Владимир Москалев - Гугеноты
— И она может настолько ослабнуть, что Бурбоны, например, которые находятся ближе всех к престолу, однажды свергнут короля и сами сядут на трон? — со страхом спросил юный монарх.
— Не посмеют, — ответила ему королева-мать.
— Почему же?
— Потому что тот, кто поднимет руку на помазанника Божьего, будет проклят небом и землей, независимо от его вероисповедания. Папа проклянет цареубийцу со своего престола подобно Зевсу-громовержцу, его отлучат от церкви и предадут анафеме. Он потеряет уважение народа, его станут шарахаться, а это значит, что из него никогда не получится настоящего правителя.
— И что же с ним будет? — с любопытством спросил Карл.
— В лучшем случае его свергнут — народным восстанием либо своими же вассалами, а в худшем против него окажутся Испания и Ватикан. А с этими двумя колоссами ему не совладать.
— Выходит, все не так уж и плохо? — повеселев, спросил молодой монарх.
— Все пока не так уж плохо, — успокоила Екатерина. — Пока жива я, ваша мать, ни один из наших спесивых вассалов не посмеет посягнуть на трон французских королей.
— А если бы вас не было? — тихо спросил Карл, со страхом глядя на мать.
Так же тихо, глядя на сына в упор, Екатерина ответила:
— В лучшем случае они будут управлять государством при живом короле. А в худшем — расправятся поочередно с каждым их моих сыновей. Начнут с тебя, а закончат Франсуа. Потом станут делить престол. В результате ввергнут страну в междоусобную войну и в конечном итоге перегрызут друг другу горло.
— И они это понимают?
— И очень даже хорошо. Потому каждый из них и стремится быть поближе к трону, чтобы, в случае чего, первым предъявить свои претензии на царство.
— Разве Гизу и без того плохо живется? — удивленно спросил Карл.
— Человеку всегда не хватает того, чего у него нет, — вздохнув, ответила королева, — и, будь у него престол Франции, он, наверное, пожелал бы стать папой. Гизы владеют, чуть ли не четвертью Франции; оттуда, из этого источника, а также с многочисленных церковных земель они и черпают свои доходы. А попробуй попросить у них денег? Они скажут, что у них ничего нет.
— Выходит, они могут лгать своему королю?
— Могут, сын мой, а потому я еще раз предостерегаю тебя: бойся Гизов, не доверяй им, не предпринимай никаких шагов самолично, не посоветовавшись со мной, твоей матерью.
— Хорошо, матушка, — улыбнулся Карл. — А почему же они не дадут своему королю денег, если у них попросить?
Екатерина рассмеялась:
— Ну, во-первых, никогда еще король не просил денег у своих подданных: малую сумму просить стыдно, а большую никто не даст. Как правило, просят всегда у него. А во-вторых, зачем тебе деньги, Карл?
— Да ведь вы сами говорили, матушка, что необходимо задобрить денежными подачками южное дворянство, дабы оно не подняло мятеж, как уже случилось, и не двинулось на Париж.
— Верно, сын мой, но когда это было? Перед Васси. Сейчас католики и гугеноты вошли в стадию уничтожения друг друга, и причиной тому — деньги, которыми мы просим северное дворянство поделиться с южным. Поверь, наступит такой момент, когда им будет не до денег, они соберут остатки своих разбитых войск и уберутся в свои поместья зализывать раны. Ну а что касается денежных подачек, то ведь Гизы догадываются, каким образом мы хотим утихомирить протестантов, а поскольку Бурбоны и Шатильоны — их враги, то о денежных займах надо забыть.
— Ах, — вздохнул Карл, — и когда только кончится эта немыслимая братоубийственная война?
— И страшна она не только братоубийством, — печальным голосом подтвердила Екатерина, — но и тем, что в связи с религиозными войнами совсем зачах рассвет искусства во Франции. Но у меня еще много планов впереди, — добавила королева, вставая. — Я думаю заняться реконструкцией Лувра и постройкой собственного жилища на улице Гренель или на месте Турнельского дворца, который хочу уничтожить.
Глава 3
Господин Польтро
Выйдя из покоев королевы, коннетабль направился на половину короля, к маршалу де Монморанси. Слуга не успел еще доложить о его приходе, как он уже вошел и увидел сына, сидящего за шахматным столом вместе с герцогами Немурским и Монпансье.
— Оставьте нас, господа, на несколько минут, — сказал коннетабль, — мне нужно поговорить с маршалом.
Монпансье и Немур вышли. Коннетабль сел:
— Франсуа, мне нужно видеть одного из ваших дворян.
— Кого именно?
— Его зовут Лесдигьер.
— Он выполняет сейчас одно из моих поручений, часам к четырем или пяти вернется. Я передам ему вашу просьбу, отец, и вечером Лесдигьер будет у вас.
— Вы не спрашиваете о причине, побудившей меня встретиться с этим человеком?
— Думаю, он нужен вам не ради пустой забавы.
— Вы правы, Франсуа, это дело государственной важности, и для выполнения его мне нужен именно этот человек, поскольку он гугенот и знаком со своими вождями. Однако обещаю вам, что через час после свидания он вновь вернется к своим обязанностям.
— Хорошо.
И коннетабль ушел. Вечером, едва часы монастыря Сен-Катрин пробили пять, ему доложили о приходе посетителя.
Лесдигьер, одетый в элегантный голубой костюм, прикрытый со спины лиловым плащом, вошел, кивком головы поприветствовал хозяина и сел на предложенный ему стул.
— Вас не удивляет моя неожиданная просьба о встрече с вами? — спросил коннетабль, стоя возле стола, на котором разложена была карта Франции.
— Признаюсь, монсеньор, я всю дорогу думал об этом, но ничего вразумительного мне в голову так и не пришло.
— Что заставило вас приехать в Париж? — спросил министр.
— Нужда, монсеньор. Поместье наше пришло в упадок, мне надо было как-то прокормить себя, и я сел на коня.
— Мне знакома ваша история от герцогини де Франс. Должен заметить, что вам необычайно повезло, когда вы познакомились с баронессой де Савуази. Вы правильно поступили, сделав ее любовницей; этим вы осчастливили ее и принесли пользу сразу нескольким людям: ей, себе, герцогу Франсуа и… мне.
— Мне лестно слышать столь высокое мнение о моей скромной особе, монсеньор, хотя, видит Бог, никаких особых заслуг за собой я не вижу, — ответил Лесдигьер.
— Мой сын хвалит вас и рекомендует как благородного и честного дворянина, готового пожертвовать жизнью ради блага отечества.
— Он преувеличивает; я всего лишь послушный исполнитель его поручений.
— Скромность украшает человека. Но зачем вы помчались в Васси? — без всякого перехода спросил коннетабль.
— О, монсеньор, я хотел предупредить гугенотов, только и всего.
— И они не послушали вас?
— Нет. Я был им неизвестен, и они подумали, что я шпион. Даже взяли меня под стражу.
— А когда вышло так, как вы и предсказывали, изменили ли они свое мнение о вас?
— Они просили у меня прощения, особенно после того, как я сам ввязался в драку.
— Как вам удалось уцелеть после того, как за вами выслали погоню?
— Двое из них утонули в болоте, третьего я застрелил, четвертого заколол шпагой. Обессиленный потерей крови, я еле дотащился до какой-то деревни и замертво свалился с коня. Меня подобрал крестьянин по имени Жан Даву; у него в доме я и пролежал несколько дней.
— Вы отблагодарили его?
— Я отдал ему свой кошелек.
— Вы хорошо поступили. Остался ли в живых кто-либо из тех, кто был в Васси?
— Да, монсеньор.
— Кто именно? Можете вы назвать их имена?
— Монсеньор, — смущенно произнес Лесдигьер, — в связи с нынешней оппозицией правительства к протестантам мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос. Вы должны понять мотивы моего поведения…
— Ну-ну, — мягко улыбнулся коннетабль, — не считайте меня инквизитором. Если хотите, я сам назову имя одного из них, самого главного. Это граф де Поплиньер. Я знаю, что он входит в число ваших друзей.
— Это правда. Он признал свою ошибку и предложил мне дружбу. Он был серьезно ранен, но благодаря приезду маршала Монморанси побоище прекратилось, и он остался жив.
— Теперь он в Париже?.. Можете не отвечать, я знаю, что это так. Мне известно также и то, что протестанты вечерами устраивают запрещенные собрания почти под самым носом у короля.
Лесдигьер нахмурился: от этих слов веяло холодком. Он промолчал, удивляясь осведомленности коннетабля и не понимая, куда он клонит.
— Известен ли вам дворянин по имени Польтро де Мере? — неожиданно спросил коннетабль.
— Да, монсеньор.
— По Васси?
— Нет. Тогда мы не были знакомы.
— Значит, познакомились в Париже, верно?
— Наша партия малочисленна, монсеньор, и мы стремимся к единству… — уклончиво ответил Лесдигьер.
