Иоаким Кузнецов - На холмах горячих
ПРОЩАНИЕ С ГОРЯЧИМИ ВОДАМИ
В теплый сентябрьский день 1829 1;ода водяное общество имело возможность наблюдать прогуливающегося по бульвару невысокого, средних лет господина в щегольском сюртуке, высокой шляпе, с тростью в руках. У незнакомца были большие ясные глаза, каштановые вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под шляпы, аккуратно подстриженные бакенбарды во всю щеку.
— Батюшки-светы, да это же Пушкин!—воскликнула одна дама, шедшая под руку с супругом.—Николя... Николя, посмотри, Пушкин, Пушкин идет!—тормошила она за рукав спутника.
Длинный как жердь супруг в форме служителя горного ведомства остановился, вынул пенсне, нацепил его на длинный нос и равнодушно подтвердил:
— Да, нет сомнения, господин Пушкин.— Спрятав пенсне, он добавил:—Поговаривали, что он инкогнито уехал на турецкий фронт и теперь, вероятно, возвра-
щается в Россию. А зачем он здесь, на Водах, один бог знает.
— Лицо хмурое, бледное. Может быть, ранен, контужен?— делала предположения дама...
Пушкин действительно возвращался с полей сражений под Арзрумом и Карсом, куда он уехал самовольно. Поэт хотел своими глазами увидеть героизм защитников отечества на далеком юге. Там же можно повидаться и с братом Львом, товарищами по лицею.
На обратном пути, уже в Георгиевске, Александр Сергеевич решил заехать на Горячие Воды. И вот теперь, оглядывая курортный поселок, он нашел в нем большие перемены. В первый приезд ванны находились в убогих лачужках, а ныне — в каменных зданиях. Источники взяты в трубы, спрятаны в землю, воду берут из колодцев, обложенных камнем, и павильонов с водопроводами. Выстроено великолепное здание ресторации, двухэтажные дома для больных и раненых офицеров, госпитали для солдат. Да и сам поселок вырос, выглядел уютным и чистеньким. Вот бульвар, обсаженный липками. На месте прежнего болота — усаженный цветами сквер. Площади с Татарским базаром Александр Сергеевич не нашел — там стояли дома...
Благоустроенность опечалила гостя. Пушкину было жаль прежнего, дикого состояния, крутых каменных тропинок, неогороженных обрывов и пропастей, хилых кустарников — по-настоящему живой, естественной природы.
...Пушкин хмурил брови. Горький осадок остался на душе от путешествия в Арзрум. В начале все было прекрасно. Встреча друзей была радостной. Остановился в походной палатке Николая Раевского, ставшего теперь генералом. Друзья крепко обнялись, расспросам и воспоминаниям не было конца.
Вскоре прибежал Левушка, все такой же неунывающий, веселый, припал к груди брата, горячо расцеловал его, по-детски похвастался: «Теперь я прапорщик, адъютант у Николая Николаевича!»
Александр Сергеевич заметил перемены во внешнем виде брата: белые, как лен, кудрявые волосы взлохмачены. Белое лицо под жгучим южным солнцем облупилось, покрылось красными пятнами. Серые глаза потускнели. Обмундирование измято, сапоги припорошены рыжей пылью.
Пришли лицейские друзья Вольховский, Пущин, разжалованные в рядовые декабристы Александр Бестужев, Валериан Голицын, Захар Чернышев, Бутырцев...
Подали на походные столы шашлык. Хлопнули пробки шампанского, вино зашипело в бокалах. Выпили за счастливую встречу, за победу над турками. Вдруг лица друзей помрачнели: «А у нас горе. Трагически погиб Александр Грибоедов»,— дрогнувшим голосом сказал Раевский.
При упоминании о Грибоедове Пушкин вздрогнул и тихо сказал:
— Господа, я расскажу вам о своей последней встрече с ним. Это было по дороге сюда, близ крепости Гер-геры. Два вол_а, впряженные в арбу, поднимались на крутую гору. Несколько грузин сопровождали арбу, на которой лежало что-то закрытое мешковиной. «Откуда вы?»—спросил я.—«Из Тегерана».—«Что везете?»—
«Грибоеда»... Тяжело вздохнув, Пушкин продолжал: «Не думал я о такой встрече с Грибоедовым... Мы расстались с ним в прошлом году в Петербурге перед его отъездом в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я хотел было успокоить его, но он мне сказал: «Вы не знаете этих людей, вы увидите, что дело дойдет до ножей...»
Раевский коротко рассказал Пушкину историю ужасной смерти Грибоедова, который, до конца исполняя долг русского посла, настойчиво требовал от шаха выполнять все статьи мирного договора России с Турцией. Фанатично настроенная толпа персов ворвалась во двор русского посольства, взломала двери, перебила охрану и чиновников. Растерзала и посла, выбросив обезображенный труп на улицу. Генерал горестно заключил: «Грибоедов совершил подвиг во славу своего отечества, а правительство наше не особенно настаивает на выдаче виновных...»
Все в палатке поднялись, почтили память Александра Сергеевича Грибоедова. Разошлись, полные горьких дум.
...На другой вечер снова собрались в палатке Раевского. Левушка проговорился, что Александр привез рукопись трагедии «Борис Годунов», которую император печатать не дозволил, усмотрев связь с событиями на Сенатской площади. Друзья стали упрашивать поэта прочесть трагедию. Пушкин отказывался: Бенкендорф строго предупредил, чтобы рукопись не имела огласки, запрет распространялся даже на самых близких поэту людей. А здесь в действующей армии читать лицам, состоящим под надзором,— верх неосторожности.
Уговорили все-таки. Пушкин читал без обычного пафоса, украдкой наблюдая, какое впечатление производит трагедия на присутствующих. По выражению их лиц он понял, что слушателей до глубины души потрясали картины смуты в государстве, вызванные преступными действиями царя Бориса, напоминающие жестокость и деспотизм теперешнего монарха. «Трагедия бьет в цель. Недаром Николай наложил на нее запрет»,— обрадованно думал Пушкин...
Двигаясь с наступающей армией, Александр Сергеевич впервые в своей жизни видел огромные массы людей, бегущих цепями друг на друга. Стреляющих, колющих штыками, падающих, сраженных насмерть. Пыль. Дым. Кинжальные языки огня, выскакивающие из стволов ружей. Сверкание сабель. Оглушающие разрывы снарядов. Крики. Стоны. Все это в небольшой долине, зажатой с двух сторон горами.
Он впервые увидел своими глазами отвагу, презрение к смерти русских солдат и офицеров, которые смяли врага и обратили его в бегство. Он был свидетелем разгрома тридцатитысячной армии турецкого сераскира, захвата знамен, почти всей артиллерии и множества пленных. Голова его кружилась, сердце радостно билось от гордости за своих соотечественников. Все увиденное, пережитое он намеревался показать в записках о путешествии.
Не знал поэт тогда, что радость через неделю будет омрачена. Уже на пути в Тифлис, куда часть войск отходила на зимние квартиры, в палатку вошел встревоженный Раевский: «Александр Сергеевич, беда! Из
Петербурга прискакал фельдъегерь с пакетом главнокомандующему графу Паскевичу. Кто-то донес императору, что я в своем отряде пригрел «государственных преступников»—декабристов, и они часто обедают у меня. Николай повелел графу строжайше расследовать это. Как я узнал от близких мне офицеров штаба, граф грозится отстранить меня от должности и посадить на гауптвахту, декабристов же разослать по разным батальонам. Уезжай-ка, друг милый, поскорее отсюда. Ведь могут донести, что и ты бывал на обедах вместе с
«государственными преступниками» и даже читал им «Годунова»...
В тот же день Пушкин выехал с турецкого фронта. Дорога в Россию была долгой и невеселой.
На Горячих Водах Пушкин не пробыл и дня. Вечером он пришел в комендантское управление и попросил выдать ему подорожную. На бумаге с двуглавым орлом Александр Сергеевич прочел: «От Горячих минеральных вод до города Георгиевска господину чиновнику 10 класса Пушкину от казачьих постов, по тракту стоящих, давать в конвой по два конновооруженных казака без малейшего задержания...»
С грустью поэт простился с Водами. Проезжая берегом Подкумка, увидел место, где девять лет назад вот так же вечером он сидел с Александром и Николаем Раевскими. Тогда они в спорах и разговорах просидели здесь, пока не исчезли во мраке ближайшие горы.
«Чем дело кончится,— беспокоился Пушкин.— Разберутся ли по-доброму и снимут с Раевского подозрения? Неизвестно еще, какую цену мне придется платить за самовольную поездку на турецкий фронт».
Наступила ночь. Чистое небо в ярких звездах. Колеса тарахтели по каменистой дороге. Ямщик погонял лошадей. Сзади скакали два вооруженных казака. Они торопились поскорее доставить до очередного поста хмурого, по всему видать, встревоженного чем-то пассажира, не побоявшегося ночью пуститься в путь. Места небезопасные...
«НАКАЗ ЕРМОЛОВА НАДОБНО ИСПОЛНИТЬ...»
В конце 1829 года на Горячие Воды приехал генерал Емануель. Пожелав осмотреть поселок, он пригласил к себе в коляску Чайковского и братьев Бернардацци.
