Ольга Гурьян - Обида маленькой Э
Жизнь бедной Сюй Сань в доме Мелика была самая несчастная. Старая госпожа, увидев ее свежее личико, сразу возненавидела ее и отправила на кухню, где ей пришлось выполнять самую грязную работу. А Мелик подумал, как легко старой госпоже задушить его во сне или отравить за едой, испугался и не посмел заступиться.
Весь этот день Сюй Сань в ожидании и надежде все делала не так, как надо, и немало перепало ей колотушек и подзатыльников. Наконец она дождалась ночи и уверилась, что все в доме спят. Тотчас она выскользнула из своего угла и побежала к калитке за садом. Она уже почти достигла цели, как вдруг сторож с собакой преградил ей путь.
— Что ты здесь делаешь, ночью в саду, несчастная замарашка? — спросил сторож.
— Ах, господин, с утра до ночи я дышу копотью и чадом, захотелось мне глотнуть свежего воздуха. А днем нет у меня времени.
В ответ сторож захохотал, велел своей собаке лечь поперек дорожки и ушел. Сюй Сань не посмела пройти мимо грозной собаки, а другого пути к калитке не было. Пришлось ей вернуться ни с чем.
Всю ночь она думала, как ей быть, и наконец придумала.
«Днем мне идти незачем, потому что Хэй Мянь ждет меня только ночью. Пойду, когда начнет темнеть, но люди будут еще бодрствовать. Если встречу сторожа, скажу, что повар послал меня за кореньями».
Когда наступили сумерки, она взяла пустую корзинку и смело пошла к калитке. Сторож ей на этот раз не встретился, но у самого порога лежала его собака. Собака не рычала, не лаяла, но при виде Сюй Сань медленно поднялась и оскалила зубы. Бедняжка Сюй Сань испугалась и повернула обратно,
Весь следующий день она думала, думала и ничего не могла придумать.
В это время повар кинул на чурбан большой кусок коровьего мяса и крикнул:
— Эй, китайская замарашка! Отдели мясо от кoстей, а сало от мяса. Поруби их в отдельности, не смешай! Да руби помельче. А коровье сердце вынь и положи. Смотри не. поруби его. Я хочу из него приготовить лакомое блюдо, которое сам подам господину, чтобы он похвалил меня. — С этими словами он ушел, а проходшчн. ш мимо рабыня пробормотала сквозь зубы:
— Сам собака, угождаешь собаке. Коровье сердце — собачье лакомство.
Когда Сюй Сань услышала эти слова, она оглянулась, увидела, что никто на нее не смотрит, быстро засунула сердце за пазуху и снова начала стучать тяжелым ножом, а затем крикнула:
— Господин повар, я кончила. Прошу вас, посмотрите, хорошо ли я сделала?
Повар подошел, сразу заметил, что коровье сердце исчезло, и гневно спросил, куда оно делось.
— Я порубила его вместе с мясом, господин повар, — ответила Сюй Сань. — Ведь вы приказали мне: «Поруби его помельче, только смотри не смешай с салом».
Тут повар начал браниться и проклинать ее и схватил за косу, стал бить и пинать ногами. Но Сюй Сань только крепче прижимала руки к груди, чтобы коровье сердце не выскочило из халата, пока ее мотают, и кидают, и трясут. Наконец повару надоело драться, он сказал:
— Сделанного не исправишь! — и отпустил ее.
В сумерки Сюй Сань вышла в сад и пошла к калитке, придерживая рукой два сердца.
Коровье сердце было тяжелое и холодное, а сердце Сюй Сань так трепетало, что, казалось, сейчас взлетит, как бабочка, вылетит из ее рта а перепорхнет через стены, на волю.
Собака сторожила калитку. При виде Сюй Сань она поднялась, понюхала воздух и сделала шаг навстречу Сюй Сань. Сюй Сань вынула коровье сердце и с ласковыми словами бросила его на землю. Пока собака рвала его и глотала большими кусками, Сюй Сань сделала шаг и второй, и отодвинула засов, и, подняв ногу, переступила через порог, и тихо закрыла за собой калитку. Хэй Мянь ждал ее. Они побежали.
Глава одиннадцатая
КАК ВСЕ ВСТРЕТИЛИСЬ ВНОВЬ
ногородние купцы, приезжая по делам в Линьань, обычно останавливались в домах своих землячеств. За высокими стенами, среди садов и террас были раскинуты и пиршественные залы, и уединенные беседки, и павильоны со спальнями, и каменное здание театра. Над открытой с трех сторон сценой опиралась на толстые колонны цветная черепичная крыша с процессиями поливных фигурок на высоко вздернутых углах. С трех сторон зрительный зал окружала галерея со скамьями для зрителей. Четвертая сторона галереи предна значалась для друзей и родственников актеров.
В таких театрах спектакли давались не часто, а лишь по случаю торжественных встреч или других важных событии. Сюда приглашались самые лучшие труппы и знаменитейшие актеры. Сегодня в доме зайтонских купцов впервые шла новая трагедия Гуань Хань-цина с великой актрисой, госпожой Фэнь-фей в роли Доу Э.
Зрительный зал был еще пуст, когда Гуань Хань-цин поднялся на галерею и сел, опершись локтями на колени и поддерживая голову сжатыми кулаками.
«Боюсь, она пополнела, — мрачно думал он. — И спина у ней широковата. Безусловно в лице заметен возраст. Она провалит роль, и книгопродавцы не захотят купить у меня пьесу».
Тут он начал рассчитывать, сколько экземпяров пьесы можно будет напечатать и что, за вычетом выгоды книготорговцев, достанется ему. Как ни считай, даже в лучшем случае получалась ничтожная цифра.
«Я написал около ста пьес, — сердито размышлял он. — A все нет у меня ничего и нет спокойствия за завтрашний день. А ведь я старею. Возможно, это моя последняя пьеса. А Фэнь-фей чрезмерно располнела и провалит роль. В прежние времени состоял бы я на государственной службе и, не зная забот, на досуге отдавался бы творчеству. Но теперь все пути для китайца закрыты. Все должности занимают монголы и те, кто им продался. Это ли не обида? Он вздохнул и вдруг рассмеялся своим очаровательным смехом.
— Надо бы мне радоваться, что я до сих пор жив, хотя во всех своих пьесах клеймлю я проклятых монголов. Сам удивляюсь, как они еще не уморили меня. Мало ли у них способов?
Тут рядом с ним сел неслышно подошедший Погу, взъерошил волосы и сказал:
— Проклятая моя жизнь! Посмотри-ка на этих музыкантов! Неужели мне никогда не придется управлять таким оркестром}
Внизу под ними выходили на сцену музыканты и располагались в соответствии со своими инструментами на месте, которое называется «Рот девяти драконов», направо от зрителей. В самом центре высокий, красивый и самоуверенный барабанщик стоял над кожаным барабаном, опиравшимся на треножник. Налево от него села вторая скрипка, изящный и жеманный юноша, направо поместился цимбалист. Перед барабанщиком налево флейта — главный инструмент южного театра, направо маленький гонг. За ним большой гонг, посредине трехструнный, крытый змеиной кожей саньсян, налево круглая лунная скрипка. Сбоку большой барабан — Дагу — покрытая черным лаком с золотыми драконами бочка, подвешенная на кольцах к массивной раме.
Уже зал заполнялся зрителями. По двое, по трое и целыми группами входили купцы и мореплаватели в богатых одеждах, люди, торговавшие с тридцатью царствами и понимавшие двадцать языков, со своими товарами объездившие полмира — от страны, где рождается солнце, до острова Чжаова, который мы теперь называем Явой на юге, до далеких западных империй, где люди с выпуклыми глазами и большими носами выменивали на китайскую посуду изумруды и рубины — шпинели, бивни слонов и прозрачные черепашьи щиты. Зрители рассаживались боком к стене за длинными столами. Слышался звон посуды, равномерное жужжание многих голосов.
Вдруг чья-то мягкая лапка коснулась колена Гуань Хань-цина, и он увидел Маленькую Э в хорошеньком полосатом платье. А за ней рядом с Хэй Мянем стояла Сюй Сань.
Гуань Хань-цин вскочил и смотрел на нее, выпучив глаза и открыв рот. Наконец он пробормотал:
— Значит, ты жива!
А Сюй Сань засмеялась и ответила:
— Жива! — хотя такой нелепый вопрос и не нуждался в ответе.
— Ах, я рад! — сказал Гуань Хань-цин. — Я рад.
В это время, предупреждая актеров и зрителей о начале спектакля, ударил большой гонг. Но, покрывая медное пульсирование его громовых ударов, на лестнице раздались тяжелые шаги. И огромный, как каменная статуя небесного хранителя, ввалился на галерею Лэй Чжень-чжень и грохнулся на скамью. Вслед за ним впорхнула Юнь-ся и, увидев Сюй Сань, бросилась к ней с радостным воплем:
— Ты жива или это твой дух? А твоя пуговица не принесла мне счастья. Мой-то умный Лю Сю-шань оказался чересчур умен. На вырученные деньги открыл кабачок, а меня поставил на кухню лепить пельмени и тянуть лапшу. Но я актриса, и такая жизнь не по мне! Я выпрыгнула в окно и прямо в кухонном фартуке убежала к Лэй Чжень-чженю, как только узнала, что он играет в нашем городе. И теперь все роли героинь мои и мы собираемся пожениться...
— Помолчи, болтушка, — прервал Лэй Чжень-чжень. — Начинается спектакль.
Гуаиь Хань-цин сидел, выпрямив спину, ладонями сжав колени. Глаза впились в сцену, но одно ухо в полоборота прислушивалось к зрительному залу. Там еще переходили от стола к столу, звенели посудой, не снижая голос, заканчивали разговоры. На сцене школяр Доу умолял ростовщицу пожалеть его маленькую дочь.
