Александр Западов - Опасный дневник
— Немало удивлен, государь, такой игрою, — сказал Порошин, — и восхищаюсь ее смыслом. Я понимаю так, что, ваше высочество, в воображении своем, переходя с одной должности на другую, тем себя к исполнению их готовите. Славно!
За обедом Порошин посадил Сашу Куракина рядом с собою. Мальчик в незнакомой обстановке смущался. Великий князь чувствовал себя главой стола и много разговаривал, обращаясь то к Перфильеву, то к Остервальду, — гостей не случилось. Он был совершенно доволен собой, и Порошин заметил несколько быстрых взглядов его, брошенных на Куракина: следит ли тот за ним, слушает ли?
Саша сидел, уткнув нос в тарелку, никак не восторгаясь уменьем хозяина вести застольную беседу. От робости он пропускал блюда, которыми официанты обносили обедающих, и, вероятно, не мог считать себя сытым.
— Бойчее держись, свободнее, — сказал ему тихонько Порошин. — Если мяса не досталось, перед тобой сыр, масло. Положи на хлеб, это вкусно, по-немецки называется бутерброд.
— Спасибо, — шепотом ответил мальчик. — Мне всего хватило.
— Какие секреты у вас там? — ревниво спросил великий князь. — О чем вы шепчетесь? Семен Андреевич, дозволишь ли своему собеседнику пересказать?
— Тайности нет, ваше высочество, — сказал Порошин, — и князь Куракин повторить наш разговор не упустит.
Куракин смутился.
— Смелей, — ободрил его Порошин. — Великому князю отвечать надо сразу.
— Ваше высочество, — пролепетал мальчик, — хлеб, сыр, масло… — Он замолчал.
Павел, довольный, захохотал.
— Князь Александр Борисович! — воскликнул он. — Тарелка, ножик и вилка. Ясно ли это? Подумай же, насколько мне твой ответ понятен!
Куракин густо покраснел.
— Ваше высочество свою остроту довольно уже показать изволили, — обратился Порошин к великому князю. Ему стало жаль Куракина, однако то, что Павел повторил ответ, подчеркнув его бессмысленность, понравилось воспитателю. — И впредь мы только полным голосом за столом говорить будем. Но не переменить ли материю беседы нашей?
— Изволь, братец, — согласился великий князь, — переменим. Только я твоего соседа спросить хочу… Маленький вопрос ему задам. Разрешаешь?
— Вы — государь и потому вольны спрашивать и приказывать, — ответил Порошин.
— Князь Александр Борисович, отвечай, — сказал Павел. — Когда две линии идут одна другой параллельно, а третья их пересекает, какие углы образуются и каковы будут их свойства?
— Что за углы? — недоуменно спросил Куракин. — Где углы?
Павел положил ножик и вилку рядом, а ложку поперек их.
— Это линии, между ними образуются углы. Здесь — противостоящие, тут — смежные…
— Углы — из какой науки? Как называется?
— Геометрия, — с гордостью ответил великий князь. — Эту науку знают математики Семен Порошин и его ученик Павел Романов.
— Постараемся, ваше высочество, чтоб и наш новый друг стал заправским геометром, — сказал Порошин. — Я о том позабочусь.
Обед, сдобренный учеными рассуждениями, затянулся, и к концу его возвратился Никита Иванович. Он пришел с бумагами от императрицы и объявил, что будет прогулка и уже приказано подавать лошадей. Обер-гофмейстер, конечно, испросил у матери позволение — на свою ответственность, выезды наследника он еще ни разу не брал.
Великому князю принесли теплые сапоги, шубу и шапку с ушами. Через минуту он был одет по-зимнему. Никита Иванович увел Куракина к себе и возвратился без него в шубе и бобровой шапке.
У подъезда стояли двое саней. Никита Иванович сел в первые и по левую руку посадил великого князя. Кавалеры — Порошин и Перфильев — стали сзади на полозья. Четверо придворных Павла поместились во вторых санях, и прогулка началась.
От Зимнего дворца поехали на Царицын луг по Луговой Миллионной, оттуда поворотили на Невскую перспективу, мимо Казанской церкви к Слоновому двору и Новодевичьему монастырю. Через Конную гвардию выехали на Литейную улицу. С Литейной опять на Невскую перспективу — и домой.
Ехали скоро, разговаривать великому князю, чтоб не простудился, запретили, и он жадными глазами вбирал в себя впечатления, готовясь дома расспросить о виденном Порошина.
Все же один раз пришлось остановиться. У Слонового двора, — там лет с тридцать назад жил слон, привезенный в подарок государыне Анне Ивановне, отчего и улица стала называться Слоновой, — великий князь увидел, что на перекрестке мужики пьют из кружек, а над ними поднимается пар.
— Что там наливают, Никита Иванович? — спросил он, преступая запрет. Панин задержался с ответом. Ему не очень знакомы были уличные напитки.
— Теплое сусло, ваше превосходительство, — наклонившись к Никите Ивановичу, сказал Порошин.
Павел услышал эти слова.
— Давайте попробуем, Никита Иванович!
— Стой! — сказал Панин.
Мужики, посматривая на господ, отходили от бочки. Квасник в полушубке, стянутом на животе веревкою, сдернул треух. Лошади, фырча, кивали головами. Их бока дымились.
Порошин подошел к бочке, укрепленной на полозьях. От нее веяло теплом. Рядом в ящике на санках стояли стаканы и кружки. Порошин взял стакан, показавшийся ему чище других, и протянул его кваснику:
— Сполосни и подай.
Квасник послушно полез в бочку ковшом на длинной ручке, плеснул немного жидкости в стакан, поболтал, вылил на землю и хотел было вытереть посуду краем полушубка, но Порошин остановил его:
— Чище не будет. Наливай.
Приняв от квасника стакан, Порошин пригубил, — то, что подавалось великому князю, всегда пробовали обер-гофмейстер и дежурные кавалеры, — и, не ощутив подозрительных примесей, подал напиток мальчику. Тот схватил стакан и выпил теплую жидкость. Причмокнув от удовольствия и вытерев рот рукавом, как это делали только что мужики, великий князь вернул Порошину стакан и спросил:
— А что это — сусло, из чего оно? Вкусное.
— Сусло — навар из солода и муки, — ответил Порошин. — А солодом называют проросшие и смолотые зерна ржи, ячменя, пшеницы. Солод потребен для приготовления кваса, пива, браги, кои крестьянским народом употребляются.
— Мне очень понравилось, Никита Иванович, — сказал великий князь. — Прикажите заплатить мужику.
Панин достал из кошелька несколько рублей и поманил квасника.
Люди кольцом обступили сани, слушая разговор. Великого князя узнали, внимательно разглядывали, громко переговариваясь. Обсуждение велось в одобрительном тоне, — дескать, мальчик, видать, умный, добрый, народом не гнушается.
Никита Иванович отдал кваснику деньги, тот кланялся в землю, толпа гудела, кучер пустил коней рысью, и снежные комья из-под копыт полетели на седоков. Великий князь поминутно оборачивал к Порошину сияющее лицо: он был доволен поездкой и новым питьем.
— Завтра будь: сусло дуть! — сказал Порошин.
— Сусло дуть! — засмеялся Павел.
— О сусле много пословиц сложено, — продолжал Порошин. — Говорят: на праздник и у попа сусло. Или: кому пиво с суслом, а кому плеть с узлом. Так ведь бывает, ваше высочество…
3После прогулки Павлу перечесали волосы, надели на него новый, шитый серебром кафтан, и вся компания отправилась на половину государыни.
Галерею Зимнего дворца уже заполнили приглашенные, когда появился великий князь. Он подошел к императрице, окруженной сановниками и дамами, но сумел пробраться к ней — маленький ростом, как угорь, втискивался между телами и проскальзывал дальше, прежде чем господа успевали понять, что сверлило им бока.
— Хорошо ли катались? — спросила Екатерина, протянув мальчику для поцелуя руку. — Вы не простудны, как обещал Никита Иванович? Поздравляю вас с Новым годом.
Она поцеловала Павла в голову и слегка оттолкнула его:
— Идите открывайте бал!
Гости захлопали в ладоши. Оркестр заиграл менуэт.
Великий князь подошел к фрейлине Анне Алексеевне Хитрово и поклонился. Она ответила глубоким реверансом и, поднимаясь, дала мальчику руку.
За первой парой без малейшей заминки потянулись двадцать, тридцать, сорок пар танцующих.
Как начались танцы, императрица прошла в соседнюю с галереей комнату, где были расставлены столы для карт и ее ждали играть в ломбер Григорий Орлов и Захар Григорьевич Чернышев.
Порошин смотрел, как танцует его воспитанник. Уроки танцмейстера Гранже не пропали даром. Еще угловаты жесты великого князя, держится он чересчур прямо, как в строю, но это пройдет: танцы только что выучил и чувствует себя связанным, потому что все вспоминает, куда и как ставить ноги.
Убедившись, что великий князь в его помощи не нуждается, Порошин отыскал глазами среди танцующих черноволосую девичью головку и уже не спускал с нее глаз, пока не смолкла музыка.
Он глядел на молодую фрейлину императрицы графиню Анну Петровну Шереметеву.
