Джон Клеланд - Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех
Когда кавалер встал и поднялась прелестная Эмили, мы толпой окружили ее, поздравляя и по-дружески оказывая необходимые мелкие услуги.
Следует Вам заметить, хотя в реестре бала утех ни застенчивость, ни совестливость никак не значились, хорошие манеры и вежливость блюлись неукоснительно: тут не было места вульгарной непристойности, чему бы то ни было обидному или грубому в поведении; никаких неблагородных попреков девушкам за их готовность уступать забавам и желаниям мужчин, напротив, нам не приходилось, просто нужды никакой не было утешать кого-то из подруг, кому-то сострадать, смягчая ощущение принадлежности и зависимости. В общем, мужчины ныне понимают, как разрушительна для их собственного наслаждения ломка рамок бережного уважения, столь необходимого в сношениях с нашей сестрой, даже с теми из нас, чей удел лишь – ублажать мужчин. Наши галантные сластолюбцы эту мудрость осознавали прекрасно, то были истовые поклонники великого искусства и науки наслаждения, которые никогда не выказывали большей приверженности собственным обетам неги и любви, нежели во время таких балов, когда испытаниям подвергалась угодливость девиц, когда мужчины являли свету сокровища сокровенных прелестей, обнажая достоинство их чарующего естества, вне сомнения, бесконечно более трогательного, чем красота, предстающая в искусственности украшений или одежд.
Стрелка на круге веселого бала подошла ко мне, настал мой черед стать послушницей воли и желаний суженого моего, а равно и всей честной компании. Мой кавалер подошел и нежно, но с подкупающей горячностью нетерпения стал убеждать меня, чтобы выказанное мною послушание оправдало надежды присутствующих. Тут же он повторил: если вся сила примера, мне поданного, не укрепила меня в способности потворствовать забавам и наслаждению собравшихся, если мое собственное желание испытать себя в утехах не проснулось, то, пусть весь бал был устроен ради меня, пусть не будет границ собственному его разочарованию, он готов претерпеть все, лишь бы не стать орудием, ввергающим меня в занятие для меня неприемлемое.
На это я – без малейших колебаний и ужимок – отвечала: даже если бы я не заключила своего рода соглашение ввериться его власти полностью и во всем, то один только пример столь подобающей для бала компании определил бы мой выбор, и потому ничто предстоящее не может вызвать во мне неловкости или боли, кроме как оказаться в великом проигрыше в сравнении со столь блистательными красавицами. Поверьте, на словах я выразила то, что было в моих мыслях. Откровенность ответа всем пришлась по сердцу; кавалера моего хвалили за его приобретение, ему – и это выглядело полуприкрытой лестью в мой адрес – явно завидовали.
К слову сказать, миссис Коул не могла бы лучшим образом выразить свое ко мне благоволение, чем выбрав этого молодого джентльмена мне в церемониймейстеры. Помимо благородного происхождения и большого богатства, которое он наследовал, ему досталась и необыкновенно привлекательная наружность, он был строен и высок. На лице его виднелись оспины, но не больше, чем того требовалось для придания большей мужественности чертам, склонным к мягкости и тонкости линий; облик его чудесно оживляли глаза, сверкавшие чистотой черного алмаза. Короче, скажу я Вам, он был из тех, кого любая женщина в близком своем кругу с охотой назвала бы приятным парнем.
Но вот я уже препровождена им на ристалище нашей партии, где он соблаговолил, поскольку на мне был лишь белый пеньюар, сыграть роль мужчины-горничной, избавив меня тем самым от конфузии, которую непременно вызвала бы развязность самораздевания. Вмиг распущен был мой пеньюар, и я сбросила его. Следующее препятствие – шнуровка корсета – было преодолено быстро: Луиза с большой охотой воспользовалась ножничками и перерезала кружева. Скорлупкой спала с меня верхняя одежда, я осталась в нижней юбке и рубашке, открытая грудь которой предоставляла рукам и взглядам всю свободу, какую они только могли пожелать. На этом, предполагала я, раздевание должно было закончиться, но оказалась недальновидной: рыцарь мой, предвкушая остальное, мягко уверил, что мне не придется нести ни малейшего бремени одежды, дабы остатки ее не скрадывали полную картину естества моей личности. Слишком податливо подобострастная, чтобы вступать с ним в пререкания, я, к тому же, сочла то немногое, что покуда оставалось на мне, весьма несущественным и охотно шла на все, лишь бы ему угодить. Мигом нижняя юбка упала к моим ногам, а рубашка взлетела над головой (и слабо закрепленный лиф взвился вместе с нею), отчего волосы мои свободно рассыпались (безо всякого тщеславия, лишь чтобы напомнить Вам, повторю, что головка у меня очаровательная) беспорядочными локонами по шее и плечам, оттеняя, и отнюдь не неблагоприятно, мою кожу.
Так предстала я пред судьями моими в полной правде естества. Увиденное во мне не могло не понравиться им. Окажите милость и припомните, о чем я говорила прежде, описывая свою внешность в то время: отмерен срок, когда жизнь скрывает все признаки наших прелестей, затем, как то и со мной произошло, настает пора бурного и пышного цветения, когда решительно все скрашивается; а мне ведь до восемнадцати лет недоставало нескольких месяцев. Груди мои, при полной наготе тела ставшие еще более значительными, смею сказать, основными точками притяжения и внимания, и в расцветающей полноте сохранили упругую твердость; они возбуждали взор и приглашали прикосновением испытать их лишенную корсетной поддержки стойкость. К тому же, высокий рост и стройность сложения хорошо согласовывались со всем сочным, таким благодатным для обзора и осязания, наливом плоти, которым я обязана здоровью и юности своего организма. Однако я вовсе не отринула душевный стыд, чтобы не испытывать сильного смущения в том положении, в каком оказалась, но все вокруг, и мужчины и женщины, ободряли меня всяческими знаками восхищения и удовлетворения; любое же лестное внимание пробуждало и разжигало во мне прямо-таки чувство гордости за возврат к дарованному мне при рождении самой природой наряду, который, как галантно уверял мой друг, бесконечно превосходил блеском любые пышные убранства и одеяния на торжествах в дни рождения. Приди мне тогда в голову мысль разложить по мерилу искренности все комплименты, какими буквально засыпали меня на балу эти гурманы прелестного, я могла бы польстить себя тем, что прошла через испытание при полном одобрении людей, знающих и понимающих толк в удовольствиях.
Мой друг, однако, кому единолично на время бала я принадлежала, позабавил их, а может, и свое собственное любопытство, выставляя меня во всех возможных видах и позах, разъясняя при этом все достоинства каждой из прелестей. В своем спектакле не забывал он и о таких интермедиях, как поцелуи, и о таких зажигательных проходах, как свободно блуждающие по телу руки, пред которыми улетучивалась любая стыдливость. Румянец смущения сменился жаром желания, побуждавшего меня ощутить привкус остроты и терпкости в нашем представлении сладостных утех.
Спешу Вас уверить, однако, что при общем обозрении самая существенная точка моя не избегла взыскательного осмотра; более того, ранее было договорено, что у меня нет ни малейшей причины испытывать неуверенность в том, чтобы сойти даже за девственницу: столь незначителен был изъян, нанесенный мне здесь моими предыдущими приключениями и столь скоро шрам чрезмерного растяжения был заживлен, что легко в моем возрасте да к тому же при той малой роли, которая была в те поры мне отведена.
Настал момент, когда мой партнер то ли исчерпал все возможности ублажить осязание и взор, то ли умопомрачение уже полностью овладело им – о том я не ведаю, только, проворно начавши сбрасывать с себя одежды, он уже не мог противиться удивительному угару, порожденному окружившей нас распаленной толпой, пламенем в камине, множеством свечей и пленительным огнем наших мизансцен, и снял с себя сорочку. Загодя расстегнутые панталоны его спали, обнажив то, что ими скрывалось, и прямо перед собой узрела я врага, с которым предстояло сразиться; налитого, жесткого, увенчанного головкой, с которой стянут был капюшон и которая словно переливалась красным. Тогда я как следует разглядела в меня направленное оружие: то был обычный, по длине, член, хозяева которых, как правило, владеют им куда лучше, чем обладатели органов сверхъестественных, необычных размеров. Кавалер мой крепко прижал меня к груди, стоя прямо против меня и отыскивая в открытой нише место для своего необыкновенного идола. Намереваясь пронзить – чему я всячески способствовала – он приподнял меня и тотчас же поднял мои ноги на свои обнаженные чресла, так что я почувствовала каждый дюйм входившего в меня меча до самого его основания. Нанизанная на стержень удовольствия, я обняла его за шею, уткнувшись в которую спрятала лицо свое, нестерпимо горящее и от обуревавших меня чувств, и от стыда, грудь моя слилась с его; так пронес он меня вокруг кушетки, на которую затем, не прерывая довольно быстрых движений и не разъединяясь, уложил меня и принялся за помол удовольствий. Мы были, однако, так взбудоражены, так заранее возбуждены всеми увиденными в вечер бала сценами, воображение наше было так распалено, что мы не могли не впасть очень быстро в истому конца, и, соответственно, не успела я почувствовать тепло струи, извергавшейся в меня из него, как тут же была подхвачена потоком, разделяя мгновенный экстаз. Однако была у меня и более серьезная причина выставить напоказ слитность нашей гармонии: ибо, обнаружив, что не все пламя желаний угасло во мне, что скорее, подобно смоченному углю, под этим впрыскиванием я занимаюсь еще большим огнем, мой пылкий рыцарь, симпатизируя мне, прибавил жару, поддерживая новый огонь неумирающей жизненной силой; весьма этим польщенная, я изо всех сил постаралась подстроить все свои движения к максимальному для него удобству и удовлетворению. Поцелуи, пожатия, ласки, нежное бормотание – все пошло в ход, и вскоре наши восторги, все более бурные и буйные, смешав нас в любовном беспорядке, вдруг взмыли, унеся нас от бренных наших тел в океан безбрежного удовольствия, куда мы оба были ввергнуты порывом влечения в единый миг. Теперь уже все вызывавшие жгучие желания впечатления от прелестных сцен, зрительницей которых я была во время бала, прокалились в пылу испытанного мною самой и бешено пульсировали в голове, заполненной нестерпимым возбуждением, – я была в совершенной лихорадке и беспамятстве от его избытка. Нет, я не могла предаться спокойствию размышлений и осознавать, но я исступленно чувствовала огромную силу столь редкостных и утонченных соблазнительниц, которые, как показала ночь бала, сделали все, чтобы возвеличить наше наслаждение, каковое, ощутила я с великой радостью, рыцарь мой разделил со мной, о чем говорили его возбуждение и хорошо знакомые приметы: глаза его горели красноречивым огнем, в движениях проявлялась сладострастная мука, которая возвышала мой восторг своей неистовой силой. Вознесенная затем на головокружительную высоту радости, какую только может выдержать жизнь человеческая, неуничтожимая избытком, я дошла до той решающей точки, когда почувствовала, что растворилась в мощном потоке, извергаемом из моего партнера, и, сделав глубокий судорожный вздох, всю чувственную душу свою направила в тот самый проход, откуда не было исхода, так восхитительно он был закупорен и заполнен. Несколько блаженных мгновений мы лежали ошеломленные, недвижимые и истомленные, пока чувство удовлетворения не утихло и мы не пришли в себя. Прежде чем оставить меня, рыцарь мой торжественно объявил о своем величайшем удовлетворении, нежно меня обнял и поцеловал; я ответила изъявлениями благодарности в самых прочувствованных выражениях.
