Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк
Задумался, загрустил. И негромко донесло издалека грустную песенку.
Не ходи подглядывать, не ходи подслушивать игры наши девичьи…
Разволновался вдруг. Поднял голову, обеспокоено оглядел мужиков. Им ведь не идти на край света. А мне?… – попытался вспомнить. Мне идти?…
Вспомнил! – и ему не идти. Он ведь сбежал от чугунного господина Чепесюка, сбежал темной ночью. Каждый час разделяет в пространстве его, секретного дьяка, и строгого господина Чепесюка.
Вдруг рассердился.
Это уже винцо начало в нем играть.
Никаких этих погостов, никаких папертей! Догоню господина Чепесюка, со строгим господином Чепесюком пойду до края земли, проверчу дырку в хрустальном своде, жахну из пищали по ожиревшим китам! Пусть мир качнется. А осколочек хрустального свода привезу сенной девке Нюшке. У доброй соломенной вдовы есть хирамоно, халат с необыкновенными растениями, а у бедной девки Нюшки, кроме злого младшего братика, совсем ничего нет. А там…
Сладко заныло сердце.
Чувствовал, что грех так думать, но не мог. Не ходи подглядывать… Чувствовал, что вот совсем не надо так думать. Не ходи подслушивать… Это винцо во мне кипит, понимал, это мелко тешатся бесы, но остановиться не мог. Игры наши девичьи… Еще строже, даже грозно стал поглядывать на якобы смутившихся хороших мужиков, а рыжего целовальника Похабина, не в свою очередь потянувшегося к штофу, даже по руке ударил. В Якуцке, строго решил, первым делом повешу на воротах ближней избы статистика дьяка-фантаста! И услышал, как самонадеянно объясняет Похабин:
– И остров такой – Китай…
– Почему остров? – удивился кто-то.
– А водой окружен, – не растерялся Похабин.
– Почему ж караванами ходят в Китай?
– А плавают… Это плавающие караваны, – объяснил Похабин, ничуть и никого не смущаясь, будто и правда был чахотошный. – Там все плавают… И зверь-верблюд, и собаки, и купцы. Прямо вот так подошел и сразу поплыл.
– Да куда подошел?
– К акияну.
– Ты ополоумел, Похабин!
– Кыш! – грозно сказал Иван, требуя внимания. – А вот говорите, кто из вас, сибирских собак, встречал маиора Саплина? Неукротимый маиор, небольшого роста, но ходок!
Все почему-то посмотрели на Похабина.
– Это что ж за маиор такой?
– Самый геройский, – объяснил Иван. – Неукротимый. По своей воле и по приказу государя пошел в Сибирь искать гору серебра. – И добавил, подумав: – Гордый маиор.
– Так гордый что, – дерзко сказал Похабин. – Гордых много на кладбище.
От такого ответа Иван почему-то сразу упал духом.
Нет, подумал, не вернусь к господину Чепесюку, лучше пойду по дорогам. Однажды встречу богатую коляску, а в коляске добрая безутешная соломенная вдова… Не узнает!… Чуть не заплакал: добрая соломенная вдова не узнает ведь не кого-нибудь, а его, Ивана!…
На оловянное блюдо с груздями садились мухи, тут же взлетали, дразнясь. Иван попытался одну схватить в ладонь, но промахнулся. «Однако вижу, что не только комарами богатейший ваш край». Хорошие мужики сразу насторожились, а рыжий целовальник незаметно подмигнул одному – очень наглому, в потной рубашке, голову обвязавшему бабьим платком.
– А чего ж, барин? Мы терпим. – Кто-то из мужиков встал, подошел к двери, осторожно выглянул за дверь и вернулся к столу. – Оно, конечно, пустой край, но терпим. Зато в стороне от дорог. И проезжих мало. Зачем корить-то?
Иван нехорошо ухмыльнулся.
Еще раз взмахнул рукой, ловя муху, и повалил штоф.
Рыжий целовальник тоже нехорошо ухмыльнулся:
– Ну, как? Поймал?
И сказал назидательно:
– Ты, барин, знаю, сейчас начнешь гулять. По твоим глазам вижу, сейчас ты начнешь гулять. Ты на трех штофах не остановишься, у меня глаз проницательный. Ты, барин, лучше заплати сразу, а потом гуляй.
– Так чего ж… – полез Иван в карман.
И удивился.
Вот только что был кошель и… нету! Как корова языком слизнула.
Глядя на Ивана, один из хороших мужиков, подмигнув хозяину, произнес:
– А ты не жалей, барин, ты лучше нам еще один штоф поставь. Мы люди простые, любим благодарить. – И вдруг спросил: – Ты, наверное, беглый барин? Говорят, был указ, доносить всякому начальству про беглых баринов. Которые служб не служат.
Иван омрачился.
Бесы водили его рукой, хитрыми волосатыми ладошками закрывали Ивану глаза. Аггел добрый отлетел в сторону с писком. Боясь себя, кивая печально, Иван только и повторил:
– А чего ж… Хорошие мужики… – И печально повторил: – Совсем хорошие…
Не хотел, но почему-то прозвучало обидно.
Хорошие мужики сразу сгрудились за столом, здоровые, потные, плечистые, наклонив головы, стали дышать тяжело. Дескать, ты чего, барин? Мы к тебе по хорошему, а ты чего? Иван тоже обиделся:
– Да я всей душой… Думал, пойду с вами по полям с пением… Птички и радость, природы свет… А вы?
Почему теперь веснами птички не стали красиво петь?
– А как же твое далеко, барин? – совсем осмелел мужик с бабьим платком на голове. – Ты нам недавно про далеко говорил!
– Молчи, дурак!
– Да как же так? – запричитал мужик в бабьем платке. – Да как же так? Почему я дурак-то?
– А таким уродился.
– Ты это легче, барин, – угрозил рыжий целовальник. – Вон бочка с водой, мы тебя в бочку всадим.
Иван тихонько, даже удрученно склонился к столу и поманил левой рукой рыжего целовальника. Пальца на левой руке Ивана не хватало, он поманил рыжего целовальника как бы отсутствующим. И почему-то Похабин, глядя на отсутствующий палец, послушно низко наклонился к столу. Наклонился и исподлобья уставился в глаза Ивана по козлиному гадко предвещая: а вот сейчас мы тебя, барин, гулять начнем!
Не ударить Похабина было невозможно.
Иван и ударил.
А потом той же левой рукой вверг Похабина лицом в оловянное блюдо с груздями.
5
– …Он же всех побил! – жалостливо плакался рыжий целовальник.
Гренадеры братья Агеевы и Потап Маслов внимательно стояли за спиной рыжего. Семен Паламошный тупо усмехался. Наверное, пользуясь своим ложным даром, уже провидел будущее рыжего целовальника.
– …Мы за такое дело! – жалостливо плакался целовальник. – Да мы за такое дело государево слово, захочем, крикнем. По всем пунктам.
Господин Чепесюк сидел на возке и молчал.
Пустыми оловянными глазами господин Чепесюк скучно смотрел поверх головы избитого целовальника, усердно растирающего по лицу кровь. Ошибочно приняв скуку господина Чепесека за некую задумчивость, может, даже за скрытую робость перед обещанным государевым словом, рыжий целовальник подпустил в голос угрожающую нотку:
– Прямо вот так сейчас крикнем! Прямо по всем пунктам!
Господин Чепесюк медленно поднял взгляд на целовальника.
Наверное, Похабин никогда в жизни не видал таких глаз. Всякие битые, изрезанные морды видал, всякие пьяные наглые глаза тоже видал, но таких вот – тусклых, оловянных, не имеющих ни к чему интереса, зато пронизывающих все, как лунный свет, никогда не видал. Враз задохнулся от ужаса. Вдруг до него впервые дошло, что, может, наткнулись они совсем не на того барина, сделали что-то совсем не так, как надо, как-то не так поступили. Не оборачиваясь к телеге, на которой лежал повязанный Крестинин, Похабин упал на колени:
– …Это же беглый барин! Он сам говорил! Так говорил, что идет в сторону Апонии по пустым дорогам, питается милостыней! Мы ж решили обратно его вернуть! Зачем барину одному ходить по дорогам?
Семен Паламошный, тупо усмехаясь и тем пугая рыжего целовальника, негромко сказал:
– Коль в селе Бунькове не сломался паром, ушли бы, потеряли…
И прикрикнул на целовальника:
– Просил о чем барин?
– Да где ж просить? Только дрался шибко, – сказал кто-то из хороших мужиков, столпившихся между братьями Агеевыми и Потапом Масловым, успевшими примкнуть багинеты к ружьям. – Мы и спросить не успели.
– Были при барине деньги? – спросил Паламошный уже строже.
– Так угощал ведь много…
– Я спрашиваю, были при барине деньги?
– Так он хотел заплатить за все… Он ведь беглый барин… Мы только хотели помочь… – рыжий целовальник, снова ошибочно принял молчание господина Чепесюка за вид тайной робости, и подпустил в голос угрозу: – За нами село… Никаких чудес… Как так?… Бить хороших мужиков безвозмездно…
– Молчи! – приказал Паламошный, хорошо научившийся понимать молчание господина Чепесюка. – За тобой село, а за нами казенный обоз. Скоро здесь будет. Там солдатики, служилые люди, пушки, зелье, припасы всякие. Мы не только твой кабак, мы все твое село сроем с земли, а тебя первым отдадим в съезжую. – Паламошный мечтательно полузакрыл глаза: – А через сто лет встанут на здешнем пустыре избы светлые из прозрачного стекла, телеги забегают своим ходом. Хорошая жизнь здесь начнется через сто лет.
