Пьер Грималь - Сенека
Балбилл оставался префектом Египта до 59 года, когда его сменил Л. Юлий Вестин, продержавшийся на этом посту три года (до 62 г.). О деятельности Балбилла в качестве правителя Египта нам известно из нескольких надписей. Особенно важной представляется одна из них, составленная жителями деревни Бусир, расположенной неподалеку от Мемфиса. Из нее мы узнаем, что префект освободил из-под толщи песка бога Солнца Гармахиса (то есть Сфинкса в Гизе) и благодарное население вознесло ему хвалу, связав этот факт с чрезвычайно благоприятными условиями, в которых в тот год произошел разлив Нила. Между тем префект действовал отнюдь не наугад, прекрасно зная традиции, которые в глазах египтян имели точное смысловое наполнение. Именем Нерона, почитаемого как «доброе божество Вселенной», он воскресил миф, восходящий к Тутмосу IV, которому однажды во сне явился Амон-Ра, пообещав ему власть над всем Египтом, если он освободит от песков статую Сфинкса. С другой стороны — и жители деревни Бусир здесь не ошиблись, — Нерон в роли законного властелина страны не только мог, но и должен был взять на себя ответственность за «правильный» разлив; за такую же милость население всегда возносило благодарность фараонам. Невозможно предположить, что Балбилл, давно изучавший египетскую религию и на протяжении десятка лет осуществлявший нечто вроде общего контроля над ее отправлением, действовал вразрез с инструкциями, полученными из Рима. Он мог получать их лично от императора, но и Нерон давал указания, прислушиваясь к рекомендациям своих «советников по Египту», то есть Херемона и, не исключено, самого Балбилла, которые наверняка согласовывали свои выводы с Сенекой.
В том, что египетская политика являлась одной из важнейших забот принцепса и особенно его окружения, нет ни малейших сомнений. Плиний сообщает, что, отправляясь к месту своей службы в Александрию, Балбилл побил все рекорды по скорости передвижения, а мы знаем, что назначение свое он получил в 55 году, вскоре после воцарения Нерона, заменив Л. Лусия Гету, которого подозревали в сочувствии к Британнику и которого еще раньше Агриппина постаралась удалить с должности префекта преторианской гвардии. Очевидно, что назначение Балбилла отвечало как чаяниям Агриппины, преследовавшей своей ненавистью Лузия Гету, так и намерениям Сенеки, который в трактате «О милосердии» подчеркивал важнейшее значение для Нерона его египетского царства.
Внутренняя политика
В том, что касается управления внутренними делами, организации власти и законодательных мер, принятых с воцарением Нерона, нам также трудно допустить, что здесь могло обойтись без активного влияния Сенеки, как и с точностью оценить роль, которую он сыграл.
Бесспорно, восстановление действенного двоевластия явилось плодом его усилий, поскольку это никак не могло входить в планы Агриппины, которая мечтала сохранить, если не расширить полномочия императорского дома в государственных делах. Сенат снова стал государственным советом (consilium), что соответствовало политике в духе стоицизма, которую проповедовал Цицерон; в него вернулись некоторые константы политической и даже семейной жизни, например, убеждение, что всякая власть должна опираться на разум и по мере возможности избегать воздействия личных пристрастий. Для достижения этой цели и pater familias, руководящий домом, и самые высокопоставленные государственные деятели окружают себя «советниками», задача которых не в том, чтобы высказывать противоречивые суждения, а в том, чтобы помочь человеку, вершащему суд, избежать предрассудков, личных предпочтений и антипатий, а порой и гнева, ибо все это мешает торжеству справедливости. Известно, что Цицерон вслед за Панетием на первое место в общественной жизни ставил добродетель справедливости: именно эта добродетель делает возможным «единство душ» (conciliatio) — основу любого общества и непосредственное проявление человеческой природы. Сенека, поднимая в «Письме к Луцилию» ту же самую тему, нашел в ней еще один нюанс: справедливость, пишет он, не есть нечто, направленное на другого, как слишком часто принято думать; справедливость находит приложение в личности самого справедливого человека. «Служа другому, человек служит самому себе, но не потому, что ждет от другого ответного добра, а потому, что награда за добродетель заключается в самой добродетели». Люди, с которыми мы поступаем по справедливости, становятся нам дороги, и мы испытываем к ним чувство близости, в котором нет ничего корыстного. Чуть дальше в том же письме Сенека превозносит добродетель справедливости в еще более ярких выражениях: «Пусть мне объяснят, до какой степени священна справедливость; справедливость, которая ставит своей целью благо для другого и ничего не ждет для себя кроме возможности себя проявить. Она не должна иметь ничего общего с честолюбием и тщеславием; ей хватает себя. Пусть каждый прежде всего убедится в следующем: надо быть справедливым, не рассчитывая на вознаграждение. Но и это не все. Необходимо убедить себя вот еще в чем: ради этой прекрасной добродетели я счастлив нести расходы, и пусть мысль моя как можно дальше отстоит от моих личных интересов... Что, тебе не хочется творить справедливость, если другие не знают об этом? Клянусь Геркулесом, поступая по справедливости, тебе придется часто жертвовать своей репутацией, но и тогда, если ты мудр, эта жертва ради благого дела принесет тебе удовольствие».
Здесь Сенека практически повторяет мысль Цицерона, изложенную в трактате «О законах»: «Праведные люди любят справедливость ради нее самой и закон — ради него самого». Консул 63 года до н. э. и «министр» Нерона сходятся во мнении: истинная справедливость является формообразующим началом общественной жизни и не может быть достигнута иным путем, кроме подчинения Разуму. Иными словами, справедливость становится достижимой только в том случае, если в принятии важных решений участвуют лучшие государственные умы, одухотворенные стремлением отыскать наименее пристрастное. Над городом, которым правит один человек, учит Цицерон, нависает постоянная угроза возникновения тирании — с того момента, когда разум изменит царю и он утратит способность искать и находить справедливые решения. Зная это, нам легче понять, почему одной из первых политических акций Нерона, совершенных под влиянием Сенеки, стало торжественное обещание, смысл которого сводился к тому, что «отныне принцепс больше не будет единоличным судией в каждом деле» и что заботы императорской семьи и заботы государства больше не будут рассматриваться как одно целое.
В этом вопросе мы снова обнаруживаем применение принципов, разработанных Панетием и изложенных Цицероном в первой книге трактата «Об обязанностях»: одной из характерных черт справедливого человека, утверждает Цицерон, является то, что он пользуется «общественной собственностью — как общественной и частной — как частной». Одно из главных требований справедливости заключается в неукоснительном соблюдении водораздела, пролегающего между человеком как частным лицом и тем же человеком как исполнителем тех или иных общественных функций. Формулируя этот принцип, Цицерон имел в виду Цезаря. Он подчеркивал, что идея принципата, как ее понимал Цезарь, изначально порочна и есть результат «ошибки суждения». Точно так же и Сенека, осуждая принципат цезаристского образца, основанный на всевластии одного человека, не отвергает идею принципата как такового (как, впрочем, не отвергал ее и Цицерон) и в качестве сравнения указывает на то, что всякое человеческое существо совершенно обоснованно подчиняется Разуму. При этих условиях принципат, смягченный справедливостью, становится «сообразным природе».
О роли принцепса, трактуемой в духе стоической традиции, Сенека писал неоднократно. Некоторые соображения по этому поводу появились уже в первой книге трактата «О гневе», то есть до того, как автор пережил испытание властью, а его учение прошло проверку личным опытом. В отрывке, навеянном, по всей вероятности, идеями Хрисиппа, он называет принцепса «защитником законов, кормчим Города» и сравнивает его с мудрецом. С другой стороны, мы показали, что советы политического характера, в скрытой форме содержащиеся в «Утешении к Полибию», основаны на том же убеждении и выражают ту же концепцию роли «принцепса». Что же касается наших сомнений в искренности Сенеки, то они могли бы быть оправданны, если бы мысли, изложенные в «Утешении», не повторялись затем и в других сочинениях. Между тем в этом вопросе Сенека всегда оставался верным себе: принцепс необходим римскому государству — таков вывод, к которому неизменно приходили, во всяком случае, после Августа, все политические деятели, пытавшиеся, подобно Тиберию, установить республиканский режим. Он понимал, что Август никогда не согласился бы сложить с себя бремя государственной власти, как бы ни искушало его желание, — в искренности которого Сенека не сомневается, — отдаться радостям досуга (otium). В результате коренного изменения нравов восстановление республиканской формы правления стало невозможным. Непониманием этого объясняется ошибка, совершенная в 44 году Брутом. Империя исторически неизбежна. Вот почему мы не можем свести определение, данное Сенекой в трактате «О милосердии» императорскому режиму, к обычной попытке подольститься к власти: «Это режим, который предоставляет возможность для полной свободы, включая свободу погибнуть». В этом определении нельзя не услышать отголоски знаменитого отрывка Цицерона, в котором он анализирует различные принципы правления и приходит к выводу, что наилучшим из них стало бы гармоничное сочетание монархии, олигархии и демократии: «Я придерживаюсь мнения, что государство должно зиждиться на авторитете царя, что некоторой долей власти в нем должны обладать представители знати, а некоторые вещи должны быть отданы на суд и волю множества людей». В подобном государственном устройстве, считает Цицерон, сочетаются прочность и свобода: знать при нем не превращается в заговорщиков, царь — в тирана, а народ — в преступную банду головорезов. Кажется, до сих пор еще никем не отмечалось, что ту же самую концепцию смешанного государственного устройства, состоящего из тех же трех элементов, предлагал уже Хрисипп. Таким образом, и Цицерон, и Сенека демонстрируют верность политической мысли стоицизма, правда, от Цицерона это требует некоторых усилий, поскольку в его время принцип монархии далеко не у всех вызывал одобрение, а Катон, например, даже предпочел покончить жизнь самоубийством, нежели согласиться с тем, что его свобода будет подчинена одному-единственному человеку. Поэтому свое восхваление монархии он вкладывает в уста Сципиона Эмилиана, который в свое время единодушно считался «первым среди равных» во всем городе. Во времена Сенеки монархия стала свершившимся фактом, а это значит, что настала пора, когда могла осуществиться давняя мечта Хрисиппа. И заявления Нерона, едва получившего в свои руки власть, и в еще большей мере тот факт, что он немедленно сдержал обещания, данные в «тронной речи», доказывают, что со сменой правителя в Риме начался поворот к принципату в том виде, как его понимали стоики.
