Жозеф Кессель - Всадники
Он мысленно увидел перед собой лошадей, ожидавших его в конюшнях Осман-бая, жеребят, плохо стоящих на ногах в первых своих играх, великолепных жеребцов, выращенных для жестоких испытаний… Ту большую кобылицу, глаза которой умоляли: «Вылечи меня», а потом, когда он спас ее, сияли благодарностью.
И ему так захотелось повидать их всех, что он почувствовал, как его старая кровь (еще более старая, чем у Айгыз, невольно подумалось ему) закипела, будто он вдруг помолодел. И говорило в нем не чувство ответственности, не жажда наживы, не страх перед хозяином. В этих гривах, в этом ржании, в этих влажных взглядах он хотел увидеть свои заботы, свой уход, свой успех, и почувствовать свою гордость и свою власть, – все, что составляло его жизнь. Ибо ведь в самом деле стоило ли жить, если бы не эти четвероногие, его подопечные?
– Это всего лишь животные, – подумал вслух Турсун.
– Пожалуйста, утешай себя таким образом, если хочешь, – сказал Гуарди Гуэдж. Я знаю, ты очень сильный человек, о Турсун… Только вот бывают дни, когда и самый сильный, и самый слабый нуждается в помощи и хочет любить эту помощь. Человеку важно быть то покровителем, то находиться под чьим-то покровительством.
Кулак, тяжелый, как обломок скалы, опустился на стол рядом с лампой.
– Только не для меня, – произнес Турсун.
– Ты уверен? – не согласился с ним Гуарди Гуэдж.
Голос его был слаб, как усталое дыхание. Его одежда свисала со всех сторон так, будто в ее складках не было никакого тела. От лица остались лишь кости, да и те хрупкие, как тонкое стекло. Турсун со страхом подумал: «Аллах всемогущий, вот сейчас он и скончается… Аллах всемогущий, я не хочу этого». Он с каким-то суеверным страхом вдруг понял, какую огромную помощь он попросил у Гуарди Гуэджа и получил от него с того вечера, когда они вместе молча любовались сперва закатом солнца, а затем восходом луны и тем, как оба светила застыли на небосклоне, уравновешивая друг друга. И его кулак в свете лампы размяк, превратился в подобие мягкого корневища.
* * *Они лежали рядом под куполом юрты. Время от времени топчан скрипел.
– Ну, а тебе, Пращур, – спросил вдруг Турсун, – если тебе понадобится помощь, кто тебе окажет ее?
– Домбра, – ответил Гуарди Гуэдж.
Турсун помолчал немного, потом снова спросил:
– Ты, который угадываешь все наперед, скажи, как тебе кажется, Уроз победил в Королевском бузкаши?
И опять Гуарди Гуэдж ответил вопросом на вопрос:
– В этом ли состоит, о Турсун, твое истинное желание?
V
НАГАЙКА
Турсун с Гуарди Гуэджем, сидевшим на крупе лошади у него за спиной, были уже на землях Осман-бая, когда им встретился устремившийся им навстречу всадник. Турсун узнал одного из своих конюхов.
– Мир тебе, Главный Конюший, – сказал он. – Я как раз направлялся к твоей юрте.
Гуарди Гуэдж увидел, как напряглись сразу плечи и спина Турсуна.
– Что, пришли какие-нибудь новости? – спросил он.
Саис, теребя гриву своего коня, быстро произнес:
– Не все.
– Тогда говори, – грубо сказал Турсун. – Что там с Урозом?
– Аллах не был милостив к нему, – промолвил саис, опустив глаза. – Но…
– Молчи, – сказал Турсун. – Где гонец?
– Спит у нас в конюшне, – ответил саис.
– Иди быстро и разбуди его, – приказал Турсун. – Хочу все услышать только от него.
Всадник исчез за зеленой стеной деревьев, а Турсун выругался. Потом быстро проговорил:
– Позор на свою голову, бездарный сын, базарный чопендоз! Ты проиграл в первом бузкаши в честь короля, хотя ни твой отец, ни отец твоего отца, ни дед твоего отца никогда не терпели поражения на крупных скачках.
Он умолк, почувствовав прикосновение руки Гуарди Гуэджа к своей шее:
– Ты страдаешь, Турсун? – спросил сказочник.
– И буду страдать до самой смерти, поскольку задета честь моего рода, – ответил Турсун.
– А за себя самого тоже страдаешь? – спросил Гуарди Гуэдж.
– После подумаю, – ответил Турсун.
Интонация его голоса была угрожающей. Он резко наклонился вперед, как будто хотел распутать поводья, но на самом деле, чтобы не соприкасаться больше с Гуарди Гуэджем. Эти невесомые руки, этот беззвучный голос вдруг стали ему невыносимы. Вот уже неделю он из-за них казался себе нерешительным, глупым, встревоженным, находящимся не в ладу с самим собой. Но хватит. Он вернулся на свою территорию. К своим корням. Теперь он мог отличить истину от лжи, приличное от недостойного.
Турсун направил коня к своему дому, сказав:
– Я пойду по делам, а ты окажи мне честь и отдохни под моей крышей.
– Спасибо тебе, – поблагодарил Гуарди Гуэдж.
У порога их поджидал Рахим. На правой щеке его был виден длинный, еще не зарубцевавшийся шрам. Турсуну он был ненавистен.
– Помоги моему гостю слезть с коня, – крикнул он мальчику. И заботься о нем лучше, чем даже обо мне.
Гуарди Гуэдж слез с лошади и попрощался с Турсуном:
– Мир тебе, чопендоз.
– И тебе тоже, Пращур, – ответил ему Турсун. – Скоро увидимся.
– Да будет так угодно судьбе! – пробормотал Гуарди Гуэдж.
* * *Турсун нашел отправленного из Даулатабада гонца в первом же загоне для лошадей. Это был худой тщедушный человечек в потертом чапане. Учитывая важность исполняемой им миссии, он ревниво оберегал тайну, выдавал ее скупо, по крупицам окружавшим его конюхам и батракам. Турсун, однако, все ему испортил. Схватив гонца за рукав, он крутанул беднягу и приказал:
– Докладывать будешь только мне. И живо.
– Я не виноват, – смиренно отвечал гонец, – что так поздно выехал. Телеграмма шла два дня до Меймене и еще один день до Даулатабада.
– Ладно. Что там сказано об Урозе? – спросил Турсун.
– Уроз, сын Турсуна, сломал ногу, – продекламировал гонец выученный наизусть текст. – Сейчас он в безопасности и находится в лучшей больнице страны, в Кабуле.
Послышался шепот соболезнования присутствующих с выражениями надежды на скорое выздоровление. Лицо Турсуна было непроницаемо. Так полагалось. Но про себя он подумал: «Получается, значит, что наши чарпаи и наши лекари уже недостойны моего сына».
Жестом приказав всем молчать, он вновь обратился к посланцу.
– А что тебе известно о коне, на котором скакал Уроз?
Мужичок выпрямился и нараспев сказал:
– Бешеный конь… конь славы. На нем Салех, да продлит Пророк его дни, выиграл Королевский бузкаши.
Послышались крики:
– Слава Салеху! Слава Осман-баю, у которого есть такой чопендоз!
– Слава! – повторил Турсун с высоко поднятой головой и непроницаемым лицом.
От гнева и стыда на шее у него вздулись вены: все свое искусство, все сердце вложил он в самого великолепного во все времена и во всей степи скакуна, и вот результат: победил самый ничтожный из всех чопендозов, служащих под его началом! И через несколько дней он увидит торжество Салеха. Поздравить его приедут, облачившись в парадные одежды, все знатные люди провинции и все вожди племен. И ему, Турсуну, придется произносить в его честь хвалебную речь. А его сын, которому он обязан таким унижением, тем временем будет нежиться в Кабуле на мягком ложе.
Из кармана широких штанов Турсун вынул горсть бумажных денег и швырнул их гонцу:
– Ты хорошо справился с заданием, – сказал он. После чего повернулся к старшему саису.
– Все лошади на месте? И старший саис ответил:
– Как обычно.
И, как обычно, Турсун вошел своим медленным, тяжелым шагом в лабиринт загонов, где от солнца потрескалась земля.
* * *Люди, сопровождавшие Турсуна, впоследствии клялись на Коране, что ничто в его поведении не предвещало тех поступков, которые он вскоре после этого совершил. Да и кто бы мог распознать – настолько умело Турсун спрятал свои чувства за обычным своим поведением – овладевшее им бешенство и позывы его мускулов, которые от этого бешенства перестали чувствовать свой возраст.
Обход продолжался как обычно, строго по порядку. Из загона в загон, от стойла к стойлу. Турсун тяжелым взором осматривал привязанных лошадей, замечаний делал мало. В его отсутствие делалось все, чтобы животные находились в наилучших условиях. Вдруг, в третьем загоне он пошел прямо к лошади, находившейся в противоположном углу. Там стоял вороной жеребец среднего роста, изумительной силы и красоты. Едва Турсун подошел к вспотевшему боку его, как тот начал фыркать, ржать и вставать на дыбы.
– Слишком ожирел. Норов показывает, – сказал Турсун. – Сколько дней его не седлали?
– Семь, – ответил главный саис.
– Почему? – спросил Турсун.
Старый конюх посмотрел на хозяина с опасливым удивлением.
– Ты же знаешь, – сказал он, – что этот конь предназначался для Уроза, твоего сына, пока ты не отдал ему Джехола. А Уроз запретил мне давать кому бы то ни было садиться на него.
