Фаина Гримберг - Примула. Виктория
Чай был подан в Голубой гостиной; высокие окна открывали густую зелень английских полей и лесов.
Пили чай запросто, в узком кругу своих. Альберт внезапно также почувствовал, что в самом ближайшем времени жизнь его изменится круто и навсегда. И он уже словно бы знал, — не разумом, но чувством! — что жизнь его уже навсегда — до самого конца! — связана с этой миниатюрной женщиной, королевой такого большого государства. И, как всякий мужчина, чувствуя, предчувствуя скорейшее расставание с мужской свободой, он невольно впадал в ещё большую меланхолию, нежели та, что была ему обычно свойственна... Лицо его несколько вытянулось и будто похудело, уголки губ опустились, щёки будто втянулись немного, а глаза потемнели темнотою грусти...
И непонятным образом ощутив его настроение, Вики тотчас обернулась к нему. Её оживлённое девическое лицо говорило: «Посмотри, это я! Это всего лишь я, неотъемлемая часть тебя, часть твоей жизни, твоего бытия, отныне и навсегда! Но это не страшно, это вовсе не грустно! Посмотри на меня! Во мне, в моей натуре, в моём теле и в моей душе не заключается ничего таинственного. Я — сама простота, честность, откровенность. Я — для тебя...»
И он послушался, прислушался к этому беззвучному зову, призыву; губы не растянула, но легко тронула, чуть сморщила улыбка из-под тёмных усов...
Виктория заговорила, он отвечал, разговор шёл незначительный, о пейзаже заоконном. Герцогиня Кентская вмешивалась, и молодой паре тотчас казалось, будто кто-то совсем чужой нарушает чрезвычайно интимное их общение...
Визит протекал как полагается. Ужины, приёмы. Старомодная роскошь убранства дворцовых залов, напоминавшая о Людовике XVI и Марии Антуанетте. Принцу Альберту все эти золочёные ракушечные завитки представлялись безвкусицей, как будто течение времени утяжелило и огрубило изящное капризное рококо королевы-пастушки[59]. Время публичного отрубания королевских голов давно уже миновало, по мнению Альберта. Он предпочёл бы теперь что-нибудь строгое, что-нибудь похожее на римскую античность...
Виктория снова наслаждалась своей влюблённостью. Снова ей хотелось танцевать, снова она чувствовала себя лёгкой, юной, весёлой. Пошли беседы наедине и молчание с глазу на глаз. Она надевала большую шляпу мужского фасона и в тёмно-синей амазонке отправлялась кататься верхом в парке Виндзорского дворца. Альберт прекрасно держался на лошади.
Они объяснились простыми словами. Альберт вернулся в Кобург. Брат Эрнст искренне радовался его счастью. В дорожной карете Альберт молчал. Снова он меланхолически сожалел о скорой потере мужской молодой свободы. Но в Кобурге его догнало письмо. «Никто не любит тебя так горячо, как преданная тебе Виктория», — писала она. Он вспомнил, как хорошо и просто случалось ему говорить и молчать с ней... Но теперь беспощадная память воскресила и кое-что другое, Виктория была королевой, Виктория отличалась в определённой степени самоуверенностью; более того, Виктория, кажется, полагала эту самоуверенность необходимой чертой королевского облика; ей нравилось напоминать ему о своих королевских обязанностях, о том, что она должна проводить часы и часы в кабинете, прочитывая и визируя бумаги... Она была королевой. Он вполне отдавал себе отчёт в том, что брак с королевой Англии унесёт не одну лишь его мужскую свободу, но и возможность сделаться правителем небольшого германского княжества. Такая возможность всегда, в сущности, для него оставалась... Но теперь он отказывался от такой возможности. Кем он должен был стать теперь? Кем он должен был стать для Англии? Иностранным принцем, который женился на королеве? Единственным ответом на этот роковой вопрос могло быть только «да». Но он уже не хотел обдумывать, взвешивать, он решился.
Между Кобургом и Лондоном завязалась оживлённая переписка, любовная переписка. Виктория открывала своё сердце ему, вновь и вновь признавалась в любви.
В начале зимы 1840 года она написала Альберту о том, что ей предстоит объявить в парламенте о своём замужестве. В шестой раз ей предстояло выступить в парламенте. Она волновалась даже более, чем когда ей предстояло произнести свою первую речь. В парламент внесён был билль о необходимости предоставления пятидесяти тысяч фунтов ежегодно на содержание супруга королевы. Разгорелись дебаты. Газеты охотно публиковали карикатуры, изображавшие Альберта в заплатанной одежде и с протянутой нищенски рукой. В конце концов решено было сократить предложенную сумму до тридцати тысяч в год. Пресса ехидничала, задавая каверзные вопросы: а не является ли принц тайным католиком, а будет ли он полезен Англии?
Альберт приехал в Виндзор в сопровождении своего приближённого, барона Штокмара, который занимал при нём приблизительно такое же место, какое занимала при королеве верная Луиза Литцен.
Виктория встретила жениха радостно и поделилась с ним раздражением по поводу сокращения содержания, положенного ему согласно цивильному листу.
— Это всё тори! — восклицала она. — И ты понимаешь, я не могу, не имею права!.. Как я хотела бы запретить этих тори! Чтобы их вовсе не было, не стало в Англии. Но забудь то, что я сейчас тебе сказала. Я — королева. Тори и виги — мои в равной степени. Здесь всё — моё, понимаешь? Мои тори, мои виги, моя правящая партия, моя оппозиция; газеты, которым не возбраняется лезть в мою жизнь и публиковать карикатуры на меня и на тебя, да, на тебя; так вот, эти газеты, они тоже мои. Это моя страна, Альберт, моя Англия!.. — Она раскраснелась, светлая прядь упала вдоль щеки. Виктория резко мотнула головой. Сейчас она показалась Альберту совсем юной, девочкой...
— Ни один тори не получит приглашения на нашу свадьбу! — Виктория невольно надула на мгновение губки...
Собственно, она имела в виду не свадьбу как таковую, а церемонию бракосочетания.
* * *
Утром она завтракала с папильотками в волосах; пила на французский манер шоколад в постели, макая в белую фарфоровую чашку, наполненную ароматной коричневой жидкостью, золотистый бриош. Луиза Литцен сидела на краю постели и роняла ободряющие фразы. Нельзя сказать, чтобы королева особенно нуждалась в ободрении, но ободрение, кажется, входило в некий неписаный предсвадебный ритуал. Затем парикмахер-француз получил в полное своё распоряжение пышные волосы королевы. Спустя час голову её украсила гладкая, как раковина, причёска, разделённая безукоризненным пробором и увенчанная уложенными на античный манер косами, сверкавшими, как лакированные...
10 февраля 1840 года. День королевского бракосочетания. Её свадебное платье было сшито из материи английской выделки.
Альберт в парадном мундире с золотым шитьём и Виктория в белом наряде невесты уже стояли перед алтарём. Архиепископ Кентерберийский, в полном облачении, в мантии, в парадной митре, задал врачующимся положенные вопросы. Он и она поочерёдно отвечали «да». Да, она берёт его в мужья; да, он берёт её в жёны. Да, теперь они навсегда вместе, в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности. Разумеется, им не могла угрожать та бедность, которая сумрачно караулила какую-нибудь пару молодожёнов из Манчестера или Ливерпуля... но... у королей свои скелеты в шкафах старинного красного дерева!..
Королева выходила замуж. Ещё только в 1882 году будет в Англии принят закон об имуществе замужних женщин! А покамест всё имущество жены должно было безраздельно принадлежать мужу. Только хитроумным, должным образом составленная дарственная запись на имя жены сохраняла за ней право распоряжаться своим имуществом. Но всё это не имело отношения к браку королевы. Муж королевы изначально должен был занять подчинённое положение. В Англии он должен был оставаться... мужем королевы Англии!..
Виктория переоделась к балу. Снова она танцевала с человеком, в которого была влюблена. Украшенные драгоценными камнями туфли, в них она венчалась, теперь сменила на атласные белые бальные туфельки. Чуть опускала голову и видела носки лакированных туфель, нет, уже не жениха, мужа, своего мужа! Лоб немного саднило после тяжести бриллиантовой диадемы. К ужину стол был накрыт парадно. Серебро и хрусталь, голуби, жаренные в сливках, омары, телятина, лососина, клубника, шампанское...
Теперь предстояло ехать в Виндзор. Там будет её первая брачная ночь, её медовый месяц, там она сделается женщиной.
Прощание с матерью, с верной Луизой и придворными было коротким. Королева в белом дорожном костюме, в горностаевой накидке, в белом капоре села в карету. У ворот дворца собралась толпа. Отцы поднимали детей на плечи, чтобы дети могли увидеть королеву. И ещё в сороковые годы двадцатого уже века живы были англичане, лондонцы, видевшие в своём детстве новобрачную королеву. Королева и принц держались за руки. Левой рукой она сжимала его руку, а правой рукой приветствовала народ, свой народ. Она махала рукой непрерывно; кисть заныла, но Виктория не могла, не имела права лишить народ, свой народ приветственных взмахов королевской руки.
