Маргарет Барнс - Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров
— Человек, который не способен ненавидеть, — воскликнула она в сердцах, — не способен и любить!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Все говорили, что благодаря милости нового короля лорд Ловелл, единственный, кто остался в живых после той, последней битвы Ричарда Плантагенета, снова появился при дворе. Все еще бледный после перенесенных ранений и слегка прихрамывающий, он перехватил Сесиль, когда она направлялась к мессе.
— Это правда насчет королевы? — взволнованно спросил он.
Детская припухлость уже исчезла с лица Сесиль, и она обещала стать настоящей красавицей. В скором времени она должна была обручиться с лордом Уэльсом и уже чувствовала себя взрослой важной дамой.
— Что — правда? — лениво спросила она, хотя отлично знала, какие слухи переполошили весь двор. Что Ее Величество ждет ребенка — так скоро?
Ее нетерпение стать тетей было столь велико, а репутация Ловелла как храброго воина столь романтична, что от напускного высокомерия Сесиль не осталось и следа.
— Вам следует знать, милорд, что моему зятю королю удается все, за что бы он ни брался, — сказала она, потупив свои полные озорства голубые глаза.
— Знаю — на собственной шкуре испробовал! — горько усмехнулся Ловелл, взглянув на свою перевязанную правую руку. — А еще я знаю, что вы — очаровательная нахалка, а Уэльс — счастливчик. Но, я в самом деле благодарю Бога за такие новости, леди Сесиль. — И он продолжал уже более серьезным тоном: — И так думает каждый, кому дорога судьба страны, ее процветание. Без наследника, в лице которого соединились бы все наши интересы, наша борьба, на чьей бы стороне мы ни сражались в свое время, оказалась бы напрасной. Прошу, попробуйте приноровиться к моей хромающей походке, милая леди, и мы сходим в часовню и вместе поблагодарим Бога.
— Я буду просить его об особой милости — позаботиться о моей дорогой Бесс, — мягко добавила Сесиль, поддерживая его за здоровую руку.
Он, как и она, был совсем юным, когда разгорелась междоусобная война, но, в чьем бы лагере Ловелл ни оказывался, он всегда питал глубокую привязанность к ее семье, и им незачем было спорить по поводу позиции Йорков. Поэтому она могла совершенно откровенно рассказать ему о здоровье королевы.
— Ее обычно мутит по утрам, когда она просыпается, но это так и должно быть, — произнесла Сесиль с видом взрослой дамы, которая тоже скоро выйдет замуж. — Но знаете, лорд Ловелл, в ее глазах появился радостный блеск, которого я не замечала с тех пор, как умерли наши братья. Она, как и прежде, сидит, погрузившись в мечты, и на ее губах появляется загадочная улыбка. Когда Бесс так улыбается, она становится точь-в-точь похожей на Мадонну из нашей дворцовой часовни.
— Вы увидите ее там сегодня утром?
— Нет, сегодня она осталась в своих апартаментах, и они втроем — она, король и графиня Ричмонд — как раз обсуждают этот вопрос, — сказала Сесиль, кивнув в сторону королевских апартаментов, когда они проходили мимо.
— А что там обсуждать?
— Лорд Ловелл, вы, мужчины, ничего не понимаете, — фыркнула Сесиль. — Нужно решить, где она будет рожать, какие врачи будут принимать роды, кто станет крестными родителями, и все в таком духе!
Но за закрытыми дверями королевских апартаментов разговор вели в основном король и его мать. А Елизавета, будущая мать, сидела у окна в кресле с высокой спинкой и улыбалась своим мечтам — прямо как Сесиль сейчас рассказывала Ловеллу, поэтому почти весь разговор пролетел мимо ее ушей.
«Я так боялась, что это никогда не случится, — ведь мой муж совсем не любит меня, — призналась она Пресвятой Деве Богородице. — И вот перед Великим постом — и вправду это произойдет!»
До нее доносились лишь обрывки разговора, а сама она, казалось, была отделена от них стеной солнечного света, лившегося из окон. «Надеюсь, что он будет похож на Дикона», — думала она, уверенная, что ее первенцем будет сын.
Елизавета только заметила, как они встали и как король жестом разрешил ей остаться в своем кресле.
— Я поручаю вам все приготовления по поводу родов, потому что вы более знакомы со всеми этими женскими проблемами, чем я, — обратился он к своей матери.
— И весь двор переедет в Винчестер, — сказала Маргарита Ричмонд, подводя итог разговора.
— Почему в Винчестер? — спросила Елизавета, выйдя из задумчивости.
Генрих взглянул на нее с удивлением и с недовольством.
— Потому что считается, что там родился мой предок — король Артур. И мои валлийцы сумели доказать, что моя родословная восходит к королю Кадвалладеру. И я хочу, чтобы мой сын родился именно в Винчестере, чтобы запечатлеть в сознании народа эти факты. Ты что, не слушала, о чем мы говорили?
Елизавета с мольбой устремила виноватый взгляд на свою свекровь, и там, как обычно, все поняла.
— Думаю, наша Бесс настолько поглощена тем, что ей скоро посчастливится подарить тебе наследника, Генрих, что ни на чем другом она уже не в состоянии сосредоточиться, — объяснила она тоном, в котором удивительно соединились сдержанность, присущая ее сыну, и ее собственная душевная мягкость. — Я буду рядом с тобой, Елизавета, так что тебе не придется забивать себе голову всякими проблемами. Ты сможешь наконец, отдохнуть после всего, что тебе пришлось перенести, и помечтать о тех переменах, которые излечат твое истерзанное сердечко и принесут покой в нашу страну. Это цель, которой я посвятила всю свою жизнь, дети мои.
И к тому времени, когда начался Великий пост и лилии стали поднимать свои золотые головки, в Вестминстерском дворце вовсю шли приготовления к переезду в Гэмпшир. Елизавета очень обрадовалась, узнав, что Генрих разрешил ее матери и всем членам ее семьи отправиться вместе с ней.
— Перемена пойдет тебе на пользу. Тебе пришлось пережить в Лондоне много страданий, — сказал Генрих, хотя она знала, что не по этой причине он отсылает ее.
— А Уорвику нельзя поехать со мной? — спросила она не потому, что ей нравилось общество слабоумного кузена, а потому, что жаль было оставлять его в одиночестве.
— Боюсь, что нет, — сказал Генрих и с нарочитой деловитостью принялся разворачивать карту.
— Зачем тебе держать его в Тауэре? Что такого он сделал? — настаивала она.
— Дело не в том, что он сделал, а в том, кто он такой, — ответил Генрих, наклонившись над картой и со школярским прилежанием водя по ней указательным пальцем, прослеживая маршрут. — Хотя твой дядя Кларенс совершенно справедливо был лишен всех прав за измену твоему отцу, его сын все еще представляет собой угрозу, и из-за него мои враги могут доставить мне множество неприятностей.
— Однако Ричард разрешил ему жить при дворе, — напомнила она. Вероятно, Ричарда не слишком пугало, что у Уорвика больше прав на престол? Или он настолько любил свою жену, что ради ее удовольствия готов был пойти даже на такой риск? Но, очевидно, Генрих, несмотря на свою безупречную родословную, предпочитал лишний раз не рисковать: Уорвик в его глазах был Плантагенетом — опасным соперником, который может отнять у него трон.
— А почему тебя так волнует, будет ли во дворце болтаться этот дурачок, когда там не будет меня? — обиженно произнес он.
— Тебя не будет? — воскликнула Елизавета, тут же забыв о сыне покойного Кларенса. — Но я считала, что ты, само собой, разумеется, будешь рядом со мной.
— Я успею в Винчестер до рождения сына, — заверил ее Генрих и счастливо улыбнулся. — Но для начала я должен совершить поездку на север. Это необходимо, чтобы сохранить мир в стране.
Елизавета подошла к столу, возле которого он стоял, и в первый раз внимательно посмотрела на то место на карте, где застыл его палец. — Нет, ты же не хочешь сказать, что собрался в Йоркшир… — в ужасе проговорила она.
— Да, как и в другие графства, — сказал он, на один конец карты аккуратно поставив роговую чернильницу, а на другой конец, положив книгу, чтобы пергамент снова не скрутился в свиток.
Елизавета взглянула на его умное озабоченное лицо.
— Но, Генрих, ты не станешь так рисковать! — произнесла она почти шепотом.
— Не стану? — повторил он, стараясь держать себя в руках.
Его голос показался ей чересчур спокойным, и она решила, что должна предостеречь его.
— Ты совсем недавно приехал из-за границы… Я хочу сказать, что ты возможно, не очень хорошо представляешь, что в Йоркшире особенно много приверженцев Белой розы. Если бы ты знал, как они почитают нас, как любили Ричарда, а теперь любят меня… — говорила она, запинаясь, охваченная неподдельным волнением.
Но Генрих был человеком самостоятельным и казалось, всегда и все знал сам.
— Конечно, очень жаль, что ты не сможешь поехать со мной, поскольку народ безусловно любит тебя, — вежливо ответил он. — Но от тебя будет больше пользы, если ты останешься в Винчестере и побережешь свои силы для другого.
