Август Шеноа - Сокровище ювелира
– Vivat Алапич! – воскликнуло дворянство. – Послушаем комиссаров!
Внезапно поднялся Драшкович, глаза его сверкали, улыбаясь, он начал:
– Где любовь да совет, там и горя нет, достославные сословия нашего гордого королевства. Больше чем когда-либо, милостивые государи, мое глубоко встревоженное сердце принуждает меня повторить эти избитые слова. Истинный бог, я выступаю здесь не от своего имени; его светлость господин наместник послал меня сюда, но если мое звание обязывает меня быть лишь передатчиком его пресветлой воли, то душа велят говорить от чистого сердца то, что думаю. Разве я могу иначе! Разве я не родился среди вас, разве я не сын этой земли? Разве в бурные годы не стоял с крестом и жезлом во главе сего несчастного королевства? Не ломал бессонными ночами голову, как бы отвратить чуму изуверства от этой земли, не проводил с вами дни, радея о том, чтобы лютые ненавистники креста не опустошили бы наше правоверное испокон веку королевство? Да вспомните тот день, когда, по милости всевышнего, я стоял здесь среди вас провозглашенный баном, положив правую руку на Евангелие, и клялся защищать отечество, вспомните, как бурно взыграло у вас сердце, как громко звучали ваши голоса, как молодецки звенели сабли! Клянусь богом, если бы вас увидела в тот момент турецкая рать, она разбежалась бы от страха, подобно филистимлянам перед Гедеоном! На весь христианский мир прославилось хорватское дворянство, когда под водительством блаженной памяти Фране Слуньского и присутствующего здесь вельможного господина Гашпара Алапича вы дружно рубили турок, когда, подобно железным утесам, противостояли их адскому натиску. Никогда банское знамя не видело подобной славы! Нынче же, о горе, когда вечный промысел испытывает вас еще большими страданиями, истые ли вы воины крови Иисуса? Теперь, когда благодать святого духа должна бы парить над вами и вливать в сердца отвагу, враг сына человеческого посеял среди вас куколь раздора, и если милосердие господне не вернет на эту печальную землю согласие, меч неверных опустошит ее, а дьявольская сила закует в цепи! А отчего распри? Какая неправда учинена стране? Разве его светлость господин наместник не выполняет великодушно все ваши желания? Налагает подати? Пет, он этого не делает! Наказал бану созвать сабор, дабы господа сословия сами радели о спасении отечества. Разве он не собирает отовсюду иноземных солдат, дабы прийти королевству на помощь? Мало того! Разве его светлость князь Карл не строит крепость Карловац подле Дубовца на свои деньги для вашей же защиты? Вы спрашиваете о бане? Кто отнял его у вас, славные господа? Я, что ли? Или его светлость наместник? Нет! Всяк господин своей воли, всяк знает лучше других, как оправдать свои дела перед престолом господа. В том числе и вельможный господин Вуковинский. От всей души сожалею, что во главе этого почетного собрания не сидит, согласно старому обычаю, его законный глава. Ни я в этом не виноват, пи вы! Или милостивые государи пожелают ждать, покуда его королевское величество назначит из Праги нового бана? Ждать, покуда ваши посланцы перевалят горы и долы, когда турки так близко? Ждать, покуда вам, избави господи, турки посадят своего бана?! Ой, милостивые государи, откройте глаза, окиньте взглядом королевство! Не страшная ли картина! В Венгрии текут реки христианской крови, над замком в Буде блестит полумесяц! Босния хрипит под турецким сапогом. Нижняя Славония в рабстве, отторгнута от своей родины, поганые уже врываются в Лику и Крбаву, в Краньскую, они на вашей земле, у ее порога! Разве не объят пламенем Цетин, не пали Велика, Кладуша, Зрин? Разве изгладился в душах кровавый день под Храстовицей? А вы торгуетесь о соблюдении формальностей, копаетесь в пыльных книгах! Корабль тонет, а вы чините паруса! Salus rei publicae suprema lex esto.[76] За веру, за короля, за отечество! Неужто умер героический дух наших предков, неужто угасла и горячая любовь к святой католической вере? Я утверждаю: нет! Пусть кто-нибудь поднимется и скажет «да», и я отвечу ему, что он лжет. Хмуры ваши лица, гневны глаза, ну, а сердце, спросите сердце! Я верю, что в нем живет прежний геройский дух, что оно готово отдать свою кровь за святую веру! Станьте же, господа, прежним неодолимым оплотом, согласуйте мудрость и отвагу с желаниями его светлости князя и, ради бога, выслушайте меня!
– Слушаем! Слушаем! – загомонили дворяне.
– Четыре крепости защищают нас от турок с востока, – спокойно продолжал Драшкович, – четыре крепости стоят между Дравой и Савой: Сисак, Иванич, Копривница и Леград. Об этот каменный пояс не один раз разбивалась оттоманская злоба. Руки хорватов воздвигли эти несокрушимые твердыни, хорватская кровь освятила их, и они стали вечным алтарем славы Иисусовой. Увы, одна из этих крепостей уже изнемогает; заняв ее, турки тем самым пробьют брешь в этой крепкой стене, отряды неверных наводнят Загорье и вот эти окрестности; подобно горному потоку, зальют через Купу юг, и Загребу, славной столице Славонии, придется поклониться полумесяцу. Сердце же этого каменного пояса – Копривница, наша сильнейшая крепость. Если турки захватят ее, падет и Сисак. В Копривницу упираются взоры всех турок, они намереваются обрушиться на нее всеми силами. Это подтверждают достоверные сообщения. Но Копривница очень пострадала, к обороне подготовлена слабо, ее необходимо укрепить. Укрепить нужно крепости на Купе! Да и войск недостача! Граница, которую приходится защищать, длинная, а турецкая рать огромна. Потому его светлость князь Эрнест как носитель королевской власти предлагает лиге вельмож и дворян королевства вынести постановление: незамедлительно послать людей на укрепление Копривницы, Иванича и границ на Купе, объявить набор в регулярные войска, произвести добавочно сбор налогов для военных нужд, а королевским городам снабдить цесарских пушкарей провиантом, амуницией и лошадьми. Такова воля его светлости князя, я же твердо надеюсь, что мудрость высоких сословий подскажет им выполнить покорно и точно его волю, дабы снасти королевство от рабства!
Дворяне сидели молча, а Драшкович, опустившись на стул, вкинул собрание строгим взглядом, предполагая, что ему удалось укротить горячие сердца хорватского дворянства.
Лениво поднялся со своего места маленький Алапич, грозно уставясь на архиепископа.
– Достославные господа, – начал он проникновенным голосом, – не думайте, что я стану разжигать ваши сердца красивыми словами о героизме, как это делал господин Калочский архиепископ! Я и так знаю, что вы герои, что ваша отвага не нуждается, подобно ленивой лошади, в острых шпорах! Я не умею произносить витиеватые речи, не владею острым пером; мое призвание – сабля! Поэтому, достославные сословия, речь моя будет краткой. Я вынужден оправдаться перед вами! Преподобный господин архиепископ сказал, что каждый отвечает за свои поступки перед богом, в том числе и я, за то, что внезапно покинул пост бана и, таким образом, якобы бросил королевство на произвол судьбы! Однако не так ли поступил и господин архиепископ, притом, пожалуй, еще в более трудные времена? Не знаю, как уж он будет оправдываться перед богом! Я же отказался от власти бана не для того, чтобы стать архиепископом, а для того, чтобы простым дворянином сражаться за спасение отечества.
– Vivat Алапич! – раздались приветствия дворян.
– А отречься от бановины меня обязывал долг, – продолжал бывший бан, – принудила совесть! Ибо, господа, во-первых, в моих руках была только сабля, а не жезл, я был военачальником, а не судьей и правителем! Во-вторых, сами знаете, под одним кровом двум хозяевам не ужиться! В нашем же королевстве целое войско хозяев! В старое время войском командовал только бан, а сейчас командует любой иноземный генерал! И когда я их спрашивал, как они смеют что-либо делать без моего ведома и вопреки моим приказам, они неизменно ссылались на какие-то декреты, дескать, такова воля его светлости эрцгерцога Карла. Именоваться баном и не управлять, быть pictus masculus,[77] милостивые государи, я не желаю! Я и отказался от своего поста для того, чтобы нам получить законного бана. Пусть теперь достославные сословия судят, чист ли я перед ними! Dixi.
Алапич сел. Его незамысловатая речь взволновала собрание, и дворяне громко приветствовали его радостными возгласами.
– Достославные сословия! – торопливо поднимаясь и стуча саблей об пол, крикнул Мате Кеглевич, – Roma deliberante Saguntum periit.[78] Не могу я надивиться господам, выискивающим разные штучки-закорючки, а между тем в этой болтовне мы попусту теряем время! Разве мы собрались здесь, чтобы вести споры? Когда враг стучит саблей в ворота, негоже мудрствовать лукаво и путаться в дебрях закона… Нужно действовать! Это должно стать нашим законом. Турок не станет спрашивать, ведет ли войско бан или кто другой. Мы должны разбить неверных, а чтобы их разбить, надо покориться воле его светлости князя.
