Юрий Рудницкий - Сумерки
— Я уже повесил свой шарф на уступе ворот, как сигнал для князя Олександра…
— Какого Олександра?
Юрша вскочил как ошпаренный.
— Какого Олександра? — переспросил он. — Что с тобой, парень?
— Князя Носа! Разве Сташко вам не говорил?
— Чего именно?
— Что он должен выкрасть старостиху…
Юрша посинел. Казалось, налившиеся, как верёвки, жилы на висках вот-вот лопнут, и чёрная кровь зальёт ему глаза. Руки воеводы судорожно корчились и глухо, раз за разом, ударяли о холодную сталь нагрудника. Шуба соскользнула с плеч и упала на пол. Андрийко понял, что нельзя терять ни минуты, не то с воеводой стрясётся беда. Он мигом расстегнул ему ожерёлок и откинул в угол, а в рот влил чарку мёду. Потом принялся расстёгивать панцирь, но Юрша уже пришёл в себя.
— Где этот Сташко? — спросил он хриплым голосом. — Он должен знать более серьёзные вещи! Я отдам его на муки, искалечу, убыо!
— Оставьте его, дядя, — попросил Андрийко, — он знает меньше моего, а мне давно уже известно, что князь Олександр без ума от старостихи. И боярину Миколе тоже.
— Коли так, всё пропало! — промолвил воевода, и голова его опустилась на руку.
Долго сидел он так, глубоко задумавшись, потом поднял голову и сказал:
— Вот, сынок, до чего довела русского витязя-героя шляхтянка! Решился выкрасть её у меня, своего кровного брата, увезти бог знает куда, чтобы погибнуть без веры, народа, державы.
— Но остались ещё мы, великий князь, Рогатинский, князь Федько…
— И господь-бог на небе! Но какой в этом прок? Коль скоро такое благородное сердце, как Нос, подался искушению, то на кого же можно положиться? Кругом ложь, себялюбие, скудоумие. Раз уж Олександр продаёт нас ради женщины, то не продаст ли нас и Свидригайло за титул, за королевский венец или ещё что-нибудь? Ох, порой сдаётся, что мы никогда не дождёмся рассвета и наше настоящее и грядущее погружено во мрак, из которого один выход — смерть!
Наступило молчание, только ветер сердито хлестал по кровле замка да выступам крепостных укреплений и нагонял в комнату клубы дыма.
— Что же, дядя, делать с князем Олександром?
Юрша сжал кулаки.
— Ох, и проучил бы я его, — пробормотал воевода сквозь зубы. — Как отец непослушного отрока, посадил бы в холодную дня на три, на хлеб и воду, чтобы вышибить из головы всякую чепуху…
— Конечно, дядя, но князь Нос — не я, он князь и… рыцарь. У него своя воля, самое большее, что вы можете, отдать его великому князю на суд…
Юрша потёр ладонью лоб.
— Не думай, сынок, что я этого не знаю. Говорит во мне гнев и обида… Жаль мне уплывающих из рук сокровищ, жаль попусту затраченного труда всей жизни. Точно глупый юнец, бьюсь я головой о стену, а тот, кто годится мне в сыновья, меня поучает. Ох, понимаю я отлично, что гневом и криком делу не помочь… лишь скорее утопишь дело в грязи самолюбия и своекорыстия, озлобишь умы немногих сторонников и отвратишь от общей борьбы за свободу отечества, веры, народа…
Воевода умолк и задумался, и, когда после долгого молчания встал, лицо его было суровым, но спокойным, как всегда.
— Сегодня вечером жди меня у себя после ужина, — сказал он.
— Позвать ли стражу?
— Нет! Я ведь убрал татар от дверей старостихи…
— Видел я, но не понимаю.
Юрша улыбнулся и опустил руку на плечо молодого человека,
— Не забывай, Андрийко, что я не только воевода, но и Юрша и не могу позволить трепать моё имя поганым нехристям. Когда идёт дело о наказании Юрши, не гоже глядеть на это головорезам-приспешникам. Я сам был бы тебе судьёй без защитника и ответного слова, но и без свидетелей твоего позора. Не должны они присутствовать и когда будем ловить Офку при твоей помощи.
Говоря это, Юрша забывал, что в нём говорит то же самолюбие, побудившее князя Носа ради слепой страсти пренебречь святым долгом. Не понимал того и Андрийко, да и не отдавал себе отчёта в намерениях дяди.
— Да, но если Офка убежит?.. — начал было он.
— Пусть себе едет с князем Олександром, я задерживать её не буду! — решительно промолвил воевода. — У меня хватит сил и смекалки, и это мой долг — бороться с врагами и коварством шляхты, но я не властен и не обязан оберегать верность чужой жены!
Юрша вышел, Андрийко же, обдумав слова и решения воеводы, пришёл к заключению, что его дядя потерял здравый рассудок и уже не владеет собой. Юрша-то и должен, хочет того или не хочет, оберегать ради Кердеевича честь Офки и, поскольку она всячески вредит замыслам сторонников великого князя, следить за каждым её шагом. А вот у воеводы, видать, иссякли силы, не хватило воли, и он решил избавиться от женщины, хитрость и злобу которой не смог раскусить, вместо того чтобы принять такие меры, перед которыми содрогалась его благородная, честная и прямая натура. Подобно хозяину, охотно избавлявшемуся от неверного и ленивого работника, несмотря на то, что выдал ему плату вперёд, воевода примирился с отъездом старостихи и даже радовался, что кто-то берёт её на свою ответственность, поскольку не Юрша выкрал её из замка и ие Юрша отступился от государственных интересов великого князя.
Андрийко с грустью, нетерпеливо ждал ночи. И хотя никто ничего ему не говорил, какой-то внутренний голос подсказывал юноше, что князь Нос прибудет именно в эту ночь. К вечеру ветер нагнал на безграничные поля Волыни тяжёлый серый туман и утих. Мороз спал, в воздухе потеплело, нужно было ждать оттепели. За ужином старый Савва жаловался на ломоту в костях, а Бабинский и Горностай засели за мёд, которым их усиленно потчевал Андрийко. С наступлением сумерек все разошлись, кто по комнатам, кто в кухню, кто в город. Андрийко отпустил стоявшего у калитки караульного, а когда совсем стемнело, два ратника-татарина стали на стражу по обе её стороны. Андрийко поднялся на галерею и посмотрел на площадь.
Туман был настолько густ, что в нескольких шагах уже ничего не было видно. Андрийко кинулся к воеводе узнать, что он задумал предпринять. Но воеводы не было дома. Полный сомнений и неуверенности, юноша повернул обратно. Подходя к сводчатым дверям, он разглядел в тумане четыре тёмных силуэта. В двух он узнал женщин. Андрийко мигом кинулся под тёмный свод и, минуя часовых, помчался по лестнице к галерее и остановился как вкопанный. На подоконнике ярким огнём горела масленая лампа. Перед нею в золотистом вооружении с булавой в руке и тяжёлым мечом на боку стоял Юрша. Однако не успел он сказать и слова, как внизу послышался лязг оружия и хриплый крик:
— Прочь с дороги, не то вышибу дух, прежде чем успеете позвать своего паршивого пророка! Вон отсюда!
В ответ на приказ прозвучал высокий гортанный голос молодого из ратников:
— Твоя княжеская милость может пройти, если угодно, но его вельможность воевода просит перед отъездом зайти к нему на минуту. Воевода наверху. А ваши товарищи могут остаться здесь.
Наступило молчание, видимо, князь раздумывал. Наконец на лестнице послышались шаги, и вот перед воеводой и Андрийкой остановилась высокая, статная фигура, закутанная в дорожную шубу с капюшоном. Капюшон был надвинут на глаза так, что узнать человека было невозможно.
— Приветствую тебя, князь, в Луцке! — сказал воевода. — Почему так украдкой уезжаешь, ни с братом не поздороваешься, ни со мной, своим единомышленником? Неужто затеял под покровом ночи недоброе дело, которое стыдится бела дня?
Князь поначалу молчал, потом откинул капюшон и открыл своё красное, искажённое досадой лицо.
— Не к тебе приехал я, и не к Танасу. А по своему делу, каково оно, знаешь сам благодаря доносчику, влезшему в доверие к беспомощной женщине и предавшему её. Зачем же спрашивать о том, что знаешь?
Точно удар молнии, бешеный гнев охватил Андрия. И одновременно, точно удар кнута, обрушилась на него обида, и не успел никто опомниться, как он выхватил из ножен меч покойного боярина Василя. В тот же миг блеснул булат Носа, и звонко, так что посыпались искры, сшиблись оба стальных острия.
— Эту ложь ты, князь, выплюнешь с кровью! — заревел опьяневший от гнева Андрийко, неистово наступая на князя.
Взбеленился и князь, и его гнев прорвался, точно пламя сквозь стреху. Удары градом посыпались на противника, и поединок, наверно, закончился бы чьей-нибудь смертью, если бы не Юрша.
— Стой! — загремел он. Андрийко сразу же послушался, а булат князя Олександра со всего размаху падал на голову юноши. Юрша молниеносно подставил тяжёлую булаву, и булат со скрежетом разлетелся вдребезги, а булава грозно поднялась над головой неистового бойца.
— Стой, князь, не убивай юношу, опустившего меч не перед тобой, а по моему приказу…
— Ох, я не хотел… — извиняющимся голосом промолвил князь.
— Не винись, перед кем бы оправдался, если бы убил? Предателем стал бы не он, как полагаешь, а ты… Тебе же моя порука, моё боярское слово, что выдал тайну не он, а ваш слуга. И кабы не ты, князь, был тем обманщиком и предателем, — да, не перебивай, — обманывающим и предающим моё доверие и благосклонность великого князя, то и мой племянник, и ты закончили бы эту прогулку в подземном замке вместе с вашей… вашей подругой. Итак, ты, князь, воровски уводишь из-под моей опеки жену боярина Кердеевича, ты, и никто другой! И я диву даюсь, что ты не пришёл открыто и не взял её с моего ведома и согласия. Не всё ли равно, будет ли её беречь для Кердеевича Нос или Юрша?
