Сономын Удвал - Великая судьба
— А теперь мы просим вас спеть нам какое-нибудь древнее сказание. — И он преподнес чашу певцу. Тот принял ее стоя, выпил до дна, а затем, поставив чашу на стол, взял свой товшур и запел. И перед взором каждого из сидящих в юрте как бы возник образ сказочного богатыря в кольчуге и шлеме, с луком и колчаном, представились знаменитые горные вершины: Хар-хира, Цамба-Гарав, Алтай-Сутай, Отгон-Тэнгри, Таван-Богдо. Мелодия лилась, и в ней слышалось пение птиц, бряцание старинных клинков. То была песнь о сражениях богатырей, об их победах, о встречах после долгой разлуки с любимыми. И каждому, кто слушал сказителя, вспоминались родные края, жена, дети. И только Парчин, казалось, был далек от всей этой обыденности, он унесся в неведомую даль...
Максаржав думал о доме. Ему виделись булганские степи Хангая, широкая долина Селенги, вершины Хайлантая, Гунчин-Гурт, Цаган-Бургас, Цурайн-Дава, озеро Уран-Того. Высоко в горах в образовавшейся в незапамятные времена впадине возникло это озеро с отвесными берегами, которое по форме напоминало котел. Потому и назвали его Уран-Того, что означает «искусный котел». Три горы обступили озеро, словно три огромных камня, на которых устанавливают котел над костром. В этих горах множество укромных мест: небольших рощиц, покрытых сочной травою лужаек. Максаржаву вспомнилось, как он любил приезжать к озеру. Спрыгнув с копя, он отпускал его пастись на ярко-зеленых лужайках. А какие чудесные картины можно было наблюдать в горах Урап-Бурхэр и Жилэв! Какое многоцветье каменных россыпей! Тихо в горах, только слышится порой трубный голос изюбря да размеренное кукование кукушки.
А Дамдинсурэну вспомнилась Барга. И на ум вдруг пришло халхаское выражение: «Жить бы мне вечно, любуясь тобою». Далеко остались и река Халха, и величественные отроги Ном-рога, и голубые воды Буир-нура. «Что станется с людьми, которые живут на этих землях, у этих вод? Придут ли счастливые и мирные времена для них? Мне надо бы сражаться у себя на востоке, а меня вот занесло сюда, на запад...»
Один из командиров, уроженец улясутайского края, вынул из-за голенища трубку и закурил. Он слушал певца, вспоминая снежную вершину Отгон-Тэнгри, сияющую в лучах солнца, как остроконечный шпиль ганжира[Ганжир — островерхая башенка, деталь национальной культовой архитектуры.]; бескрайние пески и редкие ключи среди пустыни, дороги, извивающиеся между барханами... «В опасный путь пустился я, — думал он. — Но зато хоть дети мои станут счастливыми. Отец мой ничего, кроме издевательств да окриков, не знал, так и помер, не дождавшись победы над чужеземцами. В Улясутайском крае горы перемежаются долинами так, будто кто-то нарочно расставил их в таком правильном порядке. До чего же хороши места, где ты родился и вырос!» В звуках товшура слышались ему голоса птиц, купающихся в водах Ойгон-пура и Вус-пура. Вспомнилось и озеро Холбо-нур, на котором иной раз столько птиц собирается, что кажется, будто вода в нем кипит; вспомнилась и гора Маргац-ула, ее неприступные кручи и суровые скалы. Все словно говорило: «Будь батором, решительным и храбрым. И пусть душа твоя будет прозрачной и светлой, как воды родных озер!»
В запасе у Нарчина было столько песен и сказаний, что он мог петь несколько дней подряд. Но сегодня он решил исполнить только одну. Парчин кончил петь и отложил товшур. В юрте наступила тишина. Потом раздались голоса:
— Хорошо! Как хорошо он поет!
— У нас, монголов, есть добрый обычай, — сказал Максаржав, — перед сражением собираться вот так и слушать старинные песни да сказания. Мы просим вас завтра спеть и для цириков. Хорошее настроение у бойца — великое дело! Спойте им что-нибудь героическое. А сейчас давайте поблагодарим Парчин-гуая и продолжим нашу пирушку!
Все оживились, зашумели и принялись за угощение. В конце вечера Максаржав напомнил командирам:
— Позаботьтесь, чтобы бойцы хорошо отдохнули да чтоб сыты были. Окрестным хошунам, я знаю, нелегко снабжать нас продовольствием, так что припасы расходуйте экономно. Иной раз люди ссорятся из-за того, что каждый норовит получить кусок пожирнее. Жадность надо пресекать.
Кто-то из командиров подал голос:
— Правильно! Здесь не нищие попрошайки собрались, чтобы драться из-за куска. И мы сюда не обжираться приехали.
— Командиры должны показать пример — не обязательно каждый день есть одно лишь мясо. Существуют ведь еще и молочные продукты.
Когда все начали расходиться, Максаржав задержал Парчина.
— Давайте-ка посидим еще, чаю попьем. Если вы, конечно, не устали. Садись и ты с нами, Бого. Что-то спать сегодня совсем не хочется. Ну, рассказывайте, какие новости?
— Да какие новости... Что знал, то забыл.
— Как это забыл? Вон сколько песен в памяти держите. А тут — забыл.
— Хорошие вести, даже заткнув уши, услышишь и запомнишь. А плохое, хоть сто раз повторяй, забывается. Довелось мне как-то быть проводником у русских ученых-путешественников. Много интересного узнал я от них. Рассказывали они, к примеру, о главном городе белого хана — Петербурге — и картинки мне показывали. Людей там, говорят, множество: кто пешком ходит, кто в конном экипаже ездит, а кто и в самоходной повозке. Разве только на собаках не ездят. Хотя, говорят, есть у них места, где и собак запрягают. А улицы в том городе, рассказывают, длинные — каждая чуть ли не с уртон будет. Так вот, ездил я с этими путешественниками, рассказывал им наши предания. Многое у них перенял. Знаю, есть в их краях и огромное море, и широкие реки. А бог у русских и вера ихняя совсем не такие, как у нас. Звонят они для бога в колокола и храмы строят высокие. А дворец русского хана и вовсе немыслимой величины! Конечно, на то он и хан, чтобы жить в таком городе и в таком дворце.
— Много, говоришь, там у них народу?
— Что муравьев в лесу! Бедняки у них, как и у нас, бедные, а богачи — те уж нашим не уступят, у некоторых, говорят, миллионы накоплены.
— А языку их ты не научился?
— Да времени слишком мало было. Два-три слова всего запомнил. Чужие слова, если в них нет надобности, быстро забываются. Сами-то они по-монгольски бойко говорили. Хорошие это были люди — прямые и честные и ко мне уважительно относились. У них если «да», так «да», а коль «нет», так уж «пот». Если на кого рассердятся, то за дело. Но, надо сказать, и отходят быстро. Рассказывали они мне еще об одной стране, Германия называется. В других странах, говорят, в юртах, как у нас, не живут. В России дома все больше деревянные, а крыши из соломы, в Германии же дома кирпичные. Есть, говорят, специальные дома, где поют и пляшут. Я со своим товшуром, бывало, спою русским что-нибудь, так они мне деньги за это давали. Люди у них питаются больше всякой зеленью да овощами, мяса мало едят. Пел я и у русских нойонов, заработал немного денег и накупил гостинцев домашним.
— На юге[Имеется в виду Китай.] люди тоже едят много зелени, да к тому же еще такой, что в море растет. Трава да рыба, тем и живут, — заметил Дамдинсурэн.
— Русские говорили: у нас в городах красиво, как в раю. Оказывается, и на земле есть райские страны. Показывали мне картинку, дворец Петра-хана на берегу большого моря. Вот уж поистине рай земной. Ночью там, сказывали, солнце светит, а зимой в нем тепло, совсем как летом.
— Нашу Монголию бог не жалует, далеко нам до такого рая, — сказал Дамдинсурэн.
— Видно, за грехи предков не жалует, — вступил в разговор Максаржав, — они ведь сколько лет народ под каблуком держали. А вот у нас в Булган-Хурэ монахи тоже устроили для себя райский уголок.
— Тот чудесный райский дворец для русского хана, говорят, построили такие же, как мы, бедные люди. Уменье тут нужно да ум большой, — задумчиво сказал Парчин.
— Есть и у нас умные люди. Но с одним умом далеко не уедешь. Если нет денег, то и ум не поможет, — вставил Максаржав.
— А что, жанжин, если всем людям — богачам и бедным — разделить богатство поровну, а остальное отдать в казну? Государство станет богатым, тогда и у нас город-рай построить можно.
— Мысль неплохая, хорошо придумал. Только, видишь ли, есть люди, которые не любят трудиться. Такой скот пасти ни за что не захочет, лучше будет бродить по аилам, подаяния просить.
— Такая уж, видно, у них судьба, — вздохнул Дамдинсурэн.
А Парчин возразил:
— Судьба тут, пожалуй, ни при чем.
— Ну, вот и поговорили, — Максаржав обернулся к Пар-чину: — Устали небось? Поздно уже, пора и отдохнуть.
Тот поднялся и, прощаясь, сказал:
— Доброй ночи, жанжины-министры.
Когда Парчин вышел, Максаржав кликнул адъютанта:
— Вели сказать цирикам из полка Парчина, чтоб берегли своего командира. Нельзя нам терять такого искусного тульчи[Тульчи — народный сказитель, певец.]. Передай: если с Парчином что случится, не сносить им головы!
— Слушаюсь, жанжин, — ответил тот и вышел.
В юрте стало свежо, видно, к холодному дождю. Максаржав долго не мог уснуть, его одолевали заботы: «Одежда у цириков истрепалась, продовольствие приходится возить издалека. А тут еще и денег из столицы не присылают. Что, если к китайцам подоспеет подкрепление? Надо скорее выступать». Он поднялся и кликнул Того. Тот немедленно отозвался:
