Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война
«Молодого я точно не видел. В 38-м ты был мальчишкой…
Бритый? Определенно, я тебя где-то видел, — напрягал Иван память. — Алексей? Поскребышев? Секретарь Сталина! Как же ты изменился. Сколько же прошло лет с тех пор, как мы последний раз виделись?
Но причем тут Фитин и ты? Что все это значит?» — терялся в догадках Плакидин.
Поскребышев, будто прочитал его мысли, улыбнулся и, тепло поздоровавшись, спросил:
— Забыл меня, Иван?
— Девятнадцатый год! — ожили в Плакидине воспоминания.
— Южный фронт, — подтвердил Поскребышев.
— А теперь у нас какой фронт?
— Общий — борьбы с фашизмом, — сурово отрезал Поскребышев и заговорил в деловом тоне: — Иван, сейчас не время разбираться с фронтами. Враг у нас общий — фашизм. Тебе предстоит решать ответственную задачу товарища Берии…
— Да. Откуда вам известно? — поразился Иван и, вспомнив, кто находится перед ним, спохватился: — Ах, да!
— Именно, да! — с нажимом на последнем слове произнес Поскребышев и продолжил: — Я не преуменьшаю возможностей НКВД и не подвергаю сомнению преданность Берии товарищу Сталину и партии, но цена успеха слишком велика, чтобы доверять ее одному человеку и одному ведомству.
Плакидин поежился. Ему предлагалась политическая игра, в которой фигура комиссара даже такой всесильной организации, как НКВД, могла стать разменной монетой. Он решил не кривить душой и прямо заявил:
— Я понимаю всю важность и ответственность задания, но, извините, Алексей Иннокентьевич, некая двусмысленность моего положения вызывает недоумение и вынуждает меня отказаться от вашего предложения и…
— А тебе еще ничего не предлагалось, — оборвал его Поскребышев.
— Можно и так догадаться, — с вызовом ответил Плакидин.
Поскребышев нахмурился. Иван напрягся, ожидая вспышки гнева, но секретарь Сталина сумел выдержать ровный тон:
— Иван, это не роль двойного агента. Речь идет о другом. Партии, я еще раз повторяю, требуется абсолютно достоверная информация о развитии ситуации в Японии и США. Мы не хотим второй раз наступать на одни и те же грабли. В июне сорок первого уже раз поплатились. Гитлер застал нас врасплох!
— Врасплох? Как же так? — в Плакидине проснулась старая боль. — О том, что война с Германией неизбежна, стало очевидно после того, как Гитлер занял кресло канцлера! Я об этом предупреждал.
— Не все так просто, Иван. Да, мы получали материалы разведки. Да, мы знали и готовились к войне. Но когда и где это произойдет — в мае, июне, а может, весной сорок второго — на сей счет от Берии и Голикова поступали самые противоречивые данные. Мало того, что фашисты подбрасывали дезинформацию, так еще свои сбивали с толку! На этот раз подобной промашки допустить нельзя. Товарищу Сталину необходима честная, а не приглаженная в кабинетах Лубянки и Генерального штаба информация. Ты понял?
— Извини, Алексей Иннокентьевич, после того, что со мной было, уже не знаешь, кому и верить.
— Иван, твои человеческие чувства мне понятны.
— Дело не в чувствах, я просто многого не знал.
— Речь не о том, кто больше, а кто меньше знал. Не время искать виновного, свернем Гитлеру башку, вот тогда и разберемся.
— Я готов сделать все, что в моих силах, — отбросив последние сомнения, заверил Плакидин.
— Вот и хорошо, — оживился Поскребышев и возвратился к заданию: — Насколько мне известно, работу намериваешься вести через коминтерновские связи?
— Да, — поразился Иван его осведомленности. — Мой источник…
— Я знаю, — остановил Поскребышев и, представив молодого человека, пояснил:
— Детали операции обсудишь с Борисом Пономаревым. Коминтерн — по его части.
Тот выдвинулся из тени торшера, и в ярком свете будущий куратор показался Плакидину совсем юным. Удивление, отразившееся в его глазах, не осталось незамеченным, и Поскребышев ворчливо заметил:
— Ты, Иван, не смотри, что Борис молодой. Он молодой да ранний, настоящий профессионал.
— Сработаемся, Алексей Иннокентьевич, — дипломатично ответил Пономарев.
— В таком случае желаю успеха и надеюсь на тебя, Иван! — завершил встречу Поскребышев и направился к двери.
— Алексей, в 38-м это ты спас меня от расстрела? — спросил Плакидин.
Поскребышев обернулся и с мягкой улыбкой ответил:
— Не люблю ходить в должниках, в 19-м — ты, в 38-м — я. Так что мы квиты.
— Спасибо, — голос Плакидина дрогнул, и он попросил: — Алексей, у меня к тебе будет одна просьба: если что со мной случится, позаботься о жене и сыне.
— Брось, Иван. Ты обязан вернуться живым, от этого слишком многое зависит. И не только для них, — многозначительно заметил Поскребышев и скрылся в потайном ходе.
Оставшись одни, Пономарев и Плакидин продолжили обсуждение деталей операции. И когда все вопросы были исчерпаны, немногословный телохранитель отвез Ивана на дачу.
На следующее утро, как обычно, приехал Фитин и ни одним словом не обмолвился о вчерашней его поездке в Москву и беседе с Поскребышевым, а сразу перешел к делу.
Видимо, доводы Ивана, изложенные во время их предыдущего разговора о том, что представленные ему информационные материалы вряд ли могли произвести, при всем артистизме Сана, нужное впечатление на советника президента Рузвельта Гарри Гопкинса, возымели действие. Фитин привез с собой данные, добытые токийской и основными китайскими резидентурами.
После завтрака Плакидин поднялся в кабинет и принялся за изучение дел. Выцветшие чернила, пожелтевшие листы бумаги хранили на себе хорошо знакомые почерки Дзержинского, Артузова и Берзина. Сама история, героическая и трагическая, советской разведки смотрела на него с этих страниц. Он с жадным интересом вчитывался в докладные резидентов и сообщения агентов.
Уже давно остыл чай, незаметно подошло время обеда, а Плакидин все не мог оторваться от материалов дел. Информация разведчиков Рамзая, Кима, Ли, Сая, Фридриха, Осипова и других постепенно рассеивала словесный туман, что напускали политики, и обнажала перед ним скрытые пружины, двигавшие событиями в Корее, Китае и Индокитае. Среди них встречались и сообщения Сана. Не без гордости он перечитывал запавшие в память строчки. Его информация занимала далеко не последнее место в докладах руководства разведки членам Политбюро. На некоторых сообщениях имелись отметки, что с ними знакомился лично Сталин, чаще всего ему представлялись материалы другого ценного агента Абэ.
Плакидин по несколько раз перечитывал его донесения, и они вызывали профессиональное восхищение. Абэ имел доступ к таким материалам, о которых разведчик мог только мечтать. Раньше, чем Сан, на целых два года, в конце двадцать седьмого, он добыл знаменитый и тщательно скрываемый меморандум генерала Танаки, ставший программой японской военной экспансии и борьбы за мировое господство. В конце двадцатых годов предсказал будущий захват императорской армией Маньчжурии и неизбежность военного столкновения Японии и СССР в Монголии и на Дальнем Востоке.
С созданием Японией в Маньчжурии марионеточного государства Маньчжоу-Го центр разведывательной и подрывной деятельности против Советского Союза переместился на его территорию. В Харбине сходились многие тайные нити. Непостижимым образом в самом центре этой шпионской паутины снова оказался Абэ. Он регулярно сообщал о засылке японской и белогвардейской агентуры на территорию Дальнего Востока и Сибири. Вскрыл группу провокаторов, которые под видом советских разведчиков создали ложную разведывательную сеть из патриотически настроенных русских эмигрантов и китайских коммунистов. Выявил и разоблачил десятки агентов-двурушников, перевербованных 2-м отделом штаба Квантунской армии и контрразведкой Семенова, которые направлялись в Маньчжурию Иностранным отделом НКВД и военной разведкой.
Поистине бесценной оказалась информация Абэ о позиции японской делегации на переговорах о продаже КВЖД. В 1935 году, когда в Генеральном штабе вооруженных сил Японии еще только приступили к разработке плана военной кампании против Монголии и СССР, ему стали известны основные его положения. Через неделю они легли на стол руководства советской разведки.
Оперативные возможности этого агента поражали Ивана. Для Абэ, казалось, не существовало невыполнимых задач. Судя по поступающей от него информации, он занимал один из ключевых постов в разведке или контрразведке Японии. За лаконичными строчками донесений трудно было угадать, кто мог скрываться под этим псевдонимом, но из отдельных штрихов складывался смутно знакомый образ разведчика. И чем глубже Иван вчитывался в документы, тем сильнее в нем крепло убеждение в том, что они раньше встречались. Одно из последних сообщений Абэ, поступившее из Сеула, касалось подготовки японцами покушения на Сталина.
