Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров
Мы назвали младенца Стефеном — это было второе имя Марка, нам обоим оно нравилось, — и долгие часы проводили у его колыбели, словно не могли поверить в то, что он настоящий. Конечно же он был самым красивым малышом изо всех, каких мне доводилось видеть. Я едва дождалась момента, когда было можно встать с постели и продемонстрировать его миру в колясочке.
— Полагаю, он будет похож на тебя, — сказал Марк: — Он совсем не похож на меня.
Потому что Стефен был светленьким. Его голубые глаза не обещали потемнеть, а на макушке был намек на золотистые волосики.
— Еще слишком рано об этом говорить, — поспешно возразила я, боясь, что обсуждение семейных черт в младенце приведет нас к запретной теме о Лоренсе. — Глаза Стефена еще могут потемнеть, а волосы стать черными. Сейчас он ни на кого не похож. Только сам на себя.
И это было совершенной правдой. Я уже собралась обсудить предстоящие крестины, когда Марк неожиданно заметил:
— А тебе не кажется, что он немного похож на моего отца?
Я была так удивлена его неуверенным тоном и упоминанием запретного имени, что не смогла быстро найти ответ. Наконец я сказала, повторяя очевидную истину:
— Слишком рано искать в нем сходство с кем-либо, Марк. Всем известно, что новорожденные редко на кого-то похожи, и Стефен не исключение.
Он кивнул, пожал плечами, словно этот вопрос для него был несущественен, и отвернулся.
— Марк, — неожиданно я почувствовала желание навсегда разрушить тот невидимый барьер, который стоял между нами, — а что касается Лоренса…
— Я не хочу о нем говорить, — сразу же с нажимом сказал он.
— Ах, если бы ты смог взглянуть в лицо правде и не ревновать каждый раз при упоминании его имени! Да, у нас был роман. Да, я была к нему привязана и, как мне кажется, нравилась ему. Мы оба были одиноки, и оба хотели скрасить одиночество. Но Лоренс умер. Все кончилось. Теперь весь этот эпизод ушел в историю. Ты мой муж, я тебя люблю и ты единственный мужчина в моей жизни, вот и все.
— Ты не понимаешь, — хрипло сказал он. Я уже подумала, что больше он ничего не скажет, когда он выкрикнул в отчаянии: — Ты не понимаешь, что я почувствовал, когда узнал, что ты была его любовницей! Ты не понимаешь, как я ненавидел и тебя, и отца, и его невыносимое ханжество… — Он остановился. А потом неожиданно добавил печально: — Мне было так одиноко. Если бы мистер Барнуэлл не был так добр ко мне, я не знаю, что бы я сделал.
Я была подавлена. Слезы, блестевшие в его глазах, напомнили мне, что он еще очень молод, и во мне проснулся новоприобретенный материнский инстинкт.
— Марк, — начала я, но он перебил меня.
— Теперь все кончилось, — коротко сказал он: — Мистер Барнуэлл показал мне, насколько бессмысленна ненависть, и потом, я не мог продолжать ненавидеть, когда понял… — Он опять остановился.
— Что понял?
— …что ты мне нужна, несмотря ни на что, потому что я любил тебя больше всего на свете. — Он отвернулся, но я остановила его и потянулась к нему губами. Я почувствовала, как страсть закипает в его теле, но стоило нам крепко обняться, как младенец проснулся, тонким голоском жалобно требуя внимания.
6Мы едва закончили приготовления к крещению сына, когда мистера и миссис Барнуэлл постигло большое горе, и мы из сочувствия к ним предложили перенести церемонию на несколько дней. Их дочь Мириам скончалась, родив девочку, а поскольку вскоре ее муж умер от воспаления печени, вызванной, по слухам, неумеренным пристрастием к алкоголю, младенца привезли в дом священника в Зиллане к дедушке и бабушке. Они назвали внучку Элис; это имя мне не нравилось, и, когда я изредка приходила в священнический дом посмотреть на малышку, она казалась мне безобразным ребенком, в отличие от моего Стефена, который был большим, сильным и, на мой взгляд, совершенным. У него было спокойное, удовлетворенное личико с красивыми мелкими чертами, а на макушке уже кудрявились светлые волосики, которые я любила приглаживать пальцем. Мы наняли няню присматривать за ним, поэтому мне больше не приходилось вставать к нему ночью, когда он плакал или чтобы поменять пеленки. Когда я его видела, он всегда выглядел очень довольным и ухоженным, так что у меня не осталось никаких воспоминаний о трудностях, связанных с уходом за младенцем.
Наступила весна. Стефен рос. Марк опять трудился над историческими исследованиями, но раз в неделю отвлекался от работы, чтобы на двуколке свозить меня и Стефена с няней в Пензанс. Мы держали коляску в «Метрополе», забирали ее, когда приезжали, и катали Стефена по лугу или под пальмами в моррабском саду, а потом возвращались в «Метрополь» пить чай. Я покупала ему игрушки: маленькую пушистую собачку, набор кубиков, пирамидки на стержне; ему все нравилось. Когда он выказывал ловкость и сообразительность в играх, я брала его на руки, обнимала и с гордостью рассказывала Марку, как умен и развит его сын, а Марк смеялся, разделяя мой восторг, и я была счастлива.
Эти поездки были очень приятными: мы беззаботно веселились, хотя в последнее время я часто чувствовала между нами напряжение. Не то чтобы мы были несчастливы; ничуть нет. После рождения Стефена мы без всяких проблем возобновили наши отношения в спальне, но брак, как всем известно, состоит не только из успехов на двуспальной кровати. До замужества я и не подозревала, что Марк был таким серьезным ученым, и мое запоздалое открытие о его страстном увлечении историей не слишком меня обрадовало. Он надолго закрывался в кабинете и утром, и вечером, а днем обычно отправлялся на прогулки один, чтобы «подумать». Раз в две недели он, тоже в одиночестве, ездил в Пензанс на обед со своим другом Майклом Винсентом, молодым поверенным из «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс», а потом заходил с визитом в Карнфорт-Холл, где собиралась молодежь его возраста из джентри, но мне, естественно, не разрешалось сопровождать его в этих случаях. Я не возражала, чтобы он встречался с друзьями, потому что всем мужьям время от времени нужна мужская компания, но мне не нравилось проводить время в одиночестве — нечем было заняться, не с кем поговорить. Сара Мэннак так хорошо управлялась по дому, что мне мало что оставалось делать, и, хотя я много часов тратила на преобразование домашнего интерьера или на занятия благотворительностью, как и полагалось жене джентльмена со средствами, мне часто бывало одиноко и тревожно.
Наконец я догадалась, что одной из причин такого положения был недостаток у меня образования, и немедленно принялась это исправлять. Я снова начала читать романы, чтобы расширить свой словарный запас, а чтобы практиковаться в письме, завела дневник — не эти записи, а краткий отчет о своих занятиях днем. Я купила атлас, чтобы заниматься географией, школьный учебник, который доступно рассказывал об истории Англии, учебник французского и большой орфографический словарь.
— Откуда вдруг такое рвение к учебе? — спросил Марк, увидев меня однажды среди книг и безмерно удивившись. — Ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты стала синим чулком!
— Да, но… — Я заколебалась. Потом быстро проговорила: — Мне казалось, что тебе будет приятнее приглашать сюда друзей, если ты будешь знать, что я…
— Дорогая, мое нынешнее отшельничество не имеет к тебе никакого отношения, можешь мне поверить. Я буду рад пригласить к нам Джастина Карнфорта, Роджера Уеймарка или Рассела Сент-Энедока, когда почувствую, что время пришло.
— Я понимаю, тебе будет неловко, если мистер Сент-Энедок узнает меня, но, Марк, когда я служила в замке Менерион, он еще ходил в коротких штанишках…
— Дорогая, я тебе уже сказал, что мое нынешнее отшельническое настроение совсем не имеет к тебе никакого отношения!
— Тогда почему?..
— Просто я считаю, что ферма Деверол неподходящее место, чтобы развлечься на должном уровне.
Я была изумлена. Мне казалось, что улучшения, которые я произвела на ферме, сделали ее достаточно милым и уютным местом для друзей, которых Марк захотел бы пригласить, но, по всей видимости, я была наивна, полагая, что на бывшей ферме можно принимать местную аристократию.
— Может быть, мы могли бы пригласить на ужин Барнуэллов? — осторожно предложила я. — Или хотя бы доктора и миссис Солтер…
— Не думаю, — сказал Марк. — Когда мы будем жить в Пенмаррике, мы не станем приглашать их на ужин, хотя, несомненно, время от времени сможем обедать с ними в знак вежливости. По части обедов начать можно уже сейчас. Но если мы пригласим их сейчас на ужин, то не сможем перестать это делать, когда переедем в Пенмаррик. Так не принято.
— О! — воскликнула я. Что еще я могла на это сказать! Мысль о том, что Барнуэллы и Солтеры, принадлежащие к среднему классу, окажутся ниже нас на социальной лестнице, как только мы переедем в Пенмаррик, заставила меня похолодеть. Я еще могла заставить себя собраться и быть непринужденной, когда мы обедали в доме священника, и понимала, что мне придется сделать еще большее усилие над собой, чтобы привыкнуть принимать друзей Марка из числа местных джентри, но перспектива жить исключительно среди членов прихода, подобных Карнфортам или Сент-Энедокам, повергла меня в панику. Тем не менее я, как могла, подавила нервозность и постаралась сосредоточиться на успехах Стефена и на ведении дел по хозяйству.
