Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Отстав от праздношатающихся путешественников, он пришел в церковь Санта-Кроче и на коленях перед могилой Микеланджело предался размышлениям. Он как-то непроизвольно думал вслух:
— Великий фантазер в живописи, никем не превзойденный ваятель, мудрейший строитель прекрасных зданий, навеки незабвенный после смерти и много претерпевший при жизни!.. Тебя не понимали, тебя преследовали. Ты видел поверженную врагами родную Флоренцию, ты любил народ и верил в него. Ты божественный, Микеланджело! Даже имя твое равнозначно Михаилу Архангелу. Но был ли ты верующим?.. Ведь это ты, глядя на фреску Страшного суда, сказал: «Скольких это мое искусство сделает дураками». И ты был правдив и честен, и не всегда искусство твое было по вкусу папам и кардиналам… О дерзновенных выходках твоих нам рассказывают в книжных воспоминаниях твои современники. В присутствии папы Павла некто Бьяджо посмотрел на гениально изображенных тобою голых людей в картине «Страшный суд», говорил: «Полное бесстыдство — изображать в столь священном месте столько голых людей, не стыдясь показывающих свои срамные части. Такое произведение годно для бань и кабаков, но не для Сикстинской папской капеллы…» И ты достойно ответил невежде Бьяджо, натурально изобразив его грешником, обвитым змеей в окружении дьяволов!.. И когда ты скончался в Риме, тело твое вывезли украдкой во Флоренцию. Здесь тебе с достойными почестями уготовали вечное поселение… Мир праху твоему, и вечная память деяниям твоим… — Шубин поднялся и долго еще стоял, склонив голову перед саркофагом Микеланджело. А потом снова ходил в те места, где сохранилась память о другом великом флорентийце — Леонардо да Винчи.
В вечернюю пору, живя вместе с Демидовыми и его спутниками, он о многом рассказывал и не стеснялся упрекнуть иногда их в неведении таких произведений искусства, коих никогда и нигде им не доведется увидеть. И тогда Никита Демидов говорил:
— Вот что, господа сановные вельможи, Федот правду говорит. Не пора ли нам выпивки, гулянья да катанья приудержать, а походить с ним? Смотрите-ка, чего только он тут не нагляделся. Федот, веди нас туда, где Галилей, где Данте похоронены… И мы поклонимся их гробницам.
Шубин охотно выполнял просьбу мецената, водил его с супругой и Гагарина с Мусиным-Пушкиным всюду, куда считал наиболее необходимым.
Однажды, показывая могилу великого Данте, он говорил им:
— Вот здесь похоронен тот, кто создал не только бессмертные книги «Ад», «Чистилище», «Рай», — он создал итальянский язык, о котором Михайло Ломоносов сказал, что итальянским языком с женским полом говорить прилично…
— Ах, как мало мы, Евтихьевна, знаем, — скорбел Демидов. — Много, много читать надо и слушать умных людей, а некогда: дел по горло. И не зря поездили, слава богу… А как там у нас дела на Урале? Все ли хорошо да ладно?.. Глаза мои в Риме да во Флоренции, а душа там. Не пора ли из Италии обратно?..
На обратном пути из Рима Демидов и его друзья-приятели в итальянских и французских провинциях развернулись во всю свою широкую барскую натуру. Они буянили и щедро расплачивались за свои шалости.
Шубин кое-как добрался до Болоньи и дальше решил вместе с ними не ехать.
В Болонье он задержался на несколько дней.
Древний город с архитектурой раннего Ренессанса: монументальные храмы, дворцы с длинными аркадами, предохраняющими пешеходов от дождя и зноя, памятники старины, творения многих знаменитых художников, родиной которых являлась Болонья, и, наконец, Болонская академия искусств — все это увлекало Федота Шубина. Он познакомился с местными художниками. Те в свою очередь заинтересовались молодым русским скульптором.
У Шубина не было с собой ни одной его скульптурной работы. О его творчестве болонские академики могли судить только по его зарисовкам в альбоме. Однако и этого было достаточно.
В те дни в Болонье скульпторы и живописцы готовились к академической выставке. Шубина пригласили в ней участвовать. Он охотно согласился.
Несколько недель Шубин находился в мастерской Болонской академии, работая над мраморным барельефом для выставки.
Когда он выставил барельеф, академики Болоньи приметили в нем одаренного скульптора-портретиста. Пушистые волосы высеченной в мраморе фигуры казались мягкими — задень их, и они сомнутся. Драпировка была так искусно высечена и отполирована, что действительно мрамор было трудно отличить от лионского шелка. Тонкие прозрачные кружева имели полное сходство с кружевами выработки вологодских крепостных кружевниц. А там, где из-под одежды выглядывало голое тело, оно казалось живым, дышащим. Во всей фигуре, изображенной им, чувствовалось легкое движение. В ней была живая красота и одухотворенность.
Зрители болонской выставки собирались группами около шубинского барельефа и единодушно выражали восхищение.
Академики Болоньи по заслугам оценили работу Шубина. Они избрали его почетным членом Академии. Не дожидаясь диплома на звание почетного академика, Шубин выехал в Париж.
Диплом на имя почетного члена Болонской академии Федота Ивановича Шубина почтой следовал за ним.
В Париже он опять нашел гостеприимный кров у Никиты Демидова, но задерживаться здесь долго нельзя, надо было ехать в Петербург. Все сроки учения за границей вышли, и все его товарищи-пенсионеры уже были на родине. Но каким путем возвращаться в Россию? Сухим — через все немецкие герцогства, через Пруссию и Польшу — слишком канительно и дорого, и длителен этот путь. Ехать в какой-либо порт в Голландию — неизвестно, сколько времени займет ожидание попутного корабля в Петербург. Недолго размышлял Шубин, решил поехать через Лондон, куда чаще заходили русские корабли. Кстати, в Лондон по своим промышленным делам, в поисках мастеров-рудознатцев, собрался ехать и Никита Демидов. И Шубин отправился с ним из Парижа в Лондон. Этот короткий путь по Сене через Руан до Гавра и дальше по Ламаншу и Па де Кале до Темзы для Шубина и Демидова не был особенно привлекателен. Но когда фрегат, на котором они отправились в Лондон, вошел в устье Темзы, впечатление их сразу изменилось. Берега Темзы, заросшие фруктовыми садами, застроенные богатыми и красивыми зданиями, зеленые поляны, луга и дубравы, холмы с древними замками — все было и справа и слева по обоим берегам широкой и оживленной реки прекрасно, живо и привлекательно.
— Эх, виллу бы здесь купить да земельки десятин сорок — пятьдесят под сад — вот бы мы пожили тут с Евтихьевной, — говорил Демидов, глядя на берега Темзы. — А как ты, Федот?
— Мне не по карману, Никита Акинфиевич, опять же, если правду сказать, то пора и домой. Всякому овощу свое время, а мое время подоспело. Моя дума — в Петербурге. А чем хуже наша Нева Темзы? Живи, стройся, были бы деньги да охота, в России жить не тесно.
— Это верно. Однако глянь, сколько кораблей!.. На Неве и десятой доли того не бывает. Широко размахнулись англичане, ох широко…
Огромный город стягивал к себе богатства всех заморских стран. В ту пору Лондон был уже настолько обширен, что, когда Федот Шубин и Никита Демидов поднялись на купол собора святого Павла, они даже в ясный день не могли увидеть окраин города!..
В магазинах, в порту, на биржах, в таможнях, банках, консульствах, в ресторациях и гостиницах — везде процветал торг. И эта коммерческая особенность огромного портового Лондона, шум и спешка, блеск главных улиц и нищета трущоб, стяжательство и высокомерие англичан не прельщали Шубина. В его памяти возникали впечатления об Италии и Париже, где искусство всех видов в большем почете, нежели в этом бурном торговом городе. Правда, здесь он посетил Британский музей, недавно основанный во дворце, ранее принадлежавшем герцогу Монтегю. Но здесь он не нашел произведений искусства, которые в то время могли бы напомнить ему о музеях Парижа и древностях Рима. Из произведений искусства в Лондоне привлек его внимание собор святого Павла, построенный всего лишь шестьдесят лет назад. Собор славился своим величием и колокольным звоном. Такой музыки колоколов, как на башнях лондонского собора, Федот не слышал еще ни в одном европейском городе. Слыхал от знатоков, что только в Праге у церкви Лорета музыкальный звон превосходит все ухищрения знаменитых звонарей и колокольных настройщиков. Однако Прага была не по пути, и Шубину не пришлось слышать волшебный, превосходно составленный «концерт» из двадцати шести колоколов, что на башне пражской Лореты.
Некоторое время, в ожидании отбытия русского корабля в Петербург, Шубин ходил в Королевскую библиотеку. Два бюста братьев Орловых, сделанные им, создали ему известную репутацию даже в Лондоне, а главное, открыли доступ к посещению Королевской библиотеки. Здесь в числе прочитанных книг по истории и искусству вызвала у него интерес одна небольшая книжечка древнегреческого писателя Теофраста. Меткие характеристики людей, носителей различных пороков, были щедро рассыпаны по страницам этой книги. Тут были «портреты» лицемеров, льстецов, болтунов, низкопоклонников, нахалов, сплетников, жадюг и простаков, суеверных и недоверчивых, навязчивых и нелюдимых, тщеславных, гордецов и трусов и всяких нравственных уродов… Бывает, что и малая книга производит надолго сильное, неотразимое впечатление. Книга была переведена с греческого на латинский язык, и не без труда, но с охотой Шубин усвоил ее.
