Родион Феденёв - Де Рибас
– Ну… вы пропали, – сказал, улыбаясь, Войнович.
– О, да, – отвечал волонтер.
Они уединились в «Тосканском лавре», и граф рассказал о несравненной женщине то, что знал от Христинека.
В Риме графиня Пиннеберг поселилась на Марсовом поле в доме некоего Жуяни и вела уединенный образ жизни по двум причинам: у нее открылась чахотка и не было средств к существованию. Поэтому блистательная свита и двор Елизаветы Второй сократились до трех верных поляков, которые меняли имена, как перчатки, и служанки по имени Франциска. Одному из поляков, Станишевскому, он же Доманский, графиня задолжала крупную сумму, но страстный конфедерат не требовал ее возвращения, ибо изысканная спальня графини была предпочтительнее погашенного долга.
– Все оборачивалось против нее, – говорил Войнович. – И Кучук-Кайнарджийскнй мир, и поимка Пугачева.
– Маркиз проиграл свою ставку? – спросил Рибас.
– О каком маркизе вы говорите?
– О Пугачеве.
Марк Иванович рассмеялся:
– Он такой же маркиз, как она – принцесса Азовская. Генерал Суворов посадил его в клетку, и в Москве вашего маркиза зверски казнили. Но каков полет у нашей принцессы – диву можно даваться! Как вы знаете, папа Клемент XIV умер, и до сих пор в Ватикане сидит взаперти конклав кардиналов для выбора нового папы. И, представьте, наша Елизавета решила ни больше ни меньше, как помочь стать папой кардиналу Альбани, протектору польского королевства! Но он тоже сидел взаперти. Правда, сообщаться с конклавом можно через особое окошко, но только не дамам. Ни под каким видом! И тогда Елизавета решила переодеться в мужское платье. Ее едва остановили. Если бы открылся обман, вышел бы неслыханный скандал. Но проныры-поляки все-таки сумели войти в сношения с Альбани. И вы знаете, что ему обещала наша обворожительница? Петербург и Прибалтику она отдаст, так и быть, Екатерине II, а на остальной территории российской введет католичество! Каково? Не мудрено, что кардинал, которого прочат в папы, благосклонно отнесся к ее благим намерениям.
– И все-таки Орлов сумел добиться своего! – воскликнул волонтер.
– Он открыл ей неограниченный кредит, – сказал Войнович. – Но главное – это флот. Она рассчитывает располагать и Орловым, и его флотом.
– Он с ней в связи?
– Несомненно.
– И не поддался ее чарам?
– Еще как поддался.
– Не исключено, что он поверит ей и пойдет с ней до конца?
– Об этом ходят слухи.
Орлов вернулся через три часа, и его вместе с Рибасом дожидался петербургский курьер. Вскрыв почту и ознакомившись с ней, генерал-адмирал вызвал волонтера.
– Я хотел употребить тебя здесь в тонком и щекотливом деле, – сказал он. – Но обстоятельства изменились. Отправишься в Лейпциг и проследишь за доставкой в Петербург своего приятеля Алексея Шкурина, – Орлов склонился над полученной депешей и прочитал из нее: «Оного привезти в Санкт-Петербург скоро, скрытно и без ущерба для здоровья».
«Очевидно, русская цезариня волнуется: сыну уже тринадцать. Небезопасно оставлять его в Европе», – подумал Рибас и спросил:
– А завтрашний обед?
Орлов усмехнулся:
– Хочешь поглядеть? Хорошо. Прогонные получишь. в канцелярии.
На следующий день в три пополудни вызолоченная карета остановилась у дома Орлова, и два статных поляка помогли сойти на грешную землю голубоглазой весталке в голубом плаще с серебряными звездами. Ее ввели в палаццо под звуки виолы и лютни. Она заняла кресло-трон, и царственное платье, царственное декольте, царственная головка и руки сияли и, казалось, тонко позванивали половинчатыми и целыми жемчугами и бриллиантами. Орлов представлял своих офицеров и приближенных, и адмирал Грейг с постным выражением лица целовал руку булочнице. Поклонившись и припав к руке обворожительной женщины, волонтер на мгновение ощутил себя в лугах с дурманящим сознание маковым цветом.
Обеденный стол имел пять перемен блюд, и апогеем насыщения явились толщиной в лошадиную шею гигантские угри. Даже Рибас-неаполитанец отродясь не видывал этаких чудищ. Тосты в честь ее величества не заставляли себя ждать. Панегирики и шампанское делали свое дело, и щеки ее величества вспыхивали румянцем.
– Еще недавно под нашими крыльями можно было найти тени сомнений, – заговорила она грудным сказочным голосом. – Но теперь черные тени накрыли ту особу, что обманом присвоила себе наш престол. Теперь Габсбурги, Версаль, Пруссия, Испания, Султан, королевская Польша – все на нашей стороне. Вечный мир понадобился моей противнице только потому, что народ русский гибнет в нищете и убогости. С вами, господа, с вашим флотом вы призваны Богом спасти его. Ваша миссия не легка, но богоугодна, а посему нет сомнения в успехе.
После обеда и краткого отдыха вереница карет и экипажей направилась в ливорнский театр, где давали оперу «Демофонт» российского композитора Максима Березовского. Маэстро учился в Болонской академии и следом за четырнадцатилетним Вольфгангом Амадеем Моцартом был избран в число академиков. Имя его золотыми буквами высекли на мраморной доске, а на стене церкви Сан-Джакомо рядом с портретом Моцарта был написан и его портрет. Об опере «Демофонт» говорили, как о триумфе Березовского перед его отъездом в Россию.
Орлов закупил все ложи в театре. Сподвижники Елизаветы Второй шумно приветствовали увертюру. Рибас не следил за нехитрым сюжетом, написанным, впрочем, судя по программке, Пьетром Метастазио, который обеспечивал текстами знаменитейших маэстро – Гайдна, Глюка, Генделя и Моцарта. Рибаса захватило совершенство музыки. И не его одного – в глазах ее величества стояли слезы и, возможно, в мыслях она уже назначила Максима Березовского своим придворным капельмейстером.
После театра Рибас не отправился со всей честной компанией в загородную прогулку. Из пизанского палаццо приехала Сильвана, чтобы в очередной раз проститься с любовником. Утром без стука в комнату «Тосканского лавра» ввалился Марк Войнович и с возгласом: «Все кончено!» без сил повалился на Рибасову постель. Сильвана поспешно вышла, а спустя некоторое время слуга принес апельсиновый сок для страдающего от вчерашних возлияний графа. Едва он пришел в чувство, Рибас спросил:
– Что кончено? Что вы имеете в виду?
– Птичка заперта в клетке, – отвечал Войнович.
Выяснилось, что вчерашняя загородная прогулка не состоялась. Ее величество вдруг пожелала посетить свой флот, стоящий на рейде. Эскадра салютовала будущей самодержице, прошла кильватерной колонной мимо фрегата, где для Елизаветы Второй затевался парадный ужин, во время которого гости исчезали один за другим, пока незнакомые ей офицеры не объявили, что она арестована вместе с верными поляками, а фрегат снялся с якоря и вышел в открытое море.
В почтовой карете Рибас выехал из Ливорно, но дорога без таких попутчиков, как Кирьяков и Витторио, была скучна. От Лейпцига предстояло повторить уже знакомый путь до Петербурга, но теперь по европейским трактам за каретой бежала весна.
8. Венчание, неудачи, великий маг и выстрел в упор
1775–1773
Алеша несказанно обрадовался возможности уехать из Лейпцига. Он хорошо говорил по-немецки и французски, в русских склонениях спотыкался. Привязанность его к сеньору Джузеппе во время путешествия по Пруссии и Австрии упрочилась. Испанский посланник в Вене Магони, приятель Дона Михаила, принял Алешу за младшего брата Рибаса, который шутя называл подростка Алексеем Григорьевичем, водил по музеям и соборам, объясняя принципы романского и готического стилей.
В Петербург они приехали в середине июня. Город выглядел опустевшим и провинциальным – императрица и двор пребывали в Москве, где предстояли июльские торжества в честь заключения Кучук-Кайнарджийского мира. Рибас гадал: в Петербурге ли Настасья Ивановна, но секретарь Марк Антонович, встретивший их у крыльца, оповестил жениха по-итальянски:
– Сеньора Анастази бывать Москва.
Бецкий не соизволил сойти в первый этаж, но поджидал Рибаса и Алешу на верхней площадке лестницы и был в парадном кафтане, как при встрече иностранных послов.
– Я так рад, мой друг, – сказал он по-русски, положив руки на плечи Алеши. – Как вы доехали?
Выслушав ответ, повторил вопрос сначала на французском, потом на немецком, остался доволен бойкими ответами, повел Алешу в кабинет, выслал оттуда дежурного кадета, секретаря, велел прибывшим устраиваться в креслах и приступил к изложению печальной повести. – Вы, верно знаете, мой друг, что ваша бедная матушка умерла в одночасье, когда вы родились. На все воля божья. Ваша матушка была весьма дружна с императрицей Екатериной и перед смертью просила ее позаботиться о вас, принять участие в вашей судьбе. Велики дела ее величества императрицы Екатерины и велико ее сострадание и милосердие, но она не хотела, чтобы о ее протекции знали в Европе, а посему вы пребывали там под фамилией Шкурин. Истинная же ваша фамилия – Бобринский, по названию имения, вам принадлежащего.
