Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна
— Ты, Ковших, знай своё место. Лебедев здесь по заданию Николая Николаевича для услуг. Он же следит за порядком и помогает, в случае надобности. Вот, например, Евгений Васильевич ранен, но в строю. Ему надо вовремя подать лекарство, заложить сани и прочее…
— Ах, прости, Лебедев! — Ковших снова обратил на меня свои еврейские воловьи очеса. — Откуда мне было знать? Впрочем — простительно. Я ведь не офицер, а всего лишь претендую на emploi вольноопределяющегося при штабе. А тебе, Лебедев, я при случае подарю толковый словарь Даля. Я вообще люблю делать подарки.
Сказав это, Ковших многозначительно посмотрел на его благородие Мейера, и тот снова закрыл глаза, будто уснул.
— Зачем? — Их благородие штабс-капитана подбросило на пружинах дивана, словно внутри того взорвалась мина. — Зачем при штабе вольноопределяющимися нужны такие вот Ковшихи?
Однако сие восклицание господа офицерство пропустили мимо ушей. Промолчали, замяв тем самым дело о вопиющей наглости, буквально все, включая бородачей из 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков. Этой оказией тут же воспользовался Ковших. Всем известно свойство его вездесущего народа любые обстоятельства обращать с свою пользу.
— Испытываете недостаток в газетах? — поинтересовался он самым развязным тоном. — А я как чувствовал! Как раз захватил несколько свежих номеров "Утра России", "Финансовой газеты", "Донского вестника", "Права", ну ещё всякой всячины губернского пошиба. Эй, там! Уважаемый! Лебедев! Да ты хам, братец! Нешто не слышишь? Да, ты! Ты!!! В прихожей газеты. Принеси их. Быстро! Пшёл!!! Эй, постой! Не только это. Там ещё корзины и ящик. Два ящика! Нормальная выпивка и закуски для господ офицеров. Быстро неси всё. Работай! Ах, ты, лядащая тварь!
На этот раз за меня заступился их превосходительство Даниэль-бек Пирумов. А может, Даниэл Бек-Пирумов, кто их разберёт на трезвую голову?
— Мордовать нижние чины у нас не принято, — проговорил он из-за газеты. — Николай Николаевич не одобряет грубости по отношению к ним. А вы "хам" да "пшёл". Николай Николаевич называет нижние чины "русскими витязями". И это без малейшей иронии. Минбашибеков, вы не находите, что господин Ковших необоснованно груб?
— Господь мой всемогущий! Не с вами, не с вами! — Ковших сложил нежные ручки, словно действительно собирался молиться своему Иегове. — Офицеры — аристократия русского общества. Истинная аристократия!
Их благородие штабс-капитан перед поставленным вопросом непосредственного начальника сначала впал в небольшую задумчивость. Не обращая внимания на раж Ковшиха, ответил длинно, но подробно и не теряя обладания собой.
Сколько лет я служу в строевых частях? Пятнадцать? Двадцать? Как и любой из нас, кроме строевой службы мало что видел, а вот солдат и офицеров множество перевидал. Кто они, русские офицеры? Взять хоть моего отца, мою семью, меня…
Родился я 14 марта 1875 года в городе V. Варшавской губернии, вернее в пригороде его за Вислой — в деревне J. Занесла нас туда судьба потому, что отец мой служил в бригаде пограничной стражи, штаб которой находился в V. В этих же местах родители мои остались жить после отставки отца.
Отец, Ефим Иванович Минбашибеков, явился на свет незадолго до наполеоновского нашествия на Россию в крепостной крестьянской семье, в Саратовской губернии. Ни точной даты рождения отца, ни названия его родной деревни не упомню. Умер он — когда мне было 10 лет, и случилось это ровно 30 лет назад. Поэтому о прошлой жизни отца — по его рассказам — у меня сохранились лишь смутные, отрывочные воспоминания.
В молодости отец крестьянствовал. А 27-ми лет от роду был сдан помещиком в рекруты. В условиях тогдашних сообщений и солдатской жизни (солдаты служили тогда 25 лет — и редко кто возвращался домой), меняя полки и стоянки, побывав походом и в Венгрии, и в Крыму, и в Польше, отец оторвался совершенно от родного села и семьи. Да и семья-то рано распалась: родители отца умерли еще до поступления его на военную службу, а брат и сестра разбрелись по свету. Где они и живы ли — он не знал.
Царствование императора Николая I, "Николаевское время" — эпоха беспросветной тяжелой солдатской жизни, суровой дисциплины, жестоких наказаний. 22 года такой службы наделяли человека опытом исключительным. С трепетом я слушал рассказы отца о практиковавшихся тогда наказаниях. Одно из них — "прогнать сквозь строй". Солдат, вооруженных ружейными шомполами, выстраивали в две шеренги, лицом друг к другу, и между шеренгами прогоняли провинившегося, которому все наносили шомпольные удары. Бывало, забивали до смерти! Рассказывал отец про те времена с эпическим спокойствием. "Строго было в наше время, не то что нынче!" — вот обычное его присловье.
Отправляясь на военную службу, отец знал только грамоту. По прошествии двадцати двух лет получил чин фельдфебеля. Воинская служба кое-чему его научила, и на двадцать третьем году службы отца допустили к офицерскому экзамену. Чтение и письмо, четыре правила арифметики, знание военных уставов, письмоводства и Закон Божий — вот и весь экзамен по тому времени. Не так уж и сложно. По результатам сданного экзамена отца произвели в прапорщики, с назначением на службу в одну из бригад пограничной стражи, в район уездного города Р. на севере Польши. Там отец приобрёл приятные и добрые знакомства с местными помещиками, бывал у них в гостях и принимал их у себя. Там он познакомился и с моей матушкой. Моя матушка происходит из мелкопоместного дворянского рода, младшая из семерых дочерей.
Моя матушка до сих пор хранит документы отца. Среди них "Указ об отставке", содержащий перечень военных действий. Там после Крымской и Венгерской компаний, о которых отец почему-то не любил рассказывать, упоминается участие отца в поражении разбойничьих шаек на юге Польши. В документах указывались даже имена предводителей шаек и названия населённых пунктов, из которых отряд отца их выбивал. Это уже о начавшемся в 1863 году польском восстании. Вот о чём отец так любил говорить, а я с напряжением слушал, ведь за польскую кампанию отец получил чин и орден. Чего я только не услышал! Как отец носился с отрядом своим по приграничному району, преследуя повстанческие банды. Как однажды залетел в прусский городок, чуть не вызвав дипломатических осложнений. Как-то раз, когда он и солдаты отряда парились в бане, а разъезды донесли о подходе конной банды "косиньеров", пограничники — кто успев надеть рубахи, кто голым, только накинув шашки и ружья, — бросились к коням и пустились в погоню за повстанцами. В ужасе шарахались в сторону случайные встречные при виде необыкновенного зрелища: бешеной скачки голых и черных (от пыли и грязи) не то людей, не то чертей. Как выкуривали из камина запрятавшегося туда мятежного ксендза.
Рассказывал отец и про другое: не раз он спасал поляков-повстанцев — зеленую молодежь. Надо сказать, отец был исполнительным служакой, человеком крутым и горячим и вместе с тем необыкновенно добрым. В плен попадало тогда много молодежи — студентов, гимназистов. Отсылка в высшие инстанции этих пленных, "пойманных с оружием в руках", грозила кому ссылкой, кому и чем-либо похуже. Тем более что непосредственным начальником отца был некий майор Клюге — самовластный и жестокий немец. Опасаясь его решений, отец на свой риск и страх, при молчаливом одобрении сотни (никто не донес), приказывал, бывало, "всыпать мальчишкам по десятку розог" — больше для формы — и отпускал их на все четыре стороны.
Мне не забыть никогда эпизода, случившегося лет через пятнадцать после восстания. Мне было тогда лет шесть-семь. Отцу пришлось ехать в город L зимой в санях. Я упросил его взять меня с собой. На одной из промежуточных станций остановились в придорожной корчме. Сидел там за столом какой-то высокий плотный человек в медвежьей шубе. Он долго и пристально поглядывал в нашу сторону и вдруг бросился к отцу и стал его обнимать. Оказалось, бывший повстанец — один из отцовских "крестников".
