Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Ты свободен, отчаянный суздалец, ты свободен! - в исступлении бил себя по ляжкам Сантуз.
- Все так, все так, - едва кивнул Тугоркан на вопрошающий взгляд своего невольника.
Хан Кунуй исчез.
Текуса молча приняла дар победителя - большую жёлтую лилию. Лишь угольковые глаза впились в юношу, скрывая изо всех сил таившиеся в глубине их чувства. Должно быть, она радовалась его успеху.
- Прошу, побудь с нами до конца хурултая, русский боярич… боярич, - Сантуз трудно вспомнил незнакомое имя, - Род?
Освобождённый пленник наклонил голову.
На оставленном месте в средних рядах Род нашёл Чекмана. Куда запропастились Итларь и Кза?
- Фу-ух! - встретил его княжич. - Один день знаю тебя, дорогой, а моё сердце по твоей милости стало калекой. Как ты обратал эту дикую стрекозу?
- После расскажу. Где Итларь?
- Он так переживал! Побелел как смерть. Себя проклял, отца винил. Полбурдюка яурта ему споили, не помогло. Кза увёл его. Пропал праздник для Итларя.
Берендей говорил быстро, пылко, сам изведённый беспокойством до крайности.
- С виду ты в порядке. Ноги, руки целы? - продолжал он волноваться. - Что себе отшиб?
- Задницу отшиб хуже некуда, - запросто признался Род.
Оба тут же спустились к ятке, и обретший свободу раб напился яурта, что называется, от пуза, чтобы внутри просвежело.
У входа в гостевую вежу Итларя они увидели ханича на брошенном конском седле - локти в коленях, лицо в ладонях. Когда русский боярич отнял его руки от лица, Итларь бросился с объятиями:
- Ты жив?
Род за все время плена в первый раз рассмеялся.
- Не столь важно, что жив. Важней, что свободен!
- Послушай, почему сразу мне не сказал? - возмутился Чекман.
- Хотел сразу сказать вам обоим. Сантуз объявил мне свободу, Тугоркан подтвердил. Я волен немедля отсюда ускакать. Согласился остаться до конца праздника.
5
Говорят, на пиру смерть красна. Недолгое время спустя Род сокрушался: почему не умер на том пиру? В шумные же часы застолья радовался жизни как никогда.
Во внутреннем дворике великолепного по сравнению с окружающими мазанками княжеского жилья были разостланы тяжёлые узорчатые ковры. Избранные гости образовали пирующий круг. Сверху их услаждало небо, синее без задоринки, а в центре круга - писк[213] и плясота. Пискатели играли на пипелах и дудках, плясовицы то рассыпались луговым многоцветьем, то сплетались в венки.
- Ты полюбуйся, дорогой, - восхищался Чекман. - Тела - как червонные струи!
- Для меня это внове, - признался Род. - Я к игрищам непривычен.
Пирники следили, чтобы гости оделялись яствами без промешки, чтобы каждый пивец пил, когда и сколько желал.
- Что это? - удивился русский боярич.
- Это дулма, - пояснил Итларь, - рубленая баранина в виноградном листе.
Род обнаружил: опять его мушерма[214] полна черкасским вином. Кто и когда подлил? Ах, вот как поступают здешние виночерпии! Недопитое выливают, наполняя мушерму свежей влагой веселья.
Места у троих друзей оказались почётные. По одну сторону князя Сантуза восседали воевода Алтунопа и подколенные ханы - Тугоркан, Кунуй, далее - незнакомые. По другую, как всегда, - мудрая дщерь Текуса, а за ней - счастливый Итларь, а затем - Род с Чекманом.
- Ах, ханская рыба! - восхитился Чекман, отведав новую перемену яств.
- В наших северных реках такая не водится, - вздохнул Род.
- Это кумжа, - пояснил Итларь. - Её ещё называют форелью.
- А я-то подумал: какой-нибудь хан её у себя в прудах разводит, - смутился Род.
- Ханская значит вкусная, - смеялся Итларь.
- Пах, пах, какие изюминки! - наслаждался плясовицами Чекман. - Не девы - гусли танцуют, а? Взгляни, дорогой, как поют стебли ног, как дышат лепестки рук!
- Мне это зрелище в диковину, - откликнулся Род.
Глаза его смотрели перед собой, а уши настропалились вбок, в сторону Итларя и Текусы, завязавших непростую беседу. С чего оживлённое лицо княжны вдруг закаменело, а ханич стал похож на сливу? О чём они? Тяжело разобраться в половецкой речи при таком гвалте. Сантуз надрывно хохотал. А подколенники его, усевшиеся - зады к пяткам, увеселяли своего князя.
- Ай, ханские яблоки! - уже переходил Чекман к фруктам.
Такие яблоки Роду были неведомы: белые, крупные, сладкие. Он привык к кучковским наливным яблочкам или к кислой леснице от лесной дикой яблони. А не ответил на восхищение берендейского княжича потому, что вслушивался в тихий дрожащий голос половецкого ханича. И своим тонким слухом распознал самую трудную для Итларя речь:
- Солнце жизни моей, княжна, разреши засылать сватов!
Текуса отвечала довольно громко:
- Год назад тебе говорила и сегодня скажу: ценю твою любовь, а ещё выше ценю твою дружбу. Докажи, что ты самый преданный друг, - передай своему соседу, этому русскому, пусть зашлёт сватов.
- А… а… - заикался бедный Итларь. - А у него невеста на реке Оке, русская боярышня.
Отзвук металла послышался в звучном голосе Текусы:
- От тебя мне нужны не слова, а дела. Стань сватом у этого бывшего раба. Завтра же. Слышишь? Завтра же!
Текуса отвернулась к отцу и заговорила с ним. Итларь уронил голову на грудь. Рода в несусветную жару охватил озноб. Мысли, перед тем праздничные, счастливые, испуганно сбились в кучу, как овцы в волчьем кольце. Один Чекман радовался тароватому пиршеству, бесшабашной музыке, извивающимся девичьим телам.
- Вай, вай! Что с вами? - наконец обратил он внимание на друзей.
- Всему настаёт предел. Вот и нам пора, - первым поднялся Род.
Солнце было уже за глинобитной стеной. Поредел круг пирующих. Испарились невесомые плясовицы. Лишь пискатели ещё лезли в уши диким своим искусством. Сантуз сам проводил к выходу нескольких именитых гостей. Род успел на возвратном пути перехватить его и склонился, прижимая ладонь к груди.
- Князь! Праздник завершён. Дозволь отблагодарить твою милость всем сердцем и отправиться восвояси.
Сантуз значительно поднял палец:
- Завтра, завтра, сын мой. Жду тебя с важными речами, приятными моему отцовскому сердцу.
Юноша едва успел рот раскрыть, князь уже отошёл.
Не имея сил отыскать в толпе Итларя с Чекманом, несчастный вольноотпущенник пошёл в гостевую вежу, где жил с недавним своим хозяином.
Итларь уже лежал на кошме, закинув руки за голову и прикрыв глаза.
Род присел к нему, дотянулся до вздрогнувшей его руки:
- Нынешней ночью я должен бежать, мой друг.
Ханич произнёс едва слышно:
- Текуса пронзила ножом моё сердце. Ты стал её избранником.
Род перевёл дух и ответил:
- Извини, друг. Тебе не полюбится это слышать. Я не хочу в жены твою Текусу. И не потому, что она половчанка, а я славянин. Не оттого, что я недавний язычник, нынешний христианин, а она мусульманка. Тут три другие причины: я поглянулся ей ненароком, она мне - нет, и ещё - она «солнце жизни» моего друга, а друзей я и в любви не предам. В моей жизни - ты знаешь - светит иное солнце. Вот главная причина - Улита!
Благодарные глаза Итларя опять прикрылись:
- Улита далеко, а Текуса рядом.
- Оттого и хочу бежать, - сказал Род.
- Ты уже бежал, помнишь? - поморщился Итларь.
Род закусил губу и задумался. Потом резко рассёк ладонью воздух:
- Уж лучше смерть!
Итларь сел, крепко взял бывшего своего нукера за плечо:
- Не теряй головы, а? Русские говорят: утро вечера мудренее. Завтра поутру сядешь с князем на ковре и почтительно договоришься. Не надо только аркаться[215]. Сантуз не глуп. По крайности объяснишься с Текусой. Однако будь осторожен: лицо и сердце у неё разные.
6
Род пробудился от непонятных стонов и щёлканья. Привиделось, что орёл-дорвач напал на косячок беззащитных горлиц и занят плогиугодием, избирая жертвы.
- Отчего птицы ячат?[216] - сел Род на кошме.
Итларь только что вошёл в вежу, принёс неведрие на одежде и лице. Кончился праздник, кончилось солнце.
- Это не птицы, - оповестил ханич, - это люди.
Род наскоро оделся. Оба вышли на воздух.
Главной широкой улицей, рассекающей Шарукань, двигалась человеческая лента в окружении половецких всадников. Понудительные возгласы «айда!… айда!» сопровождались щёлканьем бичей. Порой звучали гортанные приказы по-русски: «Шагай!», «Мольчи!», «Головой не верти!» На исхудалых телах болтались издирки. Глаза, навидавшиеся ужасов, глядели вперёд воспалённо и тупо.
