Борис Тумасов - Земля незнаемая
Обрюзгший от вина и разгульной жизни Константин ростом по плечо Василию.
Базилевс шагал широко, и Константин с трудом поспевал за ним. Василий проговорил с сожалением:
— Был бы жив архонт Владимир…
— Правдивы твои слова, несравненный, — поддакнул Константин. — При архонте Владимире и сестре нашей Анне…
Василий остановился, свысока взглянул на брата:
— О том ли речь, когда целую фему от империи отторгнуть замыслили. Верно сказал препозит Михаил, дромоны слать надобно. А тебе, брат, со стратигом Андроником тот поход возглавить.
Константин послушно склонил голову.
— А куда, несравненный, наши дромоны должны путь держать, на Херсонес либо в Таматарху?
— К чему же в Таматарху? — насмешливо спросил базилевс. — Разве мятежный Цуло там?
— Но о том архонт Мстислав просит, — промолвил Константин.
— Пусть архонт Мстислав с хазарами сам воюет, а нам надо нашего катапана наказать достойно.
— А что ответим паведщикам Мстислава, несравненный?
Базилевс нахмурился:
— Разве то, что мы катапану не дадим заодно с хазарами Таматарху осадить, не помощь Мстиславу?
— В твоих словах истина, несравненный.
Василий резко повернулся, пошёл в свои покои. Глядя ему вслед, Константин подумал, что трудно быть братом базилевса.
8
От обедни Мстислав перешёл на княжий двор вершить суд. О том люд оповестили загодя, дабы кто на кого какие обиды имел, при себе не держал, а на княжье усмотрение представил.
День праздный, народ загодя повалил, чтоб место получше занять. Савва остановился подле Давида.
Иноземные гости — в стороне. Кто впервые на Руси, тому непривычно. В их землях такого не видывали.
Посередь двора княжье место — помост, крытый алым сукном, ниже места боярские, а за помостом дружина старшая в броне и сбруе.
Колготно. Показался Мстислав, и люд затих. Ждут, что скажет князь. А он не спеша уселся в кресло, дождался, пока бояре угнездятся, поднял глаза на тысяцкого Романа:
— Почнём?
Боярин Роман подал знак, и пристав княжьего суда зычно выкрикнул:
— Есть ли жалобщики, кто суда княжьего ищет. Вперёд выскочил суетливый мужичонка с бородкой, как из льняной кудели, кинул шапку оземь Савва узнал в нем того рыбака, что привозил рыбу Давиду, тому много лет минуло. Попытался вспомнить имя, не удалось. Пристав нахмурился:
— Непотребное пред князем и лучшими мужами вытворяешь, шапкой землю метёшь.
Мужичонка пропустил слова пристава меж ушей.
— К тебе, князь, с жалобой. Самоуправство чинит.
— Кто ты и на кого слово твоё? — перебил его Мстислав.
Толпа загомонила, послышался смех, кто-то крикнул:
— Громче сказывай, что под нос бубнишь!
Мужичонка обернулся на крикуна, но смолчал. Мстислав повторил вопрос.
— Андреяш я, с выселок, — снова заговорил мужичонка. — А жалуюсь я на купца Давида. Самоуправство чинит. Третьего дня чёлн мой забрал и сети с шеста снял.
— Здесь ли ответчик? — пристукнул посохом тысяцкий Роман.
Из толпы вышел Давид, поклонился князю и боярам.
— Верно ли говорит истец? — обратился к нему Мстислав.
Давид на Андреяша и глазом не повёл, сказал, чтоб все слышали:
— Правду говорит он, князь. Было такое. Но взял я чёлн и сети у него за то, что купы мне который год как не ворочает.
— Велик ли долг тот? — вдругорядь вмешался Роман.
— Две гривны, боярин, да к ним приклады набежали.
— Так ли говорит ответчик? — взгляд Мстислава повернулся к Андреяшу.
— Лежат на мне те гривны, — развёл руки мужичонка.
— Почто ж ты жалобу к князю принёс? — выкрикнул боярин Димитрий.
Мстислав перебил его:
— Жалоба твоя, истец, не по справедливости. Отказываем тебе княжьим судом, А что на честного гостя хулу вознёс, взыщи с него, пристав, полгривны в княжью скотницу.
Давид усмехнулся, отвесил поклон. А Андреяш только руки развёл, задохнулся от обиды. В толпе загомонили:
— Вот те и сыскал защиты!
— Но и что? Суд верный!
— Да что, Давид-то старшина гостей, к князю ближе!
— А ваш-то Андреяш хорош! Гривны почто не отдаёт?
Голос пристава прервал перебранку:
— Судит князь по справедливости хазарского гостя Обадия. — И, повернувшись, приказал стражникам: — Где ответчик?
Толпа разом стихла. Задние на носки приподнялись, чтоб лучше видно было. Подгоняя копьями, стража вытолкнула Обадия. Хазарские гости заволновались. Обадий вытер рукавом гноящиеся глаза. Мстислав спросил, чтоб слышно было всем:
— Ходил ли ты, купец, без товара в Итиль и с какой надобностью?
Обадий промолчал.
— Почто рот не раскрываешь? — рассердился Димитрий. — Либо не разумеешь, о чём речь?
— Пусть послух скажет! — возвысил голос боярин Роман.
Путята ждал того, вышел без промедления. Из толпы хазарских гостей раздался голос:
— Княжий слуга он, есть ли ему вера?
Лицо у Мстислава посуровело.
— Он воин и стяг дружины целовал. Говори же, что услышать довелось, десятник Путята.
Старый Путята повернулся не к князю, а к народу, принялся рассказывать, о чём поведал в дороге. Вот он закончил. Зашумел люд, заволновался, только хазарские гости молчат, будто воды в рот набрали. Раздались голоса:
— Живота лишить Обадия.
— Хазарские гости в Тмуторокани живут, а сами измену мыслят!
Мстислав встал, поднял руку:
— За измену достоин купец Обадий смерти. Но мы не будем лишать его живота. Отныне, до нашего дозволения, запрещаем купцу Обадию вести торг, и товары кои имеются у него, забрать в пользу Тмуторокани. Да ещё взыскать с Обадия в скотницу двадцать гривен серебра. — Сказав, он спустился с помоста. Следом за князем потянулись бояре. Княжий суд закончился.
Отвыла зима голодной волчьей стаей, перебесилась мокрым снегом да предутренними заморозками и пошла на убыль. Лед на Сурожском море посинел, стал ноздреватым, а потом в одночасье полопался, зашевелился и тронулся с места крупной шугой.
Высыпали тмутороканцы на берег, гомонят. Треск и гул стоит, далеко слышно. Глыбы одна на другую наползают, крошатся.
Приковылял поглазеть и Обадии. Оперся о палку, смотрит слезящимися глазами. Весна идёт. По весне начало торгу, да Обадию князь Мстислав своим судом запрет наложил: из Тмуторокани не отлучаться. И не только Обадию, но и сыну его, Байбуху. А другим гостям хазарским велел князь до его указа в Итиль не ходить. Те было воспротивились, но что поделаешь против княжеской воли.
Обадию забота вдвойне. Торг — одно, другое как уведомить кагана, что Мстиславу уже известно о хазарских планах и дружину русы собрали многочисленную. В той дружине касогов немало.
В толпе Обадий разглядел Савву. Тот стоял рядом с Баженом, а глазами уставился на молодую княгиню. На Добронраве шубейка короткая, на самые плечи платок тёплый спадает, на ногах сапожки красные. На ветру щеки разрумянились, горят маковым цветом.
На той стороне в дымке Корчев виднеется. По льду корчевцы к тмутороканцам, а тмутороканцы к корчевцам в гости хаживали. Теперь жди следующей зимы.
— Море разверзлось! — крикнуло несколько голосов, и все обратили взоры туда, где у самого берега разошлась мёрзлая каша и зазияла огромная полынья. Она поминутно ширилась, открывая тёмное, водяное: поле И уже какой-то шустрый тмутороканец под общий смех и шутки, набычившись, того и гляди, лопнет, волок в море.
Княжеский гридин Василько почерпнул пригоршню студёной воды, плеснул в стоявших поблизости девок. Те взвизгнули, шарахнулись в стороны.
Воздух пьянил весенним густым настоем, обильно хлестал по жилам, распирал грудь. Эхма, вот она, весна-голубушка!
Запоздало прибежал Мстислав, шуба внакидку, без шапки, крикнул Васильку:
— Ну-тка, поборемся!
И, раздевшись до рубах, завозились, заходили в обхват, в обнимку. Толпа окружила, подбадривает одного и другого. Весело. Повернулся Обадий и ушёл незаметно.
Временами тесным становился княжий терем для Добронравы. Её потянуло в рыбацкий выселок, где не было ни тиуна огнищного, ни тысяцкого, не шушукались по углам бояре из большой дружины…
Добронрава прошла мимо гостевых дворов к пристани, где с первой оттепелью засуетился люд. Она замедлила шаг, захотелось посмотреть, как зимовавшие в Тмуторокани иноземные купцы готовят свои корабли к отплытию. Корабельщики варили в чанах смолу, проверяли паруса. Издали Добронрава увидела Савву. Он тоже заметил её, подошёл, спросил:
— Не к Бажену ли?
Добронрава кивнула. Савва пошёл рядом.
— Тогда пойдём вместе, я тоже к нему. Давно обещал, да недосуг.
Большую часть пути они молчали. Уже когда начались выселки, Савва сказал:
— Никак не привыкну, что ты княгиня.
