Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров
Обзор книги Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров
Сьюзен Ховач
Наследство Пенмаров
I
Марк
1890
Честь и бесчестье
Он был молодым человеком двадцати лет, который вечно находился в изнурительных текущих поездках, казавшихся вдвое продолжительней, чем они были… Работал он до глубокой ночи. Окружающие приписывали эту его нескончаемую активность боязни слишком растолстеть.
Дорис Мэри Стентон. «Английское общество в Раннем Средневековье»Среднего роста, крепко сбитый, склонный к тучности, он будто источал силу. По натуре своей человек действия, он никогда не тратил время попусту. Его неуемная энергия, быть может, самая яркая его черта… У него был вкус к литературе, обличавший в нем человека, прекрасно образованного, он любил общество остроумных и ученых людей.
А.Л. Пул. «Оксфордская история Англии: От «Книги судного дня» Вильгельма Завоевателя до Великой хартии вольностей»Несмотря на уязвимость личной этики, он пользовался любовью и уважением.
Генрих II. «Британская энциклопедия»Глава 1
Матильда была неуживчива и вздорна… высокомерна и эгоистична, не желала обуздывать свой вспыльчивый нрав, доставшийся ей от предков.
Кристофер Брук. «Саксонские и нормандские короли»Трон Матильды был узурпирован ее кузеном Стефеном Блуазским. Насколько помнил Генрих, ее сын, гражданская война между приверженцами враждующих сторон бушевала без передышки.
У.Л. Уоррен. «Иоанн Безземельный»Мне было десять лет, когда я впервые увидел свое Наследство, и двадцать, когда я впервые увидел Джанну Рослин, но моя реакция в обоих случаях была одинакова. Я равно нуждался в них.
Я хотел получить Наследство, потому что готический стиль этого архитектурного кошмара поразил мое детское воображение, потому что борьба моей матери за то, чтобы сохранить поместье за мной, была, на мой детский взгляд, не жалкой, не унизительной, но пронизанной благородством и мужеством, потому что в праве на него мне было отказано, а ребенку ничего так сильно не хочется, как того, что невозможно получить. А Джанну Рослин я хотел, потому что мне было двадцать лет и я грезил женщинами, особенно красивыми женщинами, и более всего теми, которые были красивы, хотя не принадлежали к сословию, в котором я был рожден.
Мы встретились случайно. Вообще-то, мне нечего было делать во дворе зилланской церкви в два часа пополудни в тот жаркий июльский день 1890 года. Мне, собственно, нечего было делать даже в самом Зиллане. Я не был знаком с этой частью Корнуолла, потому что я родился и вырос близ реки Хилфорд, а мягкий климат южного Корнуолла с его деревьями, реками и убегающими вдаль холмами не имеет ничего общего с бесплодным северным побережьем, его обдуваемыми ветром пустошами, отвесными скалами и предательским прибоем.
Зиллан был изобиловавшим пустошами районом в северной части графства.
Я гулял там в тот день после ссоры с отцом в его временном пристанище в близлежащем районе и поскольку был сильно расстроен в тот момент, то не обращал внимания на окрестности, пока не оказалось, что я иду деревенской улицей по направлению к церкви. Зиллан был привлекательнее, чем те скопления простеньких домишек, которые в северном Корнуолле обыкновенно именуются деревнями. Сады перед домами, сложенными из серого камня, были полны цветов, паб под названием «Удача рудокопа» недавно выкрашен и даже местная бездомная собака хорошо откормлена. По всей видимости, бедность, которая сопровождала продолжающийся спад в оловодобывающей промышленности, пока еще не добралась до этого уголка графства. Задержавшись взглядом на столбах дыма, вырывающегося из нескольких шахт, видневшихся на горизонте, я прошел через боковую калитку на церковный двор и бесцельно побрел в тени нормандской башни к дверям церкви.
На паперти я замешкался, не зная, что делать дальше. Я старался не думать о недавней ссоре с отцом, о бесконечных стычках с матерью, о Наследстве, которое хотел получить так давно и так сильно. Я смутно понимал, что никогда в жизни не был столь одинок, но все же был слишком потерян и слишком запутался, чтобы полностью осознать, насколько несчастлив. Я просто замер на паперти зилланской церкви, словно обретя спасение от какой-то давящей, преследующей меня силы, и пока я так стоял, ветерок бежал по пустоши, а с безоблачного летнего неба на нее светило полуденное солнце. На церковном дворе было очень тихо. Самый пейзаж, казалось, застыл в таинственном предвкушении; недвижный, завороженный этой атмосферой ожидания, я посмотрел через проем калитки в конец деревенской улицы и увидел одинокую фигуру женщины, которая медленно приближалась ко мне, пересекая пустошь.
2Она была в черном и несла букет алых роз.
Я все смотрел на нее, стоя в тени на паперти, а где-то высоко над моей головой на церковной башне часы начали отбивать время.
Она миновала первый дом на краю деревни, и движения ее были столь плавны и легки, что, казалось, она бесшумно скользит по узкой улице. Она не смотрела по сторонам. Ветерок с пустоши взметнул на миг вуаль с ее шляпки, и она подняла руку в черной перчатке, чтобы ее поправить.
Она приблизилась к калитке ограды. Цветы оказались всего-навсего дикими розами, такими же, что росли у стен по соседству, но именно эта их простота делала оранжерейные лондонские розы тривиальными и нарочитыми. Женщина прошла через церковный двор к паперти, и я уже готов был выступить из тени на свет, когда она меня заметила.
Должно быть, она удивилась, увидев незнакомца в этой глухой деревне, затерянной среди пустошей, но даже тени этого удивления не отразилось у нее на лице. Она продолжала свой путь так, словно меня и не существовало, и я понял, что она хочет пройти по тропинке мимо паперти на другую сторону церковного двора.
Я непроизвольно пошевелился. На мне не было шляпы, но рука моя потянулась к голове прежде, чем я вспомнил об этом.
— Добрый день, — сказал я.
Она соизволила взглянуть на меня. Глаза за вуалью были голубые, широко расставленные, обрамленные темными ресницами. Секундой позже она чуть склонила голову в ответ на мое приветствие и прошла мимо, не промолвив ни слова.
Я смотрел ей вслед. Затем тоже прошел через двор и оглядел могилы за церковью. Она была там. Алые розы лежали на свежем могильном камне, а она недвижно стояла возле, склонив голову и сложив руки. Меня она не видела.
Я решил присесть на ограду и осмотреть архитектуру дома напротив, который, как я предположил, был домом приходского священника. Некоторое время я его изучал. А когда пришел к выводу, что дом был чрезвычайно непримечательным зданием, то услышал, как звякнул засов калитки в ограде, и увидел, что женщина пошла по улице обратно. Дойдя до конца деревни, она опять свернула на тропинку, бегущую через пустошь, и я провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду.
Стоило ей уйти, как я решился; я уже был не столь удручен, чтобы не знать, что делать дальше. Вскоре я уже спешил к дому своего отца, чтобы просить разрешения подольше остаться у него в этой части Корнуолла, и, по пути через пустошь в Морву, не мог думать ни о чем, кроме алых роз, пылающих на мирном деревенском кладбище, и о черной вуали, развевающейся на ветру.
3Мне думается, хоть и не хочется в этом признаваться, что до того момента самой важной женщиной в моей жизни была мать. Это может показаться вполне очевидным, поскольку считается, что матери должны занимать особое место в сердцах сыновей, но моя мать не была похожа на других матерей, и мои чувства к ней были до такой степени искажены неприязнью и обидами, что наши с ней отношения вряд ли могли считаться типичными.
— Первое, что ты должен усвоить, — сказала мне мать, когда я десятилетним ребенком после шести лет разлуки возобновил с ней отношения, — это то, что восстановление Справедливости в отношении нашего Наследства я считаю делом Чести.
Как я выяснил впоследствии, моя мать всегда говорила о справедливости и чести так, словно слова эти писались с большой буквы.
— Видишь ли, — пояснила она, — Пенмаррик должен был быть моим.
Мы сидели в большой унылой гостиной в лондонском доме. Я был маленьким мальчиком в жестком черном костюме с еще более жестким воротником, а она — очень красивой дамой в фиолетовом шелковом платье с черными кружевами и уродливой ниткой жемчуга.
— Все поместье и весь капитал Пенмаров были бы моими, если бы мой отец — как большинство мужчин — не имел врожденного предубеждения против женщин. По-своему, он меня даже любил, но мой брат Артур был для него светом в окошке. Для него не имело значения, что Артур беспомощен, глуп и безответственен, в то время как я образованна, умна и предана каждому кирпичику Пенмаррика и каждой пяди земли, окружавшей его. Для моего отца Артур был мальчиком, сыном и наследником, я же — лишь дочерью, ненамного лучше какого-нибудь овоща, и меня надо было как можно поскорее и повыгоднее отдать замуж… Даже после того как Артур утонул во время катания на лодке, отношение ко мне отца не поколебалось. Некоторое время я все-таки надеялась, что он сменит свои взгляды и поймет, что я заслуживаю всего, что он мог даровать мне, но тут как раз… — Она сделала паузу. Рот ее плотно сжался, а черные глаза стали холоднее, чем море в разгар зимы. — В тот момент, — сказала мать, — появился Жиль.
