Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Тогда Андрей, не поднимая головы, запустил в него ендову. Удар поверг зазевавшего мужика на пол. Потирая ушибленное место и постанывая, целовальник на карачках полез под лестницу в свою камору.
– Чтоб тихо сидел, не то!.. – из-за спины нищего показал кулак Андрюшка. – Оторву голову и скажу, что так было!
Роман понемногу успокаивался. Он уже не рыдал, а только подстанывал.
– Ну, будет тебе, – Поляк приподнял Роману голову, лицо было мокро от слез.
Теперь, когда нищий назвал себя, что-то в его изуродованном лице напоминало Поляку былого Романа – красавца парня, балагура и весельчака, и от того тем больнее сжималось сердце от жалости и сострадания к товарищу, закипала злоба к мучителям его.
Роман, всхлипывая, хриплым, как будто простуженным голосом, признался:
– Более года держался: пытали – слезу не выронил; ходить учился заново – токмо зубы сжимал крепче, а тут увидел вас, родных моих братов, и не стерпел, разревелся что баба на погосте.
Роман глубоко вздохнул. Лик его, омытый горючей слезой, просветлел, морщины, избороздившие его высокий лоб, разгладились.
Облокотясь здоровой рукой о стол, Роман начал рассказ:
– Как помнится, расстались мы с вами в лиху годину: Васька Щеличев с рейтарами на становище наше пришел. Ты, Поляк, нас тоды вмест приманки оставил. Рейтары-то и клюнули на уловку, пошли за нами. А мы – Асланка, Митяй и я – хвосты пораспускали и на рысях ну уходить от них. От стана увели в сторону – и на болото… Помнишь, может, тропинку, что через заросли орешника на Артюхин островок выводит, скит там еще был ранее, вот туда мы и направились. Сами с седел поспрыгивали и за кусты спрятались, а рейтары со всего маху – в болото… Задние-то напирают, сталкивают передних в трясину, а рейтары в колонтарях, шишаках, тяжелые, бульк – и готово дело, токмо пузыри верхом идут. Пока разобрались что да как да задних остановили, ан два десятка потонуло.
Тут и до нас черед дошел: озлобившись, навалились они на нас всем скопом. Куда ни ткнешься, везде пики, сабли. Один меня пикой достал под колено, еле устоял на ногах, а Митяя зарубили. Может, это и к лучшему – так вот сразу… – Роман замолчал и, глотнув подкатившийся к горлу комок, продолжал: – Меня же с Асланкой в воду столкнули, а потом арканами из нее, точно баранов на убой, выволокли. Помяли ребра поначалу, кровя пустили, а потом сотник на аркане поволок. Нога у меня поранена, из колена кровушка хлыщет ручьем, а сотник хоть бы раз оглянулся. Версты две волок за лошадиным хвостом. Я памяти лишился. Сколь времени прошло, не ведаю, токмо очнулся я уже в Темникове. Говорили, что трое суток недвижимым лежал, крови много выхлестнулось, ан нет, все-таки выжил на поживу боярскую.
Привелось проезжать Темников сыну боярскому Игнашке Бабыкину. Отдал ему по дружбе Васька Щеличев меня на забаву. Да забавы у того злыдня кровавые. В пытошной потешался он надо мной. Самолично изгалялся. Думал ирод, что загубил меня, приказал собакам выбросить, ан ошибся, живучим я оказался. Подобрали меня божедомы, выходили. И поклялся я тогда, самый страшный зарок дал себе, что пока не умою кровушкой Игнашку Бабыкина – не успокоюсь.
Помолчали.
– А что с Асланкой сталось? – спросил Андрей Романа.
Тот, повернув к нему непослушную голову, ответил:
– Замучили до смерти парня. На Ваське Щеличеве кровь его.
Выпили водки за помин души, помолчали.
– Вы-то как здесь оказались? – спросил Роман. – Не чаял уж кого увидеть из другов.
– Дело у нас тут. До самого царя дело, – выпалил Андрюшка.
Роман вопросительно поглядел на Поляка. Тот кивнул головой и добавил:
– Письмо у нас к нему. Всем миром писано, а довести его до царского стола нам честь выпала.
– Велика честь, да каб голову целу унесть, – заметил Роман, усмехнувшись одними глазами.
– До царя, как до Бога, дорог много. Самим ни по одной идти не след – везде головой держать ответ.
– Что присоветуешь? Ты на Москве год, порядки московски, поди, тебе ведомы? – спросил Поляк.
Роман отпил меду из кружки и ответил:
– Само просто отдать челобитную площадному дьяку, он снесет ее в Приказную палату. Там думный дьяк прочтет и доложит царю.
– Нет! – мотнул головой Поляк. – Не доложит дьяк царю нашу грамотку. Дьяк воеводин интерес блюдет, про притеснения, чинимые воеводами да боярами, про горе людское царю не доведет.
– Может, и так, – согласился Роман. – Что же ты намерился делать?
– Поначалу найти надобно попа Пимена. Поручились за него люди добрые, за честь его, совестинушку поручились, помощником нам добрым должен быть.
– Где искать попа ведаешь?
– О чем и речь-то. Москва большая, церквей много…
– Ясно. Попа я тебе сыщу. Вы где на постой стали? – поинтересовался Роман.
– Пока нигде. Здесь, в кабаке, отсидеться ночь порешили.
– Тут оставаться не дело: заберут стрельцы, – покачал головой Роман. – Вот этих, – скосил он глаза на спящих по лавкам нищих, – не тронут, а вас загребут.
– У нас бумага подорожная имеется.
Роман скривился от слов Андрея и пояснил:
– Стрельцы в грамоте не сильны, отведут в Стрелецкий приказ, а там дознаются, откуда и зачем бумага подорожная на Москву дадена и кем.
Помолчав, Роман продолжал:
– Вот-ко что, отведу я вас в одно место. Хоча и не на перинах спать доведется, а все крыша над головой, и дорога туда стрельцам заказана. Собирайтесь!
– Поздно уже, решетки, чай, поставлены, – заметил Поляк, глянув в черное окошко.
– Что с того. Я таким путем вас проведу, что не токмо стрельцов, но и собак не встретите. Дорога та шишей московских да божедомов убогих.
– Веди! – решительно поднялся с лавки Поляк.
Андрей вскочил следом за товарищем и, не сговариваясь, подхватил Романа под руки, они двинулись к выходу.
Дверь под лестницей скрипнула, и в щель просунулась плешивая голова целовальника. Увидев, что заезжие молодцы уходят, он заскулил:
– Не гневайся, боярин, ради всего святого уплати напойную деньгу. Государев кабак, деньга государева, не умысливай супротив него порухи. Заплати, мил-человек, не…
Поляк, не глядя на целовальника, с лестницы кинул вниз монету, которую тот молниеносно подхватил на лету и, подивившись щедрости платы, бойко и весело крикнул:
– Благодарю!
Поляк, кивнув на целовальника Андрею, тихо приказал:
– Уйми блаженного, каб он с радости-то не кинулся доносить на нас.
Андрей скатился по лестнице вниз и, затолкав целовальника в камору, привалил к двери тяжелый стол.
Когда Роман, распахнув дверь перед товарищами, пригласил их пройти, Поляк с удивлением увидел, что они оказались в заброшенной конюшне, в соломенной крыше которой чернели огромные прорехи.
– Проходите, токмо спящих не передавите, – предупредил Роман.
– Что это? – все еще не решаясь войти, спросил Поляк.
– Знамо дело, не палаты боярские. Ты проходи, не опасайся. Ватажка здесь убогиньких приладилась почивать, – пояснил Роман. – Место глухое, тихое, ни стрельцов тебе, ни ведчиков царских. Сторонятся сего угла: убивств много здесь случается – то шиши повздорят да за ножи норовят схватиться, то купчика какого приволокут да порешат. Но то не про нас. Вы проходите, – пригласил он товарищей уже настойчивее, – отоспитесь, а поутру решим, что делать вам.
Поляк шагнул в конюшню. В нос ударил запах немытых человеческих тел, конского навоза и прелого сена.
– Иди сюда, – потянул Роман Поляка за рукав кафтана. – Правой руки держись.
Где-то в черной глубине конюшни заплакал ребенок. Женский голос зашикал на проснувшегося мальца, зашипел, успокаивая.
– Вот здесь, на соломку ложитесь. Суха, душиста. Утро, чай, вечера мудренее будет. Да, вот еще что, – шептал Роман, – коль поутру меня рядом не узреете, не пекитесь понапрасну и сполох не поднимайте.
Товарищи, умаявшись за день, улеглись рядком, и вскоре их ровное дыхание слилось воедино с дыханием невидимых, но дающих о себе знать храпом и стонами, вскриками и приглушенным кашлем двух десятков нищих – ватаги, которая приняла к себе как родного, израненного, покалеченного, еще не способного прокормить себя Романа. Приняла не только как равного себе, но и на правах старшего брата.
Глава 2 Царь всея Руси
1
На Великом ударили к заутрене. Вслед отозвались колокола монастырей, церквей московских, а когда перезвон затих, за Москвой-рекой забренькал надтреснутым звоном колоколишко домашней церквушки гостя Федора Зобова.
Царь Алексей Михайлович, захрустев косточками, потянулся на перинах, зевнул, перекрестя скоро рот, и, протянув руку к шнуру, на коем висел серебряный колоколец, позвонил.
В дверь спальни неслышно проскользнул постельник.
– Одеваться! Недосуг мне ноня, дел много!
Постельник так же неслышно скользнул к двери и чуть было не столкнулся лицом к лицу с боярином, князем Никитой Ивановичем Одоевским.
