Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп "Раффи"

Всадники, музыканты и животные, которым предстояло сразиться, уже добрались до реки. Из-за сильных дождей сумасшедшая Кура вышла из берегов больше обычного и разлила вокруг мутные воды. А близ места состязания зажатая в узком ущелье река свирепо рычала, пенилась и как безумная неслась вперед, поднимая вокруг вой и грохот.

Почему же выбор пал на это шумное ущелье? Другой причины не было, кроме той, что здесь, на вершине горы, уцелели развалины древней часовни. Каждый год в вербное воскресенье сюда стекался на богомолье народ, а потом весело пировал на свежем воздухе. Крестьяне со своими семьями, украсив тонкими свечами поля шапок, направлялись к часовне. Более имущие погоняли перед собой баранов на заклание.

Как мы уже говорили, развалины находились на вершине горы, откуда открывался великолепный вид. Семьи великого господина и тавадов прибыли с раннего утра и расположились на разостланных в тени ветвистого орешника коврах. В данном случае жены проявили больше религиозного рвения, чем их мужья; жены тавадов пришли сюда пешком до восхода солнца, a их мужья явились много позднее, да и то верхом. Женщины из низшего сословия добрались сюда босиком.

— Великий господин прибыл, — сказал своей братии монах, который сегодня руководил празднеством, — пойдемте встречать его.

VIII

Холм, на котором находилась часовня, покрывала густая толпа богомольцев — здесь был весь Мцхет. Как говорится, яблоку негде было упасть. На погибших, изъеденных временем развалинах горели тысячи свечей, зажженных верующими. В воздухе носилось священное благоухание курящегося ладана.

Однако большинство паломников интересовало не столько святое место, сколько предстоящие состязания. Свой религиозный долг они считали выполненным, поскольку зажгли свечи и воскурили ладан, кое-кто заколол жертвенного барашка. Теперь народ желал развлечься.

Семья великого господина, исполнив обет, сидела недалеко от часовни под большим орешником. Здесь, на молодой травке, были разостланы персидские ковры и лежали пестрые мутаки, вышитые разноцветными шелковыми нитками. Жена великого господина, грузинская «великая мать», сидела, поджав ноги, напротив Мелании, жены тавада Арчила. Они положили перед собой доску и играли в нарды. На княгине была катиба [67] из розового бархата с золотым шитьем по краям, надетая поверх шелкового фиолетового платья. Золотой пояс и повязка на голове переливались драгоценными камнями, все пальцы были унизаны перстнями. Это была пожилая женщина с грузным жирным телом, расплывчатыми чертами невыразительного, круглого, как шар, красного лица.

— Если выпадет два шеша — я выиграю, — сказала она, перекатывая в пальцах игральные кости — зары. — О, святые стены, помогите! — обратилась она к заветным развалинам.

Она бросила зары — и выпало два шеша — две шестерки.

— Видишь, Мелания, как быстро исполнилось мое желание! — воскликнула она со смехом. — Я выиграла, выиграла!

— Да, очень быстро, — так же смеясь повторила Мелания. — Ты выиграла.

Несколько жен дворян, столь же пестро одетых, собрались вокруг них и следили за игрой. Они тоже обрадовались, когда госпожа обыграла Меланию, считавшуюся хорошим игроком, главным образом потому, что в случае проигрыша с госпожой невозможно было бы разговаривать.

Немного поодаль сидела мачеха Тамар и беседовала с пожилой женщиной, которая пользовалась среди жен тавадов всеобщим уважением не только из-за своего преклонного возраста, но и благочестия и добродетельного нрава.

Речь шла о Тамар.

— Послушайся меня, дочка, — говорила старуха. — Леван хороший парень — красив, молод, искусен, чего ему не хватает? И холопов столько, сколько у него волос на голове, и скота без счета. Он любит Тамар, сам признался мне как родной матери. Отдай дочь за него, лучшего зятя тебе не сыскать.

— Да кто ищет лучше? — раздраженно ответила мачеха. — Но что поделаешь, если это отродье сатаны не желает?

— Ну что значит отродье сатаны, что значит — не желает? Ты не слушай ее, — рассердилась старуха. — Что бы там ни было, ты ей вместо матери. Как она смеет идти против твоей воли?

— Говорит, лучше утоплюсь, чем пойду за Левана. Разве ты не знаешь ее характера, какая она бесстыжая? Что я могу с чей поделать? — сказала мачеха, притворяясь растерянной.

— Что ты можешь? — проговорила старуха, покачав головой. — Очень многое можешь. Немало девушек сначала грозятся утопиться, удавиться, но едва надевают подвенечное платье — все забывают.

Поняв, что разговор идет о ней, Тамар позвала своих подружек:

— Пойдем туда, Саломэ, видишь, какая там зеленая трава, — она показала на подножие горы, ровное зеленое плато, спускающееся до самой Куры.

Юные барышни, словно быстрые лани, всей группой побежали к зеленой площадке. Они рады были избавиться от нудной опеки своих матерей, старых бабушек и тетушек.

В честь праздника Тамар надела свое самое нарядное платье. Руки ее охватывали золотые браслеты, шею — ожерелье из золота и разноцветных бус, а вокруг талии обвивался оставшийся после матери дорогой серебряный пояс. Из-под шелкового платья абрикосового цвета выглядывали маленькие ножки в красных башмачках.

Девушки разбежались, чтобы нарвать цветов. Тамар и Саломэ отстали. Саломэ была внучкой тавада Арчила.

— Это чьи овцы пасутся там? — спросила она, первой начиная разговор.

— Какие овцы? — сказала Тамар, притворяясь, будто ничего не видит.

— Ты получше посмотри. Вон на тех холмах, на которых растет мелкий кустарник. Сюда, сюда смотри, — показала рукой Саломэ.

— A-а, вон где, — ответила Тамар, с большим интересом посмотрев в сторону стада. — Но уж очень они далеко, трудно сказать, чьи они.

— А я знаю, — с хитрой улыбкой сказала Саломэ. — Ваши.

— Наших сюда не пригоняют.

— А сегодня пригнали…

— Почему это? — спросила Тамар, и ее голос дрогнул.

— Потому что ты здесь, — ответила Саломэ на этот раз более решительно.

Тамар ничего не ответила, она опустила голову, но от проницательного взора Саломэ не укрылось, что глаза ее подруги наполнились слезами.

— Ах, Тамар, родная, я совсем не думала обижать тебя. Милая Тамар, ну почему ты плачешь? — непрестанно повторяла она, обняв подругу, которая с рыданиями отвечала:

— Все смеются надо мной… и даже ты, Саломэ! Я любила тебя как родную, у меня не было от тебя никаких тайн… я все рассказала тебе… Что мне делать, я стараюсь забыть, навсегда забыть его, но если не могу — как мне быть?

И Тамар закрыла ладонями лицо, опустилась на камень, не желая идти дальше. Саломэ присела рядом, стараясь утешить ее и очень сожалея, что так неосторожно расстроила любимую подругу и причинила ей боль. Остальные девушки уже ушли далеко и весело бегали наперегонки по траве.

В это время великий господин со своей свитой и знатью добрался, наконец, до часовни. Толпа раздвинулась, очищая им путь. Всадники спешились и группой подошли к развалинам, чтобы сначала поцеловать камни и исполнить обет, и уже после начать празднество.

Монах, возглавлявший торжество, иноки с крестами и кадильницами встретили их и стали петь псалмы. Великий господин вышел вперед, подошел к алтарю, единственно уцелевшему среди этих развалин. Остальные последовали его примеру. На алтаре лежали крест, Евангелие, святые моши, а рядом кружка для пожертвований. Великий господин поцеловал крест, Евангелие и мощи, бросил в кружку несколько золотых монет. То же проделала и свита. Монахи пели и краешком глаза посматривали на кружку, которая довольно быстро наполнялась. Великин господин и его свита, снова приложившись к святыням, несколько раз равнодушно перекрестились и пошли к вековому орешнику, под заветной сенью которого отдыхало княжеское семейство.

Великая грузинская мать, супруга великого господина, продолжала азартно играть в нарды с княгиней Меланией. Мачеха Тамар все еще что-то горячо обсуждала со старухой. Девушки пока не вернулись с веселой прогулки.