовой, шагает отряд людей в погонах. Поют не лихо, но стройно:
Там, где волны Аракса шумят,
Там посты дружно в ряд
По дорожке стоят.
Сторонись ты дорожки той,
Пеший, конный не пройдет живой!
Но это лишь первое, обманчивое впечатление. Ясность внес Барановский. Обняв Юрия, сказал:
— Как вы вовремя. Еще несколько дней, и могли бы не поспеть.
— Неужели так плохо?
— Город обречен. Красные охватывают полукольцом.
— А мы?
— Я только что с позиций. Удержать нет сил.
— Что же с нами будет?
— Сейчас в штаб.
Штаб Добровольческой армии в особняке знаменитейшего на юге миллионера Парамонова.
По залу с колоннами, где недавно еще танцевали, нервно шагает вперед и назад худой генерал Марков.
В приемной Корнилова застыл неподвижно конвойный текинец. Кабинет маленький — письменный стол и два кресла.
Корнилов в штатском потертом костюме, черном в полоску, в брюках, заправленных в солдатские сапоги, бледный, короткие волосы с сильной проседью. С Барановским здоровается за руку.
— Рассказывайте, подполковник.
Барановский докладывает подробно, не забыв упомянуть, что видел трупы убитых офицеров, погруженные на открытые платформы, под дождем с мокрым снегом.
У Корнилова, подавленно слушавшего доклад, блеснули маленькие черные глаза.
— На платформах? В такую погоду?
Остальное он знал и сам.
У Юрия спросил коротко:
— Хотите быть с нами? В такой час?
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
— Спасибо.
Когда вышли, Барановский сжал ему руки:
— Поздравляю. Теперь вы корниловец!
Так позвал он Юрия зимой семнадцатого, и тот пошел. Сначала буквально пешим строем.
Через несколько дней вечером, когда замерли улицы, офицерские отряды, оставляя город, двинулись в поход, который позже окрестили ледяным. Уходили тайно, запрещено было отбивать ногу, разговаривать.
Вдруг из темной подворотни чей-то голос окликнул проходящих:
— Это кто идет?
В ответ согласно приказу полное молчание.
Спросивший понял его по-своему.
— Заждались вас, товарищи!
Сбился с ноги идущий рядом с Юрием штабс-капитан Воронцов. Скрипнул зубами в ярости. Но шаг выправил. Еще вчера за крик на улице «пришел вам конец, буржуи!» какого-то плохо одетого человека расстреляли на месте, даже имени не спросили, но сегодня приказ молчать. И молча во главе походной колонны с вещмешком за плечами шагает Корнилов…
Шли почти раздавленные, но верили: идут путем славным, пусть даже на Голгофу, за поруганную Россию. Потом годы кровопролитной войны, временные, опьяняющие успехи и горькое похмелье, и главный итог — Россия выбрала другой путь, они не нужны. Не зря крикнул тогда неведомый человек: «Заждались вас, товарищи!» Юрий эти слова навсегда запомнил, но принять никогда не мог. Даже сейчас. Но куда зовет его сейчас Барановский?..
— …Я очень рад, что вы без промедления откликнулись на мою просьбу зайти.
— Как же я мог поступить иначе? Ведь мы согласились, что находимся по одну сторону баррикад.
— Это главное, — поднялся Барановский. — Не нужно путать разногласия и принципы.
— Мой принцип — неприятие большевизма. Я не верю в его вечность.
— Принципы у нас общие. Однако слово «вечность» звучит грустно.
— Вы сами говорили о длительной борьбе.
— Да. О борьбе. Я много думаю о силах, которые свергнут это чудовище. И чем больше думаю, тем ближе подхожу к выводу, что в подобной борьбе главное — результат. Теперь мне кажется, мы были слишком щепетильны, пренебрегая некоторыми потенциальными союзниками. Сейчас меня не смутил бы союз с самим князем тьмы.
— Когда-то, Алексей Александрович, вы сказали, что бог отступился от России. А что, если и сатана?..
— Есть еще мелкие черти, — заметила Софи, сидевшая в стороне на стуле очень прямо, подобравшись и сжав колени.
— Где они?
— Например, ваш друг Техник.
— Соня! — остановил Барановский. — Поручик считает Техника народным вожаком.
— А господин подполковник брезгует такими союзниками.
— Я вынужден извиниться, Юрий. Во время нашего разговора я должен был прежде всего выяснить ваши нынешние взгляды…
— Мои взгляды! Когда мы шли по Кубани, я не участвовал ни в одном расстреле. А они поставили меня к стенке. Но я бы забыл и это, если бы мой сын не умер.
— Ваш сын?
Юрий обернулся к Софи и сразу заметил, как изменилась ее поза, смягчилась, будто она приняла на себя часть его тяготы.
— Да. Женщина, которая стала моей женой перед богом, была вынуждена скрываться… и наш ребенок умер.
— А ваша жена? Она здесь?
— Она здесь.
— Алексей Александрович! — Софи повернулась к Барановскому. — Мы не имеем права предложить Юрию… это.
Барановский помолчал, потом сказал твердо:
— Напротив. Он поймет и сделает.
— Что? — спросил Юрий.
— Вы должны жениться.
— Вы шутите, господин подполковник?
— Я бы никогда не посмел. Речь идет, разумеется, о браке фиктивном. Но это очень серьезно.
— Я могу получить необходимые разъяснения?
— Конечно. По понятным вам соображениям я не был с вами до конца откровенен. Еще раз прошу извинить меня. Я солдат и не принадлежу себе полностью. Но теперь я могу сказать, что наши разногласия не столь уж велики. Я готов согласиться с вами: возникают новые формы борьбы, расширяется ее база. Но для борьбы нужны средства. Существует план, как овладеть ценностями, которые хранятся в городском банке.
Юрий чуть нахмурился, и Барановский заметил это.
— Вы против экспроприации? Я вас понимаю. Мне и самому претит это слово. Вы знаете. Не терзайтесь сомнениями. Мы возьмем только то, что было награблено большевиками, так называемые конфискованные у буржуазии ценности. Возьмем на правое дело.
— В чем же будет заключаться моя роль?
— Вы выразились очень точно. В этой операции вам предстоит сыграть роль. Выдать себя за начинающего нэпмана и приобрести булочную напротив банка. Если вы будете женаты, это будет выглядеть убедительнее. Повторяю, речь идет о гражданской регистрации фиктивного брака. Что касается непосредственно операции, ее проведет Техник.
— Он с нами?
— Если он окажется вожаком, он будет с нами, если мелким бесом и попытается использовать наше дело в грязных целях, вы убьете его.
— Надеюсь, такой необходимости не возникнет.
— Буду рад вместе с вами. Итак, вы знаете все. Вы готовы вступить в борьбу?
— А «невеста»? Она надежна?
— Не меньше, чем я сам.
— Когда я увижу ее?
— Разве вы не поняли?
Барановский посмотрел на Софи.
Та чуть заметно опустила ресницы.
— Простите, — сказал Юрий, — я должен был догадаться.
Софи поднялась.
— Я рада, что у вас есть жена. Это укрепит… наши подлинные отношения.
— Но смогу ли я сказать ей правду?
— Разве у вас не общие убеждения?
— На нее очень повлияло все, что произошло с нами. Она боится потерять меня снова… Кроме того, ее брат большевик.
— Я предполагал такое, — сказал Барановский, — но положение не безвыходное. Вы будете отсутствовать не больше десяти дней. Придется создать соответствующую легенду.
— Мне бы не хотелось обманывать…
— Существует и святая ложь. Во имя долга, во имя собственного будущего. Пока мы живы, мы обязаны сделать все для нашей несчастной страны. В сущности, мы делаем это для себя. Так в чем колебаться?..
На другой день Софи сказала Технику, что после размышлений предпочла Муравьева, и тот, в свою очередь, «уговорил» Юрия.
Еще через день — время не ждало — Софи и Юрий пошли вместе, чтобы узнать, как оформить брак по новому законодательству.
— Мне хотелось бы больше знать о вас, — сказал Юрий по пути.
— Зачем?
— Все же вы моя невеста.
Она посмотрела строго:
— Об этом — ни в шутку, ни всерьез.
— Ни в шутку — согласен. Но мы работаем вместе и что-то должны знать друг о друге.
