Татьяна Янковская - Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени
– Но ты же сама сказала, что есть кому играть и мы можем идти!
– Но вы обязаны были явиться в спортзал! – сказала учительница.
– Мы и явились бы, если бы Рашидова не сказала, что без нас обойдутся.
– Вот именно, без вас обошлись, потому что вы ставите себя над коллективом! – отчеканила Быстрова.
Боже мой, Аня столько лет была и председателем совета отряда, и старостой класса, и никогда они никого не прорабатывали. Учителя их прорабатывали, вместе и по отдельности, – но это же совсем другое дело! Ну понятно, Динарка – завистница, никогда ни одному мальчику не нравилась, и, как ни лезет вон из кожи, а отличницей стать не может, вот она и отыгрывается, вроде Валентины Ивановны в музыкальной школе. А другие? Ведь в младших классах, когда Динарка и ее мать пытались ребят против Ани настроить, те не пошли у нее на поводу! А теперь, когда они почти взрослые, по шестнадцать лет, заниматься такими глупостями просто гнусно. Вот такие, наверно, когда-то не по обязанности, а от души опускали шпицрутены на спины своих товарищей. Правда, мальчишки все молчали, никто не выступил против Галки и Ани, кто-то даже пытался умерить Динаркин пыл. Правда, у них своя баскетбольная команда, и это их не касалось. А вот девочки некоторые выступили с осуждением, в том числе Валя Третьякова, которая вместе со своей мамой пыталась свалить на Аню пропажу денег. Рашидова даже вспомнила почему-то, что, когда они ходили осенью копать картошку в совхозе, мальчики помогли Ане с Галкой выполнить норму, потому что сами они не работали на совесть, как другие. Аня уже и забыла об этом.
– Да ты что, Рашидова, работали не хуже тебя, и что плохого, если ребята по-товарищески помогают друг другу?
– Мне вот почему-то никто не помогал, а вы всегда стараетесь использовать мальчиков.
– Да никто их не использовал, кто-то выполнил свою норму и предложил помочь. А с баскетболом ты, выходит, нарочно сказала вчера, что есть кому играть, чтобы сегодня устроить это разбирательство! Эвелина Семеновна, это же нечестно! Она не имеет права нас обвинять, потому что сама все это подстроила.
– Всегда полезно послушать, что о вас товарищи думают.
Да что же это такое? Эвелина Семеновна, без году неделя в школе, поддакивает Быстровой и Динарке, вместо того чтобы возмутиться, что та повела себя как провокатор. Где же такие педагоги, как учительница Зины Стрешневой, которая пришла в школу и восстановила справедливость? За все школьные годы Аня никогда никого не подводила, кроме того случая, когда папа не отпустил ее петь немецкие песни. Наверно, ни Эльза Михайловна, ни Нина Алексеевна, ни их вожатые в «Артеке» не допустили бы этого глупого разбирательства, а Эвелина Семеновна неопытная и думает, видимо, что это хорошо, что у нее активный класс.
На следующий день Аня в школу не пошла, у нее поднялась температура. 37,2, несмертельно, но она и раньше с такой температурой оставалась дома. Не пошла она в школу и на следующий день, и на следующей неделе. Температура держалась, и Аня хотела, чтобы она держалась подольше. Казалось невозможным идти в школу после того, что произошло. Она сама обязательно бы выступила против подлости, в защиту тех, кого несправедливо обвиняют. Но никто в классе не вступился за них с Галкой, если не считать нескольких реплик с места. Значит, вот как они на самом деле к ней относятся? А она так любила свой класс! Когда папе предлагали работу в Свердловске и в Куйбышеве, она так ревела, что не хочет уезжать из любимого Гиперборейска, от своих ребят, что мама с папой решили не переезжать. И вот, пожалуйста.
В конце второй недели к Ане пришла Валя Третьякова. Ее прислала Эвелина Семенована – почему именно ее? – чтобы передать Ане просьбу вернуться в школу.
– У меня температура.
– Она желает тебе скорей поправляться.
– Да дело не только в этом. Это такая подлость – то, что вы устроили.
– Эвелина Семеновна сказала, что Рашидова сама хороша. А мальчишки объявили ей бойкот.
– Скажи, что когда будет нормальная температура, приду.
– Я тебе домашнее задание принесла. Выздоравливай!
В воскресенье Аня пошла к Галке, которая жила с родителями на Шанхае в своем доме-коттедже. Столько снегу – еле прошла. На обратном пути увидела на перекрестке пожилую женщину с авоськами, которая никак не решалась перейти заметенную снегом улицу. «Давайте, я вам помогу!» Аня взяла у женщины авоську, та взяла ее под руку, и они медленно пошли через заносы. «А ты сама-то откуда?» – «С калирудника». – «Да нет, не здешняя ты. Приехала небось откуда?» – «Вообще-то мы из Ленинграда, но давно уже здесь живем». – «Ну! Я же слышу – не по-нашему говоришь».
Аня так и не стала стопроцентной гиперборейкой. А есть ли такие вообще? Есть старожилы, но не только они делают лицо города. Здесь живут потомки тех, кто его строил, местные зыряне и вотяки, беженцы военных лет из Восточной Европы, Украины, Молдавии и Белоруссии, которые так и осели здесь, немцы из Поволжья и Казахстана и бывшие ссыльные, не вернувшиеся назад после реабилитации, татары, башкиры, молодые специалисты, приезжающие по распределению, начальство, направленное партией поднимать химические гиганты. Да кого тут только нет!56
Ане повезло: у нее прекрасная выпускная программа в музыкальной школе. Вполне приличный этюд, а пьеса – «Весной» Грига. Обычно страстный, здесь он легкий и спокойный, хотя музыка бурлит, искрится, как и положено весной. Несмотря на бурление, в ней есть покой души – состояние, которое она узнала не так давно, пожалуй, на теплоходе, когда Георгий Петрович играл на рояле, – и иногда оно к ней приходит. Наверно, это связано с взрослением. Когда-нибудь, она чувствует, этого будет больше. Пока у Грига ей ближе первая «Поэтическая картинка» con fuoco и начало Первого концерта, но эту пьесу она играет с удовольствием, тем более что та контрастирует по настроению с двумя другими вещами в ее программе, обе в ре миноре: крупная форма – «Фантазия» Моцарта, в которую Аня влюбилась еще в «Артеке», полифония – «Прелюдия и фугетта» Баха, в которые влюбилась сейчас. Все они ее любимые композиторы, но самые любимые у нее – Шуберт и Шопен, в музыке которых больше всего жизни души, а не только духа и ума. Больше всех превозносят обычно Бетховена, и Аня его тоже любит, но любить его по-настоящему ей мешают пафос и дидактика, которые она чувствует во многих его произведениях. Музыка в ре миноре – особенная. Вот и «Реквием» Моцарта тоже написан в ре миноре. Может быть, эта тональность лучше всего позволяет передать трагедию жизни? А вот Шопен избегал ре минора. Почему? Потому что еле жил? Туберкулезный, кашлял все время, жил вдали от родины…
На экзамене Ане поставили пятерку. Она научилась почти полностью контролировать дрожание рук и ног перед концертом. Хорошо сыграла. В комиссии сидели педагоги из музучилища. Ане передали, что завуч фортепьянного отделения при обсуждении спросила, собирается ли Хазанова поступать в училище. И узнав, что нет, сказала «жаль». Девочки, которые собирались поступать, считали Аню дурой: ведь мнение завуча гарантировало поступление. Аня была увлечена музыкой и не возражала бы продолжить обучение, потом поступить в консерваторию. «Ну, и кем ты будешь? Учительницей музыки?» – говорили родители. Они считали, что лучший вариант – это научный работник или инженер.
А вот на выпускном экзамене по теории музыки ее ждал сюрприз. Окончательный балл определялся по сумме трех отметок: диктант, чтение с листа и определение на слух аккордов и интервалов. После экзамена всех позвали в класс, и Валентина Ивановна зачитала им отметки. Аня в самом конце, перед ней Люда Трунова, с которой она играла ансамбль последние годы. «Трунова – за диктант “5”, чтение с листа “5”, аккорды и интервалы “4”, общая “5”. Хазанова – за диктант “5”, чтение с листа “4”, аккорды и интервалы “5”, общая “4”. Как же так? Ведь у нее, как у Люды, две пятерки из трех, почему же у нее общая “5”, а у Ани “4”? Да и не может быть у нее четверки за чтение с листа – ведь ей досталось петь «Гулял по Уралу Чапаев-герой», Аня с первых же нот узнала и легко все пропела. Валентина Ивановна, как всегда, сказала «съехала немного», но это ее обычная придирка. Но все равно, как она могла вывести ей четверку, когда две другие отметки были пятерки! Имеет ли Аня право спорить с учительницей? Может быть, та даже ждет вопроса? Валентина Ивановна избегала смотреть на нее. Спросить? При всех, наверно, неудобно. А потом? Ведь отметки уже оглашены… Пойти пожаловаться директору? Он не музыкант, но вроде бы неплохой человек.
Дома не было никакой реакции – мама молчит, папа молчит. Попросить кого-то из них пойти с ней в школу к директору или к завучу и поговорить она не решилась, раз не предложили, ведь она сама должна уметь за себя отвечать. Так что же– бороться? Ведь она все семь лет лучше всех училась по теории музыки, а тут поставили четыре, и эта отметка пойдет в свидетельство об окончании школы. Викторию Александровну попросить? Но любимая учительница музыки тоже не предложила ей помочь. Аня думала пойти к директору одна, но нельзя же совсем без поддержки. Вдруг в разговоре с ним возникнут проблемы? Эта издевательская четверка занозой сидела в душе. Почему никто из учителей ничего не сказал этой выдре? Ведь наверняка кто-то еще проверял протоколы экзаменов!
