Энн Райс - Плач к небесам
Оглянувшись по сторонам, он недовольно хмыкнул, увидев, что в комнате нет свечей. Он придвинулся к окну и изучил каждый из документов с напряжением малограмотного человека. Потом отдал их Гвидо вкупе еще с одним пакетом.
Гвидо сразу узнал этот пакет. В нем были все его рекомендательные письма из Неаполя. Он даже не знал, что эти бумаги были похищены, и теперь пришел в ярость.
Но тем не менее обратил внимание на документы. Все они были составлены на латыни и подписаны Марком Антонио Трески. В них объявлялось о его намерении подвергнуться оскоплению с целью сохранения голоса и содержалась просьба не винить никого в том, что он пришел к такому решению. Имя лекаря не было названо ради его безопасности.
В последнем послании, на имя семьи, копию которого держал в руках Гвидо, было четко сформулировано желание мальчика поступить в неаполитанскую консерваторию Сан-Анджело в класс маэстро Гвидо Маффео.
Гвидо смотрел на все это в остолбенении.
– Но не я толкнул вас на это!
Браво лишь улыбнулся.
– Внизу вас ждет экипаж, в котором вы отправитесь на юг. У вас будет достаточно денег, чтобы сменять лошадей и возниц до самого Неаполя, – сказал он. – А вот это кошелек мальчика. Он богат, я говорил вам. Но не увидит больше ни гроша, пока не поступит в вашу консерваторию.
– Семья должна знать, что я не имел к этому никакого отношения! – настаивал Гвидо. – Венецианское правительство должно знать, что это не моих рук дело!
Браво коротко усмехнулся.
– Кто этому поверит, маэстро?
Гвидо резко повернулся нему. Потом снова посмотрел на документы. Браво стоял рядом с ним, как демон-искуситель.
– Маэстро, – сказал он. – На вашем месте я бы не стал ждать, пока мальчишка проснется. Ему дали очень сильную дозу опиума. Я должен привезти его и уйти. Мне нужно как можно скорее покинуть Венецию. А вы, маэстро, позаботьтесь о мальчике. Он – ваше единственное оправдание.
Гвидо вошел в маленький домик, в котором спал Тонио. Он увидел, что лицо мальчика в крови, вокруг рта и на горле – синяки, а руки и ноги связаны грубой пеньковой веревкой. Лицо его казалось безжизненным.
Отступив на шаг, Гвидо издал протяжный низкий стон, не в силах сдержать ужас. Потом его горло сдавил рвотный спазм. Он посмотрел на пропитанный кровью тюфяк, на ножи, валявшиеся на соломе и на грязном полу. Потом весь затрясся и снова застонал.
Когда наконец он немного пришел в себя, то оказалось, что в комнате нет никого, кроме него и Тонио, что браво ушел, а дверь открыта. Городок за дверью был так тих, словно все жители его покинули.
Гвидо приблизился к кровати. Мальчик выглядел мертвым, маэстро долго не мог решиться поднести руку к его рту. Когда же он это сделал, то почувствовал слабое дыхание.
Тонио был жив.
Тогда Гвидо приподнял разорванную ткань и взглянул на результат произведенной операции.
Мошонка была разрезана и выпотрошена, рана грубо прижжена. Но сам разрез был небольшим, операцию провели максимально щадящим способом, и опухоли не наблюдалось. Со временем мошонка сожмется до ничтожных размеров.
Но, едва отведя взгляд от мошонки, Гвидо содрогнулся от еще одного очевидного открытия.
Он взглянул на спокойно лежащий орган Тонио и увидел, что он достигает в длину нескольких дюймов, почти как у мужчины.
Его охватил ужас. Острый ужас, заслонивший собой общий кошмар этой комнаты, где лежал пропахший кровью, избитый мальчик и куда грозно заглядывал болтавшийся за дверью браво.
Гвидо не был специалистом в человеческой анатомии. Он не понимал те таинственные процессы, которые произошли с ним самим, отняв у него голос на пороге величия. Он знал только, что наряду с чудовищной жестокостью в этом заключалась, возможно, столь же ужасающая несправедливость.
Он медленно коснулся лица спящего мальчика, пытаясь на ощупь определить хотя бы малейшие признаки пробивающейся бороды.
Но ничего не нащупал.
На груди волос тоже не было. Закрыв глаза, Гвидо воспроизвел своей безошибочной памятью звучание того высокого чистого голоса, который слышал под сводами собора Сан-Марко, столь восхитительно усилившими его.
Этот голос был чист, он был совершенен.
И все же перед ним лежал почти зрелый мужчина.
За его спиной в дверях опять возник браво. Своими могучими плечами он заслонил свет, просачивающийся в дверной проем, так что черты его лица было не разглядеть, однако голос прозвучал низко, угрожающе:
– Отвезите его в Неаполь, маэстро. Научите его петь. Скажите ему, что если он не останется там, то умрет с голоду, ибо не получит от семьи ни гроша. И внушите ему, пусть благодарит нас за то, что сохранили ему жизнь. И пусть помнит: он непременно расстанется с ней, стоит ему вернуться на Венето.
6
В тот же самый час в Венеции Карло Трески был поднят с постели неистовой Катриной Лизани, державшей в руках длинное и заковыристое письмо от Тонио, в котором он признавался в своем намерении лечь под нож ради голоса и поступить в неаполитанскую консерваторию Сан-Анджело. Немедленно были отправлены посыльные в государственную канцелярию, и к полудню все агенты государственной тайной полиции рыскали по городу в поисках Тонио Трески.
Эрнестино и все певцы его ансамбля были арестованы.
Анджело, Беппо и Алессандро вызвали на допрос.
К закату солнца по всем кварталам Венеции распространился слух о «жертве», которую принес «бродячий патриций» ради своего голоса. Весь город только и говорил об этом. Лекари и хирурги один за другим представали перед Верховным трибуналом.
Между тем не меньше семи разных патрициев и патрицианок признались, что выпивали и обедали в компании молодого маэстро из неаполитанской консерватории, который неоднократно расспрашивал их об уличном певце-патриции.
В конце концов Беппо, заливаясь слезами, признался в том, что приводил этого человека в собор Сан-Марко послушать Тонио. Бедняга Беппо был тут же брошен в тюрьму.
Карло с чистосердечными слезами и редким красноречием обвинял себя в столь ужасном повороте событий, поскольку не пресек своевременно неразумное и чрезмерное увлечение своего брата музыкой. Он не усмотрел в этом опасности. Он даже слышал о встрече Тонио с маэстро из Неаполя, но по неразумию не придал этому значения.
Обвиняя себя перед следователями, Карло, с опухшим от слез лицом и дрожащими руками, выглядел безутешным.
И все это было вполне натурально, потому что к этому времени он стал сомневаться в том, сработает ли все предпринятое, и с трудом сдерживался, чтобы не запаниковать.
Между тем Марианна Трески пыталась выброситься из окна палаццо в канал, но слуги удержали ее.
Маленькая Беттина, девушка из таверны, плакала, рассказывая, что ни питье, ни еда, ни даже женщины не могли удержать Тонио от пения.
Наступила полночь, но ни Тонио, ни маэстро из Неаполя не были обнаружены. Полиция прочесывала все городки и деревушки вокруг Венеции, вытаскивая из постели любого врача, который мог быть заподозрен в кастрации певцов.
Эрнестино освободили, и он принялся рассказывать о том, как тревожился Тонио из-за неизбежной утраты голоса, и во всех кофейнях и тавернах не могли говорить ни о чем другом, кроме как о таланте мальчика, его красоте и безрассудстве.
Когда рано утром сенатор Лизани наконец вернулся домой, он застал свою жену Катрину в истерике.
– Наверное, все в этом городе сошли с ума, раз поверили в это! – кричала она. – Почему вы не арестовали Карло, не обвинили его в убийстве брата! Почему Карло до сих пор жив?
– Синьора, – промолвил ее муж, в изнеможении опускаясь в кресло, – на дворе восемнадцатый век, а мы не Борджиа. В этом деле ничто не указывает ни на убийство, ни на какое-то другое преступление.
Катрина зашлась в крике. Когда наконец она смогла произнести нечто вразумительное, то заявила, что, если к завтрашнему полудню Тонио не найдут живым, Карло Трески будет убит. Она сама это сделает.
– Синьора, – сказал сенатор. – В самом деле, похоже на то, что мальчик либо мертв, либо оскоплен. Но если вы беретесь в наказание за это отнять жизнь у Карло Трески, возьмите также на себя вековечную ответственность, которую не разделит с вами ни один из государственных мужей. Ответственность за продолжение рода Трески.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Они въехали в Феррару до наступления ночи. Тонио так и не приходил в сознание. Когда экипаж, несшийся по бесплодной равнине, подбрасывало на ухабах, мальчик открывал глаза, но, похоже, ничего не видел.
В маленькой гостинице на окраине города Гвидо отнес его на кровать. Связал ему руки. Пощупал лоб.
В маленьком оконце дрожали зеленые тополя. Перед самым заходом солнца полил дождь.
Гвидо достал бутылку вина. Поставил свечу на подставку у изголовья Тонио и, усевшись в ногах, стал ждать, периодически проваливаясь в сон.
Он резко открыл глаза, сам не зная, почему проснулся. На миг ему показалось, что он в Венеции. А потом он вспомнил все, что случилось. Прищурившись, посмотрел на крохотный огонек свечи. И тут у него перехватило дыхание.
