Святослав Рыбас - Русский крест
По вечерам к Нине больше не приезжали веселые компании, не оглашали песнями садов, не привозили праздничного задора.
Шел сухой деловитый сентябрь. Никаких праздников не было. Да и кому праздновать, если в Крыму нет общества, а все перемешано и разорвано? Из Парижа приехали представители русско-еврейского финансового и промышленного мира Чаев, Животовский, Барк, Федоров, присматривались, примерялись к новой иллюзии. Эта иллюзия, скрепленная привычным аппаратом управления с отделениями и канцеляриями, по-прежнему производила надежды.
Нина не знала, куда повернется крымский финансовый корабль, на переговоры у Кривошеина ее не звали. Но она догадывалась, что Чаев и Животовский будут стремиться отпихнуть Симона и Винтергауза, чтобы встать к рулю, а уж ей от этого лучше не будет.
Не потому ли все призывы о защите русских интересов наталкивали на непонимание, что их некому было поддержать, кроме таких бессильных деятелей, как Нина?
Впрочем, нет, думала она, армия тоже поддерживает, только при этом душит.
Напечатанный еще в мае "Вечерним словом" приговор подтвердился к сентябрю в полной мере: "Мы приобрели уже устойчивую славу нации, лишенной национальной гордости, и попали в положение беднейших родственников".
Почти как предсказания Осиповны, кругом клубился туман. Выныривала из него жизнерадостная курносая физиономия британца, манила освобождением и сулила сотни тысяч. Нина настаивала на оплате в фунтах, расписывала достоинства угля и запасы пластов. Но он хотел всучить ей "колокольчики".
- Это ваше последнее слово? - спросила Нина. - Тогда - к чертям!
- Вы нашли других покупателей? - спросил британец.
- А как вы думаете? С каждым днем армия идет дальше и дальше.
- Это они толкают вашего генерала! - со злостью произнес Винтергауз. Что ж, вы можете все потерять...
- Или все получить, - сказала она.
Неизвестно, что ей больше придало силы, собственная гордость или успехи кутеповской армии, занявшей Александровск, и Донского корпуса в Донбассейне.
А Винтергаузу нечего было отвечать, и он пока отстал от нее.
Но если завтра добровольцы и донцы отступят? Нина думала над этим, решила: все равно не уступать.
У нее оставался магазин, где Алим неторопливо торговал виноградом, яблоками и немного - мукой. Значившееся на вывеске "Русский кооператив" соответствовало скромности предприятия и вызывало в Нининой душе горестную усмешку. Алим пытался взбодрить хозяйку, чтобы она забыла Скадовск и занималась магазином. Должно быть, он привязался к ней, и она, как ни странно, чувствовала его почти соплеменником, будто его черная низкая каракулевая шапочка с полумесяцем была казачьей папахой.
Однажды она склонилась над ящиком с виноградом, упершись рукой в колено, и выбирала прохладные, чуть матовые от пыльцы кисти, как вдруг что-то почувствовала и обернулась.
У дверей стоял Артамонов, она успела поймать его пристальный взгляд, потом он неловко улыбнулся.
- Иди сюда, - позвала Нина. - Смотри, какая красота. - Она взяла гроздь, подбросила ее на ладони и спросила, подразнивая: - Нравится? Хочешь взять из рук одинокой вдовы?
Артамонов подошел и протянул руку.
Может, он еще не понял.
- Хочешь? - повторила она, поднимая гроздь.
- Давай, - сказал Артамонов.
- Возьми! - Нина отвела гроздь в сторону.
Артамонов вздохнул и признался:
- Я ведь помню тебя еще в Ольгинской. Ты на свои деньги нанимала подводы для раненых.
- Да, - сказала она.
- Тогда я подумал: вот!... У тебя на руках умер маленький кадет... Такие, как ты, поддерживали нашу надежду... А сейчас - что? - спросил Артамонов с проникновенной суровостью.. - Я у тебя в батраках, а надежд никаких.
Ей стало досадно из-за его глупости. Неужели он собирался осуждать ее? За то, что она не опустилась до нищеты?
- Ну бери же! - потребовала она, протягивая ему виноград. - Ты не батрак, мы с тобой первопоходники. Или ты разочаровался во мне?
Артамонов взял гроздь и бросил ее обратно в ящик..
- Не надо так со мной, - попросил он. - Я могу вообразить Бог знает что. А если что взбредет мне в голову, меня не своротишь.
- Да ты как мальчишка! - упрекнула Нина, улыбаясь ему.
Артамонов опустил глаза. Сквозь редкие пушистые волосы стало видно, что вся его голова краснеет.
"Мальчишка, мальчишка! - подумала Нина. - Он меня боится".
- А что тебе может взбрести? - лукаво спросила она, подбочениваясь и выпячивая груди. - Ты робеешь?
- Ты чужая, - неохотно сказал Артамонов.
Она с вызовом подняла руки к затылку откровенным отдающимся движением, потом медленно сбросила руки вниз и, отвернувшись, окликнула в дальней комнате Алима:
- Виноград больно хорош, накинь-ка сотню.
Татарин ответил что-то непонятное.
- Пойди, скажи ему, - велела Нина Артамонову.
Могла ли она преодолеть его робость, подобно тому, как когда-то соблазнила Виктора Игнатенкова, привязав его к себе? Но тогда Нина была другой.
И больше Артамонов не слышал от нее о вдовьем одиночестве.
Через день объявился Винтергауз с незнакомым мужчиной в кремовом чесучовом костюме и канотье.
Нина закрылась с ними. Они беседовали недолго, и британец согласился уплатить фунтами за рудник и усадьбу. Он говорил, что коньюнктура сейчас в пользу Нины, и поэтому он уступает.
Незнакомец (это был нотариус) поздравлял Нину с удачной сделкой и раскладывал на холщовой скатерти купчие документы.
Она тупо смотрела на золотой перстень на его мизинце, и ей мерещилось какое-то другое золотое кольцо, которое она когда-то видела на мизинце - у кого же?
Нина ощущала растерянность и досаду. Винтергауз покупал ее последнее, ее кровь.
- Вы не верите удаче? - усмехнулся нотариус. - Позвольте, я взгляну на ваши бумаги.
Блеснул нотариусский перстень, чужие пальцы сжали ее собственность. "Не надо, - предостерег ее рассудительный голос. - Это враги. Где ты будешь жить, если продашь усадьбу?"
Но другой голос напомнил, что России больше нет и нельзя жить химерами.
Нина вспомнила, у кого видела золотое кольцо: у Корнилова. Бесстрашный генерал выплыл из прошлого, чтобы укорить ее, однако нагловатый стряпчий оттеснял его.
- Хорошо, я продаю! - сказала Нина.
Из кожаной папки, где хранились ее бумаги, высовывался край фотокарточки. Родина слала Нине последнее напутствие.
Винтергауз, уловив ее замешательство, заторопился идти поскорее в контору, подписывать купчую и получать долгожданные фунты.
- Да не убегу я! - насмешливо вымолвила Нина. - Или боитесь, что наши займут Донбассейн и я передумаю?
- А если не займут? - бросил нотариус и быстрым движением выхватил из папки фотокарточку. - Позвольте полюбопытствовать?
Нина ударила его по руке. Фотография Петрусика взлетела над столом. Нотариус отшатнулся, крикнул:
- Сумашедшая!
Винтергауз, покачивая головой, снисходительно похлопал его по спине, словно советовал утихнуть.
- Поднимите, - велела Нина.
Нотариус подумал немного, затем развел руками.
- Ну и темперамент!.. Я подчиняюсь, мадам! - сказал он, подняв фотокарточку с пола.
"Господи, до чего ты меня доводишь!" - мелькнуло у нее.
Надо было скорее кончать дело.
* * *
Вечером Нина уже была богатой. Она подарила пятьсот фунтов Артамонову, не зная, зачем это делает, просто жертвуя, как свечу поставила.
- Откупаешься? - догадался штабс-капитан.
- Я в Константинополь поеду, - сказала она. - Здесь ничего путного не будет.
- Не будет, - сразу согласился он. - Теперь наши либо в земле, либо нищенствуют.
Услышав эти слова, Нина раздражилась еще больше. Как ей хотелось, чтобы кто-то сохранял веру, тогда бы ей было легче.
Вокруг кружилась легкая жизнь Приморского бульвара с вечными интересами развлечений и самообмана, напоминающая бурление турецкой Перы. Странно было смотреть на мужчин и женщин, прогуливающихся неспешными шагами под перемежающиеся звуки волн и "Маньчжурского вальса", ведь они шли по краю пропасти!
- Пойдем к моим увечным воинам, - предложил Артамонов. - Устрою им праздник, а ты поглядишь, как прозябают калеки.. Не бойся - стонов не будет, народ там веселый.
Нина согласилась, испытывая некую вину.
Сперва она зашла в магазин, переложила в сейф брезентовый портфель с деньгами и взяла у Алима винограда и яблок.
Татарин перевязал два пакета бечевкой, потом грустно сказал, что приходил какой-то военный, оставил нехорошую бумагу.
Он подал ей листок с печатью комендатуры, где предписывалось "Русскому кооперативу" освободить занимаемое помещение к двадцатому сентября ввиду обстоятельств военного времени.
- Бакшиш надо дать, - заметил Алим. - Я знаю.
- Дай сюда. - Артамонов выдернул и порвал листок. - Конец "Русскому кооперативу". Все, Нина-ханум, закрывай дело.
