Святослав Рыбас - Русский крест
- Это невозможно! - возразил Симон. - Рудник входит в Русско-Французское общество. Мы не собираемся ничего продавать.
- Погоди, погоди, - остановила его она. - Вы хотите купить рудник? А заплатите в фунтах?
- Часть можно и в фунтах, - ответил Винтерхауз. - Я приехал из Парижа, англичане и американцы тоже хотят организовать компанию в Донецком бассейне. Мы - люди широкие.
- Только в фунтах! - перебила Нина. - И не надо "ермаков" и "колокольчиков"!
- Почему же? - спросил он.
- Не задавайте глупых вопросов, - отрезала она. - Я вижу, вы мало разбираетесь в наших делах.
- Вполне разбираюсь, - не согласился Винтерхауз. - Раньше в центре англо-русского вопроса стояли Индия, Афганистан, Иран. А Донецкий бассейн был для Франции. Вы согласны?... Но теперь все меняется.
- Что меняется? - с вызовом спросила, Нина и посмотрела на Симона, подбадривая его и про себя думая, что не надо торопиться.
- Многое меняется, - повторил англичанин. - Я знаю, вашим отрядом у деревни Караванной взорван единственный снарядный завод красных на всем юге. А это уже в самом бассейне. Поэтому мы ведем с вами разговор о покупке рудника.
- Вы шутник, Винтерхауз! - заметил Симон. - Это похоже на то, как в гостях подвыпивший джентльмен начинает приставать к жене хозяина дома. Такое дурно кончается.
- Клянусь, я ни к кому не пристаю, - усмехнулся Винтерхауз. - Никто не запретит купцу продать свой товар за подходящую цену. Но я даже же покупаю. Мы просто обсуждаем разные возможности, не так ли?
- Идите вы к черту! - вдруг вспылил Симон.
Винтерхауз чуть приподнял верхнюю губу, прищурился и встал.
- Вы делаете ошибку, месье Симон, - сказал он строго. - В нашем деле нельзя позволять себе подобной роскоши... А с вами, мадам, мы еще продолжим наш разговор. - Англичанин поклонился Нине и вышел.
- Что за фрукт? - спросила Нина. - Похоже, он готов нас потеснить. У него есть деньги?
Симон сердито фыркнул и сказал:
- Не вздумай, душа моя, с ним связываться. Это шакалы. Бросили Врангеля без поддержки, а теперь боятся опоздать.
- Кто они? - продолжала спрашивать она. - Что ты кипятишься?
Ей захотелось подразнить его. Вот наконец у французиков появились соперники, за ней начинают ухаживать сразу два кавалера! Только бы не продешевить и взять с них побольше. И валютой. Никаких "колокольчиков" ей не надо.
- Я? Кипячусь? - пожал плечами Симон. - Да мне его жалко. Весь Крым ненавидит этих торгашей. Не дай Бог попадется под руку какому-нибудь офицеришку - убьет... Я о тебе забочусь. Если будет еще приставать, ты ему прямо скажи...
- А вдруг фунты предложит? - улыбнулась Нина.. - Ты ведь не предлагаешь.
- Я для тебя ничего не жалел, душа моя, - тоже улыбнулся он. - Да нет у него фунтов, они "колокольчики" скупали, чтобы расплатиться с такими, как ты... Что говорят в управлении торговли? - Симон переводил разговор на ее дела, показывая тоном, что Винтерхауз не достоин долгого разговора. - Они обещали возместить твои убытки.
- "Колокольчиками"! - насмешливо вымолвила Нина. - Нашими несравненными "колокольчиками"! Я им не верю ни на грош. И тебе не верю.
- Ну! - огорченное сказал Симон. - С чего бы это?
Он встал, подошел к ней, взял за руку и стал ласково поглаживать, укоризненно качая головой.
- Нет, Симоша, с чего тебе верить! - смеясь и вырывая руку, воскликнула Нина.
- А сколько я для тебя сделал? - он не отпустил руку, попробовал снова погладить. - Я вижу - ты дурачишься, хочешь пощекотать мне нервы.
- Продать тебе за франки? - предложила она. - Давай?
- Ниночка! - пристыдил Симон. - Зачем тебе франки? Сколько пшеницы ты уже отправила в Константинополь! Я уж не говорю, кому она пошла...
Ой намекал на то, что зерно было куплено британцами, которые с воловьей простотой теснили в Турции французов.
- Шакалы купили пшеничку, - нервно-весело ответила Нина. - Я платила за нее "колокольчиками", получала фунтами. Помнишь, как ты учил в Ростове? Я и научилась!... Продам теперь этот проклятый рудник, присмотрю себе какого-нибудь инвалида, они надежные, уеду к эфиопам. Эфиопы православные. Буду финики у них выращивать..
Она подумала об Артамонове: может быть, он возьмет ее?
Мысль о замужестве волновала Нину, ведь не век ей жить вдовой и метаться по свету.
- Пора перестать гоняться за химерами, милый Симон, - серьезно сказала Нина. - Чего только у меня не перебывало в руках. Кажется, еще чуть-чуть и Бога схватила бы за бороду. А все кончалось крахом. Я боюсь, что и на сей раз будет так же.
Услышав ее серьезный голос, он по прежнему настрою еще изобразил движением бровей и улыбкой некую шутливость, но не доиграл до конца и спросил:
- Хочешь, пойдем пообедаем? Забудем все дела, возьмем самый сладкий арбуз... Просто пообедаем.
- Ты думаешь, они дойдут до Харькова? - спросила Нина. - Ты столько лет прожил в России!.. Ничего у вас не получится. Как ни подталкивайте Врангеля в каменноугольный район.
- Это в Скадовске тебя растревожили, - заметил Симон. - Да еще этот шакал Винтергауз! А если разумно посмотреть на дело, то нечего тебе волноваться - наше Общество защитит тебя. В конце концов я сам тебя защи... - Он запнулся, не зная, как лучше сказать: "защитю" или "защищу", и, не справившись с трудностями русского языка, закончил по-другому: - Тогда я сам тебя защи... - но непослушный язык снова выставил ту же ловушку, Симон спросил:
- Как правильно сказать?
- Говори как угодно, только от души, - посоветовала Нина.
- Я не обманываю тебя, честно слово, - сказал он. - У нас с тобой одни интересы, разве ты забыла?
Она вспомнила, как он бросил ее в Константинополе, вспомнила крыс в гостинице, предостережения Ванечкина насчет французского доброхотства, и улыбнулась Симону обольстительной улыбкой.
- Симошенька, дорогой, как хорошо ты придумал - пообедать! - пропела она, окончательно решив разыскать англичанина и уйти от опеки русско-французов.
- Умница, - похвалил Симон.
Если бы он знал, что в ее памяти ожил рассказ Ванечкина о вызове на дуэль маркиза дю Пелу!
- Я не умница, я воительница, - лукаво ответила Нина. - Ну идем?
* * *
Неспроста константинопольская дыра привиделась ей. Тогда она рвалась на родину, уповала на русского Бога, сурового и всепрощающего, а что получила? Родине она не нужна. Бог отвернулся, хотя и сулил во Владимирском соборе защиту. Остался русский крест - одна перекладина европейская, вторая печенегская. Славно ли повисеть на таком?
В ресторане по-прежнему пели безумно-отчаянно:
Беженцы, беженцы, что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?!
Интеллигенты искали ответа на вопрос: как покаяться? Чем замолить свой грех против святой веры?
Священник Сергий Булгаков, бывший член Государственной Думы, утверждал, что интеллигенция впала в великий грех, когда стала отрицать Бога, и через этот грех в народе пробудилась тяга к самоуничижению.
Обыватели мало чему верили и терпеливо ждали, чем же все кончится. Напрасно "Вечернее слово" призывало: "Не стыдитесь быть русскими!" Напрасно Кривошеин стремился центр жизни переместить в толщу народных масс. Напрасно французский премьер называл Врангеля первым деятелем русского антибольшевистского лагеря, который понял, что в России все-таки произошла революция, - в Крыму мало кто его услышал.
В театре "Ампир" демонстрировался итальянский боевик "Сказки Востока (игра со смертью), и в этом названии отражались ощущения настоящих, а не воображаемых народных масс.
Где-то в глубине надломилось. Армия еще была жива и делала свое дело, не ведая, что обречена. Только и в ней - усталость, едкая мысль: больше не за что воевать.
Врангелиада дошла до края и должна была либо низринуться в пропасть, либо вступить на путь военной диктатуры.
Артамонов, приходя после встреч с инвалидами, работающими в мастерской Союза увечных воинов, говорил Нине, что все военные страшно злы на спекулянтов, и предсказывал перемены.
Что могло быть? Застрелят Главнокомандующего, как в марте застрелили генерала Романовского? Или он откажется от поста, как генерал Деникин? Или разгонит либералов-советчиков и совершит переворот?
Все уже было - и убийства, и перевороты, и предательство союзников.
Что же еще могло произойти?
Севастополю начинали грезиться сны Константинополя.
Одиночество уже грозило Нине, заставляло вспоминать Галатскую лестницу и торгующих русскими банкнотами прохиндеев.
- Что ты зажурилась, золотко мое? - спрашивала у нее Осиповна. - Он вже там у Господа нашего Бога, ему не больно. Мне мой сынок приснился - голый, медную кружку держит. Вбилы его, видно. Зараз всех повбивает.
Утешения Осиповны заканчивались предсказанием и Нининой гибели.
По вечерам к Нине больше не приезжали веселые компании, не оглашали песнями садов, не привозили праздничного задора.
