Назир Зафаров - Новруз
Матушка схватилась за голову.
— Ушли?
— Да, ушли в Пятиречье…
Не то стон, не то вопль вырвался из груди матушки.
— Лучше бы мне не родить их в муках, чем теперь терять…
— Погоди, ташкентская, — мрачно произнес отец, теребя свою небольшую бородку и глядя в землю. — Ничего еще не случилось с ними и, дай бог, не случится. Не они одни пошли, весь народ.
Успокоить матушку было нелегко, да и чем успокоить: сыновья ее вместе с толпой джизакцев направились к канцелярии уездного начальника. А там войска, готовые при первом сигнале об опасности открыть огонь по восставшим.
— Зачем вы пустили их?
— Что ты говоришь! — рассердился отец. — Кто может остановить человека, который вместе с народом поднимается на борьбу? Это его дело. Он с сердцем советуется, и не с соседом и даже не с отцом… Дай мне хурджун и пару мешков… Да поскорее!
Плача, матушка вынесла требуемое, но не сразу подала отцу.
— Пусть пропадет все, — сказала она. — Пусть последний чапан сгорит, лишь бы вы остались с нами…
— Наша жизнь записана в книге судьбы, и от нас ничего не зависит… Будем надеяться… Назиркул, пошли! — позвал меня отец. — Одному трудно успеть везде.
— Не пущу! — взмолилась матушка.
— Ты голову потеряла от страха, ташкентская. На базаре тихо и ничто не угрожает нам… Идем, сынок!
— Не подходите к толпе!
— Толпа уже у канцелярии уездного начальника…
Мы оставили плачущую матушку и вышли на улицу. Около нашего дома действительно никого не было, но со стороны базара доносился шум. Отец не обратил на него внимания и зашагал торопливо по аллее Каландарханы. Я едва поспевал за ним.
Уже на первом перекрестке нам повстречались люди. Вооруженные палками, кетменями, топорами и косами, они возбужденно говорили о чем-то. Но я не заметил, чтобы они шли в сторону Пятиречья, наоборот, кажется, возвращались оттуда. Впрочем, определить направление было трудно. Люди то сворачивали на аллею, то покидали ее. Это были те самые джизакцы, что несколько дней назад выразили свое недовольство действиями мингбаши и покинули соборную мечеть. Они же защитили дядю Джайнака, когда полицейский Садык пытался арестовать его. Сегодня они были хозяевами города — ни элликбаши, ни полицейских не видно на улицах. Не знаю, какими представляются восставшие города читателю, возможно, он сам видел их и даже участвовал в событиях, я знал только Джизак. И знал именно таким: налит с неба полуденное солнце, все обожжено его неумолимыми лучами, воздух будто дрожит от напряжения, и даль колеблется. Черно-синие тени, острые и короткие, вдавились в белую пыль и кажутся подпорками стен и дувалов. Несмотря на обилие людей, возбужденных, шумливых, движущихся, город будто мертв. Обычные краски, звуки исчезли: нет ни каравана, медленно и равнодушно шагающего по улице, не слышно скрипа арб, стука молотков в кузницах, крика продавцов. Исчезли с улицы чачваны женщин и загорелые лица мальчишек. Смолк веселый ребячий смех. Даже каландары попрятались. Джизак больше походил на осажденный город, чем на восставший. Все чего-то ждали, к чему-то готовились.
Миновав мастерскую по изготовлению арб, мы с отцом вышли к дому Мирзаяра — именно здесь пролегала дорога на базар. Сразу я не понял, что произошло: улицу и дом нельзя было узнать. Двери выломаны и отброшены, на улице валяются вещи мингбаши. Книги, тетради, просто листы бумаги, исписанной и неисписанной, рассеяны по дороге. В арыке и на берегу лежат курпачи, подушки, коврики — то, на чем сидел, решая судьбы джизакцев, Мирзаяр. Сам он — в пыли. Темная, ни на что не похожая груда мяса и костей. Лишь по рукам и ногам можно догадаться, что это человек. Властитель города, вчерашняя гроза джизакцев!
Мы с отцом прошли, сторонясь мертвого. Но кто-то впереди нас бросил в мингбаши камень и выругался:
— Будь проклят, злодей!
Камни падали часто, потому что целая груда валялась около тела Мирзаяра. И мертвый он был ненавистен людям.
Перед самым базаром отец остановился. Со стороны западных ворот мчалась группа всадников на взмыленных конях. Они были хмуры и злы. Главное — молчаливы. Отец попытался задержать одного из них.
— Что там случилось? — крикнул он.
По верховой не ответил, даже не придержал коня, пролетел мимо.
— Похоже, что случилось несчастье, — покачал головой отец. — Не последовал ли уездный начальник дорогой мингбаши. Идем скорее, как бы не нагрянули полицейские.
Он схватил меня за руну и потянул в сторону кузницы, открывавшей ряд мастерских. Здесь было тихо и безлюдно. Горны и очаги затухли; окалина у наковален лежала остывшей россыпью; готовые и еще не отбитые, даже не согнутые подковы валялись на пороге. Их бросили второпях, даже не окунули в воду. Но молотков, лезвий для серпов и кос не было. Их прихватили с собой кузнецы.
Странно было видеть кузнечный ряд мертвым, и я с опаской проходил мимо мастерских, словно кто-то мог притаиться за мехами горнов и броситься на меня внезапно.
Из-за хлебного ряда показалась толпа людей. По казалась и сразу же хлынула стремительным потоком вдоль проходов. Люди бежали нам навстречу, ничего не видя перед собой, ни перед чем не останавливаясь Я невольно прижался к стене кузницы, чтобы не оказаться в русле этого потока и не быть смятым. То же сделал и отец.
Кажется, люди что-то кричали, но ни одного слова я не понял, так как все сливалось в один звук, и он напоминал гул водопада. Лица бегущих были искажены страхом. Мокрые от пота, запыленные с ног до головы, люди напрягали последние силы, чтобы успеть скрыться от преследователя. Видимо, за ними кто-то гнался, иначе нельзя было объяснить такое паническое бегство.
В толпе я увидел брата.
— Манзур-ака! — крикнул я что было мочи. — Папа, там Манзур!
Отец поднял руку.
— Сюда, сынок!
Манзур отделился от толпы и так же, как и мы, прижался к стене.
Едва поток поредел, отец повел нас к мастерской Манзура. Именно повел. Измученный вконец, брат едва волочил ноги. Когда мы вошли в медницкую, Манзур упал на супу и закрыл глаза. Тело его расслабленно сникло, только правая рука по-прежнему твердо сжимала огромный паяльник.
— Что там было? — спросил отец.
Не сразу ответил Манзур. Ему, видимо, стоило труда преодолеть усталость.
— Они стреляли…
— В вас?
— Да.
Отец выглянул из мастерской, прислушался к гулу, потом сказал строго:
— Останьтесь здесь… Я скоро вернусь.
Я бросился было за отцом — такой страх меня обуял, что секунды не мог оставаться в мастерской, — но он погрозил пальцем:
— Сиди.
И исчез за углом.
Манзур лежал как мертвый — это тоже было страшно.
— Манзур-ака! — позвал я.
— Что тебе?
— Вам не больно?
— Нет, не больно, но жжет внутри… Терпения нет… Он застонал и заворочался.
— Я принесу воды.
— Ты что? Пост… — с отчаянием произнес Манзур.
— Нет уже никакого поста… Отец и я пили сегодня…
— Лжешь?
— Да провалиться мне на этом месте. Хотите, еще выпью? — Я выбежал из мастерской, зачерпнул из ближнего арыка полную тюбетейку воды и заторопился обратно. Манзур все еще лежал на супе, но не казался таким бесчувственным, как прежде. Глаза с удивлением и даже с надеждой смотрели на меня, особенно на мои руки, державшие тюбетейку с водой.
— Вот, — сказал я, поднося к губам влагу.
— Не надо, — остановил меня Манзур. — Дай сюда!
Рука его тряслась, когда он принимал от меня тюбетейку, — жажда была страшная, и противостоять ей брат не мог.
— Значит, отец пил? — еще раз спросил Манзур.
Ему необходимо было подтверждение. Я кивнул охотно.
— Да, да!
— Да простит всевышний! — прошептал брат и припал жадно к воде. В эту минуту он все позабыл и обет, данный богу, и страх перед карой.
Через некоторое время вернулся отец. С его плеча свисал хурджун, наполненный всякой мелочью.
— Зачем это? — поинтересовался Манзур.
— Чтобы не умереть раньше времени — ответил отец хмуро.
Неужели можно насытиться чаем и солью?
— Придет время, когда о щепотке соли будешь молить господа.
Люди все еще бежали мимо мастерской, правда, уже не плотной толпой, а небольшими группами. Некоторые останавливались, чтобы передохнуть немного, прислонялись к стенам, вытирали обильный пот. Отец пытался выведать у них новости, но они но отвечали, лишь сокрушенно махали руками и шептали молитвы.
— Да, не утолив жажды, расплескиваем воду, — загадочно произнес отец. — А плата за нее будет велика…
Ночь без рассвета
Все ждали сумерек. Как будто могло что-то измениться после захода солнца. К вечеру жара действительно спала, длинные тени легли на город, но страх не исчез. Жители укрылись в домах. Если днем мне казалось, что улицы словно мертвы без своих обычных звуков и красок, то перед закатом они на самом деле вымерли. Ни души. Появись чужой в городе, он без сомнения принял бы Джизак за опустошенное селение.
