Яцек Бохенский - Божественный Юлий
И ликтор пошел и «снял» Катона с трибуны. Разыграно это было при общем молчании, никто не защищал сенатора, все только опустили глаза. Прежде, когда Катон еще стоял, многие переговаривались – длинные речи Катона никогда не выслушивались с чрезмерным вниманием. После же «снятия» вдруг воцарилась тишина. Слышались только шаги Катона и – будто эхо – топанье конвоирующего ликтора. Но в этой тишине, в столь благоприятных акустических условиях, Катон на ходу снова начал говорить. Может быть, он хотел, чтобы это выглядело как продолжение речи, но на самом деле раздавались только бессвязные выкрики. Позабыты уроки философа Афинодора, предложения прерываются долгими паузами, сенаторы еще ниже опустили головы, а Катон кричал, чтоб они ни под каким предлогом не одобряли законов, чтоб подумали, что с ними будет, если и дальше все пойдет так, как шло до сих пор. О себе он не упоминал, он шел в тюрьму, покорясь своей участи, он лишь давал последние указания тем, кто оставался на свободе. Но вот тишину нарушил смутный шумок. Сенаторы встали с мест. По-прежнему никто не говорил ни слова (кроме Катона), но сенаторы явно собирались выйти вместе с арестованным. Движение захватило постепенно всех, но и теперь все смотрели в землю и молчали. Вскоре за Катоном вслед потянулось безмолвное шествие. Шли медленно, не очень уверенно, словно не зная, зачем идут. Всего минуту назад Катон, протестовавший на трибуне, казался бессильным и незначительным, вокруг шли обычные разговоры вполголоса, слушатели зевали, и Цезарь был потенциальным хозяином положения. Теперь Катон вдруг вырос, потому что его выводили из зала, и уже важно было не то, что он говорил, но то, что вскоре он должен был умолкнуть.
Цезарь, бог весть почему, испугался онемевшей толпы. Кое-кто медленно поднимал глаза. Странные взгляды – страх, удивление, даже отвращение и как бы попытка угадать будущее. Они словно предвидели, что Цезарь плохо кончит. «Снятый» и отправленный в тюрьму Катон побеждал, была в нем, видно, какая-то непонятная сила, которая снова увлекла толпу и помогла ему выиграть.
Поэтому консул, вопреки логике (а это с Цезарем редко случалось), подозвал одного из трибунов и приказал догнать Катона. Он шепнул трибуну, что тот имеет возможность уладить дело по иному. Катон и ликтор, вот так, как они идут, должны направиться не в тюрьму, а к дому Катона. Произошло, мол, недоразумение. Никакого ареста не было. Катон – свободен, и, наверно, ему, после такой изнурительной речи, захочется отоспаться у себя дома.
* * *С годами стало понятно, что было в Катоне: задатки божественности. Ну, разумеется, несколько иной божественности, чем Цезарева, не столь алчущей жертв (если не считать казненных катилинарцев), менее властной, скорее из сорта покорных и тихих, быть может, и не полной божественности, а только ее части, святости. Как бы то ни было, Катон творил чудеса: достаточно вспомнить загадочные поражения Цезаря в обстоятельствах, явно суливших победу. Был он, выходит, не просто святым, но порой обнаруживал некие сверхъестественные свойства, тревожил этой загадочностью. Аскет с чертами сверхчеловека, пророк Римской республики, первый до Христа кандидат на место босоногого бога-мученика, достойный стать объектом культа. Никакая грязь к нему не приставала, не помогла и жемчужина, подаренная Цезарем сестре Катона, Сервилии, любовная эта связь оказалась бесполезной, на Катоне ничто не оставляло пятен, как вода на стекле. Тогда Цезарь придумал другую ловушку. Он воспользовался Клодием. (Этот человек после злосчастной истории с Помпеей был ради Цезаря способен на многое.) Под видом почетного назначения Клодий втянул Катона в весьма неблагодарную миссию. Катону пришлось поехать на Кипр и таким образом удалиться из Рима. Но это не все. Миссия на Кипр была связана с возможностью небольшой войны на острове и с финансовыми делами, а в таких обстоятельствах не мудрено и поскользнуться. Цезарь рассчитывал, что там наконец-то какая-нибудь грязь да прилипнет к святому Катону, что случится хоть что-нибудь не вполне ясное и чистюлю можно будет обвинить в нечестности. В Риме об этом нечего было и думать. Все помнили, с какой педантичностью Катон когда-то исполнял обязанности квестора. Он изучил ради этого бухгалтерию, занимался финансовыми законами, чтобы контролировать каждого писца и положить конец злоупотреблениям. На собственные деньги он скупил старые кассовые книги времен Суллы, рылся в них, пока не отыскал записи о выплатах в течение ряда лет доносчикам и наемникам диктатора; Катон приказал вернуть все до гроша, принести собственноручно в государственную казну. Он не принимал подношений, неизменно отсылал их дарителям, будь то хоть царь, преследовал даже тень подкупа – ну, сущий бог, не человек.
На Кипре он предотвратил войну. Финансовые дела решил по-своему, не получив ничего для себя лично. Он только собрал немалую сумму для государства. Все счета он вел аккуратно, но на обратном пути, во время остановки на Корсике, матросы плохо присыпали огонь, вспыхнул пожар, и сгорели так тщательно составленные счета. Клодий ликовал. Он сразу же обвинил Катона в умышленном уничтожении счетов и в хищении. Но вызвал этим у сограждан лишь чувство неудовольствия. Кто кого обвиняет? – спрашивали римляне. – Клодий Катона? Да это смахивает на насмешку!
Цезарю пришлось искать другое средство против святости Катона. Боги не выносят друг друга, тем более кандидаты в боги. Их соперничество – самое ожесточенное и наименее сознательное. Здесь соревнование было исключительно драматическим – Катон оставался невредим, но ничего не приобретал, зато Цезарь приобретал постепенно все, но никак не мог отыскать у Катона ахиллесову пяту. В какой-то год Цезарь помешал ему получить консульство. Святой выслушал весть о результатах выборов совершенно равнодушно, играя в мяч. (Впоследствии, в «Записках о гражданской войне» Цезарь ухватился за этот эпизод и написал: «Катону не дают покоя старые обиды и поражение на выборах». Ничего больше он в святом не увидел.) Впрочем, и Помпей не знал, что делать с Катоном. Быть может, будет удачным решением какая-нибудь матримониальная комбинация? Все равно какая: дочь Катона или племянница, для самого Помпея, для его сына или для обоих сразу, это уже не важно, о подробностях договоримся, во всяком случае, можно бы что-нибудь такое состряпать. После развода с Муцией Помпей, обозленный на Цезаря, обратился к семье Катона с брачными предложениями. Катон нахмурил брови: нет! Поблагодарил за честь, но сказал, что ею не воспользуется. Он не из тех, кого можно привлечь с помощью спальни. Тогда Цезарь предложил Помпею свою дочь Юлию. Клюнуло. Помпей на несколько лет был пристроен. Но Катон остался нетронутым.
Наконец вспыхнула война, самый подходящий случай уничтожить Катона. Он, понятно, стал на сторону Помпея – ведь Помпей должен был спасти республику. По сути же, оба враждующих вождя чувствовали, что Катон занимает свою особую, третью, позицию. Что ж он сделает в случае победы Помпея? Ясно что. Прежде всего призовет победителя сложить оружие. Можно заранее себе представить патетические речи на эту тему. И Помпей держался с Катоном осторожно. Он не доверил Катону начальство над флотом, предпочитая не вооружать фанатика, способного на все ради защиты возвышенных мифов. А если бы победа досталась Цезарю? Цезарь знал, что достигнет полного торжества, только лишив Катона задатков божественности. Значит, надо было и об этом подумать. Сажать в тюрьму или убивать конкурента он не собирался. Он уже убедился в неэффективности таких способов борьбы. Убить Катона означало бы даровать ему бессмертие в глазах всего мира. Оставался лишь один путь: именно теперь, во время войны, когда человек легче всего становится зверем, когда рушатся крепости и добродетель, поставить Катона в какое-нибудь отчаянное положение, постараться, чтобы он сам в него попал и погиб, сделать из его характера кашицу, топить его, топить, а потом сжалиться над бывшим святым, одержать верх, не физически, нет, одержать верх морально, стать для него великодушным спасителем, собрать эти ошметки человеческой души в кучку, повезти в Рим и показать – пусть все видят, каков Катон и каков Цезарь. Если это не произойдет, Катон выиграет гражданскую войну, хотя бы Цезарь и разбил Помпея.
Но этого не произошло. В Утике (от которой пошло прозвище «Утический») Катон совершил самоубийство, прежде чем Цезарь успел явить свое милосердие. Публичное признание Цезаря над телом Катона, как оно ни театрально, было, возможно, вызвано шоком: «Катон, я завидую твоей смерти. И ты ведь позавидовал мне, не позволив тебя спасти».
Шок быстро прошел. Надо было продолжать действовать, то есть бороться с умершим. Слишком уж божественную смерть он себе устроил, ее оценили все. Но как действовать, как бороться с таким противником? Да, он оказался более грозным, чем Помпей, чем Цицерон, даже чем давно скончавшийся поэт Катулл.
