Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.
Видя, как он искренен, я сменил гнев на милость, не будучи виноватым в том, что произошло, и ко всему прочему подумав, что не обрадую господина кардинала, отказавшись от поездки, в которую, как уже говорил, отправился по его приказу. Мы обнялись, и я вернулся вместе со всеми; задержавшись еще дня на два в Планше, мы наконец прибыли в Рюффле, где нам сообщили, что граф д’Аркур у себя в замке. Я предложил Депланшу начать наши каверзы в тот же день, но он сказался больным и мне пришлось, захватив ружье, отправиться во владения д’Аркур а лишь в сопровождении двоих слуг. Я шел отнюдь не ради дичи, а только чтобы показать, что настроен решительно, и на скаку выстрелил в воздух — это привлекло внимание одного из слуг графа, который вышел разузнать, что происходит. Узнав меня, он помчался рассказать обо всем своему господину. Граф д’Аркур, услышав, что нас всего трое, выслал против нас всю свою челядь, однако сам выходить не стал; я же, поняв, что имею дело лишь с грубыми простолюдинами и могу быть окружен ими, счел благоразумным отступить. Меня резво преследовали, но я припустил вперед, чтобы укрыться за изгородью, тянувшейся вдоль дороги. Эти люди не отставали и даже несколько раз выстрелили по мне издалека. Но я счастливо избежал другой опасности: когда до изгороди оставалось не больше пятидесяти шагов, оттуда в меня выпалили мощным залпом, который, хвала Всевышнему, причинил мне больше страха, чем вреда, — я отделался лишь пятью пулевыми отверстиями в шляпе и куртке. Тотчас я увидел там Депланша с его солдатами и, не сомневаясь, что он намеревался меня убить, сам приготовился уже прикончить его, когда он сказал, что стрелял вовсе не в меня, а в людей графа д’Аркура. Я был столь глуп, что принял эти слова за чистую монету и сказал, что нам следует вместе обратиться против врагов. Он перезарядил; мы погнались за ними, достигнув Рюффле. Там он и его спутники выразили восхищение моей храбростью и извинились за свою ошибку с такой дружеской прямотой, что окончательно развеяли мои подозрения в том, что все это произошло не случайно. Однако стеливший мне постель камердинер, оказавшийся куда благоразумнее меня, сказал: я в гостях у человека, который говорит одно, а делает другое, и ему не следует доверять; по словам одного крестьянина, он уже убил двоих-троих своих недругов именно так, стреляя из-за изгороди; а поскольку и у меня с ним вышла ссора, лучше было б убраться из его владений. Эти слова вернули мне способность рассуждать здраво — я начал сожалеть о своей излишней доверчивости и решил покинуть Депланша, не чувствуя себя тут в безопасности. Ища предлог для этого, я послал слугу в Брион{193} — якобы спросить, нет ли мне письма, но сам написал себе письмо и снабдил им его, чтобы, когда он доставит его сюда, все подумали, будто меня призывают в Париж неотложные дела. Так я, скрыв истину, расстался с этим подлецом, но Господь не пожелал оставить меня в неведении касательно обоснованности моих опасений, и один тамошний солдат, которого мой камердинер пригласил пропустить рюмочку, чтобы вытянуть правду, передал ему, что мы были правы и еще дешево отделались. Больше он не промолвил об этом ни слова, хотя камердинер настойчиво его расспрашивал; но и сказанного оказалось довольно, чтобы я смог составить впечатление об истинном лице Депланша. Когда я уже вскочил в седло, он вышел меня проводить, и я сказал, что эту историю не забуду всю жизнь, а, если доведется, еще напомню ему о ней. Он был смущен; но я, не дав ему времени на объяснения, пришпорил лошадь и ускакал так быстро, что даже если бы он и хотел что-нибудь ответить, то я не услышал бы его.
Тем временем все произошло так, как я ему и предсказывал: господин де Тонне-Шарант, узнав о его непорядочности, сам предоставил отпуск солдату, но, не довольствуясь конфузом капитана, вознамерился наказать его, как только подвернется удобный случай. Раньше это сделать было гораздо труднее, нежели теперь, когда полковники превратились в полных хозяев, — Король нуждался в офицерах и берег их куда больше: в самом деле, их было не так много, отнюдь не толпа, как сегодня, чтобы подвергать притеснениям и не щадить их жизнь. Господин де Тонне-Шарант тщетно пытался свести с ним счеты — однако ему это не удавалось вплоть до заключения Пиренейского мира{194}. Зато позднее, когда он занялся делами полка, то распорядился включить Депланша в число офицеров, подлежащих сокращению, — ведь тот был то ли пятым, то ли шестым капитаном, да и в других полках упразднение должностей начиналось с самых младших{195}. Не снеся такой обиды, тот решил добиваться справедливости, а граф де Тонне-Шарант, предвидя это, добился аудиенции у Короля и рассказал ему о необузданности этого человека, прибавив еще множество нелицеприятного — например, что, когда на столе вино, для капитана нет ничего святого и он так же дурно отзывается и о Боге, и о государях, как и о врагах.
Представленный Королю подобным образом, Депланш попытался оправдаться, заявляя, что служит уже много лет, никогда не пренебрегал своим долгом, вращается в достойном обществе, владеет солидным состоянием и тому подобное. Спокойно выслушав его, Король ответил, что ему это известно, но если бы он хотел остаться на своем месте, то должен был служить Богу столь же ревностно, как государю; конечно, он не имеет в виду, что офицер должен быть святым, но он не должен быть и безбожником: не он ли, как стало известно от надежных людей, помочился в кропильницу, насмехаясь над святой водой? Он, Король, никак не поймет, почему против капитана не начали процесс, и не узнай он, что поступок тот был совершен оттого, что вино совершенно затмило разум виновника, последний мог бы пожалеть о том, что имел дерзость предстать перед Королем. Депланш, знавший в глубине души, что Король говорит чистую правду, не посмел настаивать и со стыдом удалился. Обосновавшись в провинции, он затем побывал в Париже лишь однажды — чтобы жениться на дочери господина де Брийака, советника Большой палаты Парламента{196}, но супруга не сумела отучить его от разгульного образа жизни, и через пять или шесть лет он умер от пьянства.
Когда я покинул его, как рассказал об этом выше, то решил расквитаться с ним за его проделки. Господин же кардинал, узнав о причине моего столь поспешного отъезда, строжайше запретил мне это, и я больше никогда не осмеливался противиться его воле. Он отправил меня в Брюссель с тайным поручением, о котором я не имею права распространяться; в том деле я потерпел неудачу. Пока я находился в этом городе, господин принц Конде все еще держал сторону испанцев; и в это же время погиб Бове, отец мадам графини де Суассон{197} и конюший принца. Смелый человек, он, тем не менее, был чересчур заносчив, что и стало причиной его смерти: спускаясь по лестнице от господина принца Конде, он схватил за руку одного дворянина, который поднимался и был ступенью выше, — чтобы тот дал ему дорогу. Дворянин не хотел затевать ссору из уважения к хозяину дома, но, покинув принца, тотчас попросил одного из друзей отыскать господина Бове и потребовать объяснений. Не в характере Бове было уклоняться от дуэли — он и его друг, призванный им в секунданты, выступили двое против двоих. Один из его противников вскоре был убит, но Бове не успел воспользоваться этим преимуществом, ибо сам получил в голову пистолетную пулю и умер несколько дней спустя. Господин принц Конде, извещенный об этом несчастье, пришел повидать умирающего и, поскольку надежды спасти его тело не было уже никакой, посоветовал Бове подумать о спасении души — известно ведь, что тот долгое время покровительствовал одной женщине, прижив от нее детей, в том числе и будущую мадам де Суассон, хотя никогда не был женат; посему лучше всего для него сейчас было бы облегчить свою совесть и вступить в брак — он же, принц, в знак уважения и ради его спасения, в которое верит, не мог бы оказать ему лучшей услуги, чем немедля послать за священником. Бове уже был почти без сил и целые сутки не мог вымолвить ни слова, но речь принца Конде привела его в чувство.
— Нет, монсеньор, — воскликнул он, — вы не убедите меня! Я никогда ничего не обещал этой женщине и ничего ей не должен!
Господин принц Конде ответил, что Бове лучше известно, как все обстоит на самом деле, ведь сам он знает обо всем лишь понаслышке, — на что умирающий вновь повторил ему то же самое, и принц оставил его в покое.
А в это время война бушевала с прежней силой, и не только на границах, но и в самом сердце королевства, где из-за бессилия правительства могла быть низвергнута верховная власть и разрушено хозяйство. Я говорю не о том, что творили парламенты, а имею в виду некоторых аристократов, считавших, что ныне им все позволено, и установивших тиранические законы, которые они требовали выполнять. В каждой провинции было по два-три таких князька, и они лишь посмеивались над королевскими порядками, если те расходились с их собственными интересами. Это чрезвычайно тревожило кардинала, а еще больше — Короля: он был куда впечатлительнее, и его подобные дела касались непосредственно. До поры обстоятельства требовали от него дипломатического таланта, и он — человек хоть и молодой, но достаточно искушенный в политике — остерегался прямо выступать против беззакония, которое могло разрастись, если б его попытались пресечь раньше времени.
