Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
— Что с этих маетностей святейшему папе, если там хозяйничает Хмельницкий? — Лещинский потер пальцами лоб. — Прошу меня не перебивать, — тихо проговорил он слабым голосом, — я не хочу таиться от вас и затуманивать вам глаза. Теперь только правда, как бы жестока она ни была, может прийти к нам на помощь. То, что совершил Хмельницкий в Переяславе, может в самом непродолжительном времени привести к печальному концу наше королевство, которое мы желали бы видеть простирающимся от моря до моря. В этом проклятом Переяславе заложено начало конца великой Речи Посполитой. И то еще примите во внимание, панове, что дурному примеру украинской черни может последовать литовская чернь, молдаванская да и наша польская. Хотя святая церковь все делает, дабы возбудить чернь нашу против украинцев и русских, по бунтарство Хмельницкого, точно чума, не знает ни границ, ни пределов. Для вас не тайна, что после Костки нам насилу удалось на Краковщине расправиться еще с двумя восстаниями. Нужно образумить чернь, нужно поднять ее на защиту родного края. Нужно втолковать ей — война не против шляхты, война не за маетности, война против всей Речи Посполитой.
— Мудро! — одобрительно произнес староста Петр Потоцкий.
Лещинский благодарно наклонил голову.
Коронный гетман взглянул на швейцарские часы, стоявшие на инкрустированном столике. Двадцать минут седьмого. Напрасно он назначил начало пира на пять часов. Пока закончится совет, пройдет еще не меньше сорока минут. Но что поделаешь? В копце концов пускай и гости поймут, какие суровые времена надвигаются.
— А как же хан и султан? — спросил Калиновский.
— К ним выехали наши послы. Имею надежду, Панове, — но то прошу держать в великом секрете, — султан и Ислам-Гирей выступят против Хмельницкого. Пусть только хорошенько завязнут его когти, и они ударят ему в спину.
Если бы канцлера спросили про шведов, он не мог бы дать такой утешительный ответ. Вопрос польного гетмана напомнил ему последние известия о подозрительных сношениях подканцлера Радзеевского со шведами. Упаси бог, чтобы они выступили сейчас против Речи Посполитой! Но канцлер сделает все возможное, чтобы толкнуть их на Москву.
Решив, что настала удобная минута для него, поднялся генерал Корф.
— Позволю себе, вельможные папы, — заговорил он глухим голосом, подкручивая рыжие усы, — от имени литовского гетмана князя Радзивилла известить вас, что полки наши стоят в полной боевой готовности. Через наших людей мы разведали, что московское войско выходит на рубежи. Хмельницкий готовит несколько полков, которые будут вести наступление на западе, а другую армию поведет сам на юг. Есть достойные доверия слухи, что царь Московский сам поведет свое войско. Хочу заверить пана канцлера — наши полки готовы к битве, и враг пожалеет о той минуте, когда задумал пойти на нас войной!
Генерал Корф низко поклонился и сел. Легкое похлопывание в ладоши свидетельствовало, что слова генерала произвели впечатление.
Черт побери, он солдат, и ему нечего впадать в растерянность, какую он только что ясно услыхал в речи канцлера! Не зря Януш Радзивилл говорил, что не мешало бы этому канцлеру поддать коленом под тощий зад и поставить на его место храброго рыцаря… Кто же может в рыцарстве и отваге сравняться с Янушем Радзивидлом? Корф надменно молчал, взглядом победителя поглядывая на региментарей. Если они начнут сейчас болтать о подмоге и о том, что но мешало бы перебросить сюда из Литвы несколько гусарских хоругвей и три-четыре десятка пушек, он ответит словами Радзивилла: «У Хмельницкого больше ста пятидесяти пушек, нужно избавить схизмата от его артиллерии…» Но насчет помощи никто и не заикнулся.
Коронный гетман Станислав Потоцкий заговорил, не вставая с кресла. Его годы, седая грива волос над широким лбом, опыт и булава давали ему на это право.
— Вельможное панство уже слыхало сегодня много неприятного. Считаю, что это не помешает нам оценить по справедливости наши силы. Под моею булавой стоит сорок пять тысяч храброго войска, сто пушек. В ядрах, в порохе у нас недостатка нет и не будет. Посланный мною к Богуну шляхтич Олекшич возвратится не сегодня-завтра с благоприятным ответом, в этом я уверен. Мое личное письмо к Богуну и слова его милости короля, которые передаст ему Олекшич, сделают свое дело. Я должен возразить пану канцлеру. Считаю, что всю чернь, все хлопство, исключая младенцев и стариков, уничтожать не надо…
— О, — удивленно развел руками маршалок Тикоцинский, — уж не стали ли вы, ясновельможный пан гетман, сторонником Хмельницкого?..
Потоцкий даже не улыбнулся на эту шутку маршалка.
— Я думаю, оных хлопов, взяв их как пленников, передавать туркам. За такой ясырь султан с ханом нас хорошо поблагодарят. Им крайне нужны гребцы на галерах, нужны наемники для восточных войн. С той поры, как Хмель стал гетманом, ясырь с Украины пришел в упадок. К чему, пан канцлер, платить золотом, которого у нас и так не много, если можно платить хлопами!
— Мудро! — пробасил Калиновский.
— Счастливая мысль, — отозвался канцлер. — Я уверен, что его милость король одобрит ее.
— Думаю, мешкать тут не следует, — снова заговорил Потоцкий. — Через несколько дней я отдам приказ выступать. Войско готово. План действий одобрен. Победу добывают не в этих палатах, — обвел рукой коронный гетман степы кабинета, украшенные оружием и портретами, — а на поле битвы. Слишком уж много зла причинил аспид Хмель Речи Посполитой и моему роду в частности, чтобы я не сделал все возможное, лишь бы приволочь его на аркане в Варшаву. Москва пожалеет, что выступила на защиту Хмеля! Мы снова появимся под ее стенами, но более счастливо, чем во времена Сигизмунда. Я очень рад, пан канцлер, что вы осчастливили нас своим приездом, передали королевские напутствия и сообщили о положении дел. Прошу вас передать королю мои слова — голову сложу на поле брани, а от своего не отступлюсь!
Потоцкий резко поднялся. Отстегнув от кожаного пояса меч и положив его перед собою на столе, он сказал:
— Этот меч привез мне от его святейшества папы Иннокентия его посланец, монах Иеремия Гунцель. Клянусь жизнью своею, шляхетством, честью своею, вельможные паны, что не опущу этот меч до тех пор, пока не уничтожим Хмеля с его сообщниками.
— Виват! — выкрикнул Калиновский.
— Виват! — взвизгнул Тикоцинский.
— Виват! — пробасил генерал Корф.
Канцлер встал, подошел к коронному гетману, обнял крепко и поцеловал в лоб.
«Точно покойника», — подумал злобно староста Петр Потоцкий, который считал, что старому коронному гетману пора уже отдыхать на печи, а булаву надлежит передать ему в руки.
Гости уже шли к столам, расставленным вдоль стен величественной трапезной, залитой ослепительным светом хрустальных люстр и сотен канделябров, когда perиментари вышли к главному столу, осененному голубым балдахином.
Пани гетманша шла под руку с канцлером. Коронный гетман выступал за ними в паре с княгиней Вишневецкой.
Маршалок Тикоцинский поддерживал нежно теплый узкий локоток пани стражниковой.
Генерал Корф точно нарочно наступал неуклюжими ботфортами на шлейфы дам и, не прося извинения, толкал локтями шляхтичей. Но никто на генерала не обижался. Что можно требовать от воина, который всю жизнь провел в седле или в окопах! Даже его грязные ботфорты и заржавелые шпоры больше нравились дамам, чем красные сафьяновые сапоги польного гетмана Калиновского, на которых поблескивали серебряные шпоры.
После того как великие региментари сели за главный стол, уселись на свои места и гости.
Зорким глазом окинул коронный гетман большой трапезный зал. Нет, что ни говори, не оскудела коронная шляхта, хотя каких только бедствий не испытала за последнее время!
Десятки шляхтичей и шляхтенок уставили свои взгляды на коронного гетмана и канцлера. Поскрипывание стульев, шепот слуг, звон серебряных тарелок за буфетом к замерший в ожидании оркестр на хорах со старым капельмейстером, лысым итальянцем Ринальдини, — ему коронный гетман платил три тысячи злотых — больше, чем получал в месяц правитель королевской канцелярии Ремигиан Пясецкий, — все это, окинутое зорким хозяйским глазом, радовало и веселило.
Нет, есть еще порох в пороховницах! Есть еще сила у Речи Посполитой! Даже коронный канцлер повеселел. На худощавом его лице заиграли розовые пятна.
Кравчие разливали в высокие бокалы венгерское вино, слуги за столом каждого гостя стояли наготове с салфетками, ложками, вилками и ножами.
Личный кравчий коронного гетмана и ливрейные слуги поднесли полотенца и несколько мисок, наполненных душистою водой; великие региментари окунули в нее пальцы и небрежно вытерли их полотенцами.
В знак особого внимания канцлеру поднесли душистую воду в золотой миске, а полотенце ему протянула пани гетманова.
