Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына
Эйлера хорошо знали во дворце. Оставив внизу свой ящик, они поднялись в покои герцога, откуда их направили в манеж, любимое его местопребывание.
Там дежурный, спросив, кто они, доложил о них герцогу… Сене положительно благоприятствовала в этот день судьба. Герцог опять был в хорошем настроении. Это объяснялось тем, что сегодня, когда пришел с обычным докладом Волынский, императрица, встревоженная угрюмым видом своего фаворита, сидевшего у нее, и, кроме того, чувствуя непобедимое отвращение к какому бы то ни было серьезному разговору, объявила своему кабинет-министру через дежурного обер-камергера, что она не примет его и просит его доклады передать герцогу.
Взбешенный Волынский молча передал дежурному свои доклады и уехал из дворца.
— Беспокойный человек, — сказала императрица, когда обер-камергер принес доклады. — От него у меня часто голова болит, — зевая, добавила она.
— Кроме того, ваше величество, — подхватил Вирой, — он позволяет себе указывать вам, мудрейшей в мире монархине, на плохой выбор вами своих советников, словно бы малолетнему и неразумному дитяти, как он сделал в записке, поданной вашему величеству, в коей всех близких к персоне вашего величества лиц осуждает. Смешно, правда! Это как Меншиков при Петре II.
— Да, досаждает, — ответила императрица. Ее особенно кольнуло напоминанье о Меншикове, которого она имела причины ненавидеть. Она не забыла, с каким высокомерием относился к ней всемогущий временщик, когда она была Курляндской герцогиней. Ей приходилось писать ему униженные письма и по часу ждать его в приемной.
Хотя Бирон отлично понимал, что такое настроение императрицы случайно, что она все же ценит Волынского и считается с его мнением, но ему была приятна мысль о том бешенстве и разочаровании, которые испытал сегодня его враг.
Капля долбит камень. Герцог твердо знал это изречение.
Императрица была любительницей всяких диковинок. Ее ум всегда требовал каких-либо внешних впечатлений, герцог хорошо знал это и, желая сделать ей сюрприз, ничего не сказал о чудной птице и крыльях, о которых рассказывал ему Эйлер, тем более что и сам не был еще уверен в точности рассказа ученого академика.
Смелый и ловкий наездник, Бирон любил объезжать молодых лошадей и дрессировать их. Все лошади, ходившие под императрицей, были выдрессированы им самим. В огромном манеже Зимнего дворца он часто приказывал устраивать препятствия: высокие заборы, канавы, наполненные водой, и либо забавлялся сам, либо назначал смотры и состязания. На одном из таких смотров и отличился молодой Астафьев.
И теперь герцог занимался дрессировкой великолепного черного жеребца, доставленного ему с его курляндских конных заводов.
Горячий конь танцевал под ним, фыркал, грыз удила, а герцог едва заметными движениями ног и левой руки то подымал его на дыбы, то мчался в карьер, почти мгновенно затем переводя его на рысь. Стоявший в конце арены трубач подавал кавалерийские сигналы, на другом конце по знаку герцога барабанщик бил атаку, и конь, прижав совсем уши, вытягивал передние ноги и весь приникал к земле, готовый в каждое мгновенье сорваться с места и полететь, как птица.
Герцог от удовольствия похлопывал его рукой по крутой шее и громко кричал снова команды на немецком языке.
Затем к лошади вдруг подбежали два берейтора и стали у ее морды по бокам с большими пистолетами в руках. Конь вздрогнул, но железная рука герцога крепко держала его. Один из берейторов неожиданно выстрелил над самым ухом коня.
Конь рванулся, встал на дыбы, но герцог ласково потрепал его по шее рукой и что-то стал говорить ему таким нежным и убеждающим тоном, каким никогда не говорил ни с кем из людей.
И, словно повинуясь красивому вкрадчивому голосу, лошадь тихо опустилась на передние ноги.
Почти мгновенно раздался второй выстрел. На этот раз лошадь только дрогнула, но осталась неподвижной на месте.
Эйлер и Сеня с большим интересом следили за ездой герцога и дрессировкой лошади.
— Вот только где он счастлив, — прошептал Эйлер на ухо Сене.
Герцог кончил свои упражнения. Он, довольный и веселый, соскочил с коня.
— Молодец ты у меня, умница! — ласково произнес он, трепля коня по шее. Потом он погладил его морду, вытер тонким платком вспененные губы и бросил платок на землю.
Несколько рук моментально протянулись и подняли с пыльной арены этот тонкий платок, украшенный герцогской короной.
— А теперь возьмите его, — уже резким неприятным голосом крикнул Бирон берейторам, — да смотрите, канальи, не опоите его. Покрыть ковром.
Слова срывались с его губ, как удары хлыста.
— О, если бы он отнесся к нам, как к лошадям! — тихо вздохнул Эйлер.
Но это не было в обычае герцога.
Когда дежурный доложил ему, он небрежным жестом руки подозвал к себе пришедших.
— А-а! Герр Эйлер, очень рад! — сухим, но все же приветливым голосом произнес он, когда подошедший
Эйлер низко склонился перед ним.
— Очень хорошо, — продолжал он, — а это и есть чудная махинация?
Сеня стоял смущенный, растерянный.
— Ну что ж, — говорил герцог, — посмотрим, посмотрим.
Эйлер сказал, что аппарат остался внизу во дворе.
Герцог тотчас приказал принести его в манеж.
Пока ходили за ним, Бирон задал несколько коротких вопросов Сене.
Сеня смущенно, запинаясь, ответил, кто он, из какой губернии, как самоучкой учился. Неясный инстинкт подсказал ему не упоминать фамилии Кочкарева.
"Потом, самой императрице", — мелькнуло в его голове.
Бирон небрежно слушал его ответы.
Когда был принесен заветный ящик, герцог приказал удалиться всем, оставив при себе только молодого адъютанта да двух молодых лакеев, чтобы в случае надобности помочь Сене.
Дрожащими руками Сеня бережно вынимал запутанную в солому птицу. Герцог с заметным любопытством следил за ним, но ни словом не прерывал его работы.
Положив осторожно на пол птицу, Сеня вынул аккуратно сложенные крылья, приладил их к ней, осмотрел ременные петли, камышовую пружину и, обратясь к герцогу, произнес:
— Я готов, ваша светлость!
И в его тоне не было слышно ни подобострастия, ни робости, обычно сопровождавших обращение к герцогу со стороны окружавших его.
В эти минуты для Сени было все равно, стоит ли перед ним могущественный герцог или сама императрица. Он весь был охвачен своим творчеством.
— Готов, ну что ж, начинай, — произнес герцог, отходя к императорской ложе. Его адъютант стоял за ним.
Неподвижные, как статуи, застыли лакеи около пустого ящика.
Один Эйлер суетился, то что-то шепча Сене, то трогая руками уже собранные и приспособленные крылья.
— Герр Эйлер, — в нетерпении позвал его герцог, — станьте здесь, вы можете давать нам объяснения.
Эйлер торопливо подбежал к герцогу и стал за ним. С сосредоточенным выражением лица Сеня взял в руки птицу и прошел в конец манежа.
На высоком барьере, отделяющем конюшни, он установил свою птицу.
Глубокая тишина царила в манеже. Сквозь верхние окна манежа пробивались яркие лучи зимнего солнца и косыми столбами, в которых золотилась песочная пыль, прорезали воздух.
И среди этой тишины раздался шум хлопающих крыльев, птица медленно поднялась с барьера и, плавно взмахивая крыльями, полетела, как живая, то ярко сверкая в косых лучах солнца, то слегка белея в сумраке манежа.
— Ваша светлость! — восторженно воскликнул Эйлер, всплескивая руками. — Я говорил!..
Но герцог властным движением руки остановил его. Словно ему казалось, что громкий голос может нарушить очаровательный полет волшебной птицы.
Он не отрывал от нее глаз. Два лакея следили за ней почти с суеверным ужасом. А птица все так же плавно, то слегка взлетая, то опускаясь, летела с легким шуршанием своих ажурных крыльев через весь манеж. Долетев почти до конца, она на мгновение остановилась, словно обдумывая дальнейший полет, и потом, облетев, она устремилась назад, пролетев так близко от герцога, что ему пахнуло ветром в лицо.
Не долетев до Сени нескольких шагов, она быстро и судорожно забила крыльями. Сеня успел подбежать к ней и принял ее на руки.
Герцог был поражен.
— Герр Эйлер, неужели он русский? — только и сумел произнести он.
А Сеня, торжествующий и бледный, нежно прижимал к сердцу свою птицу, как живое существо.
Герцог подозвал его.
Он долго рассматривал птицу, спрашивал об ее устройстве, подробностях работы. Сеня на все отвечал, но герцог не мог понять самого пустяка, почему же птица летает.
В разговор вмешался Эйлер и прочел небольшую лекцию по механике, и тогда герцог сделал вид, что все понял. Он еще очень интересовался вопросом, возможно ли соорудить таких птиц, которые могли бы поднимать человека.
Сеня сказал, что возможно, но что надо принять тогда иную форму вместо птицы, потому что… И он неясно и сбивчиво объяснил герцогу свои соображения. Герцог понял из всех слов Сени только то, что по воздуху летать для человека возможно.
