Эдуард Шюре - Жрица Изиды
— Омбриций! — воскликнула она. — Нургал, ступай, посмотри, что там такое!
Нубийка побежала, спотыкаясь, и вскоре вернулась с вестями. В городе стало известно, что консул Омбриций Руф празднует триумф в Риме и через несколько месяцев совершит торжественный въезд в Помпею. Толпа, подстрекаемая гедонианцами, ликовала заранее в ожидании этого радостного события. При звуке имени Омбриция, произнесенного устами толпы, спавшее прошлое проснулось в сердце Альционы.
— Принеси мне шкатулку из слоновой кости, — сказала она нубийке.
Сев на каменную скамью на площадке курии, Альциона поставила шкатулку на колени. Она долго смотрела на маленьких амурчиков, образующих фриз ящика, и на Венеру, украшавшую крышку. Ведь это был залог любви Омбриция, его свадебный подарок. Медленно она открыла шкатулку. Хрупкие руки ее потрогали тяжелые браслеты. Вдруг она взяла коралловое ожерелье и прижала его к губам. Но тут же пронзительно вскрикнула. Ей показалось, что она снова ощутила на губах своих страшный поцелуй, которым дерзкий трибун некогда овладел ее чувствами и сердцем.
— Я не хочу оставаться здесь… — сказала Альциона. — Проводи меня к Гельвидии.
Обе женщины оделись в длинные столы, закутали головы покрывалами и вышли на шумные и кишевшие народом улицы.
Альциона застала Гельвидию под колоннадой атриума, среди улыбающихся статуй, у журчащего фонтана, каскадом спадавшего в имплювиум. Перед ней стояли ткацкие пяльцы, а на яшмовом столике с грифоновыми ножками лежали разноцветные мотки шерсти. Но в эту минуту Гельвидия оставила работу, чтобы взглянуть на своего второго, двухлетнего ребенка, спавшего в тростниковой колыбельке, похожей на лодку. Услышав шаги Альционы, она подняла голову и воскликнула:
— Посмотри, какой он хорошенький! Когда он спит, он похож на Гельвидия.
Иерофантида смотрела на ребенка, не говоря ни слова. Гельвидия встала. Обе женщины взглянули друг на друга и взялись за руки. Они составляли полный контраст. В спокойных глазах темноволосой и величественной Гельвидии, в ясном лице ее, было выражение силы и спокойствия, свидетельствовавших о полном счастье. Наоборот, казалось, что бурный ураган скрутил огненные волосы на голове Альционы. Черты лица ее были взволнованы, и страстные чувства окружили глаза ее темной синевой.
— Что с тобою сегодня? — спросила жена дуумвира.
— Ничего, но я должна непременно услышать твой голос. Спой мне гимн, который так любит Гельвидий, Песнь дориянки.
— Я не хочу, — сказала Гельвидия. — Эта песня всегда расстраивает тебя.
— Сегодня она меня не расстроит. Спой, если любишь меня, я прошу тебя, даже требую!
С этими словами Альциона сняла лиру черного дерева с инкрустациями из слоновой кости, висевшую на золоченом гвозде колонны. Она вложила ее в руки подруги и заставила ее сесть возле колыбели малютки. Покоренная ее ласками, Гельвидия не противилась и, повинуясь властному взгляду девушки, запела низким голосом страстную песнь, сложенную в бурном ритме:
В лесах дикой горы
Я спала на камне.
Свистела буря; под ветвями
Бог Солнца, Аполлон, предстал передо мной.
Огонь кудрей его горел сквозь тучи,
И взор его, как стрелы света, пронзил меня.
Пораженная в сердце,
Я томилась любовью,
Грустна и бледна, я влачила
Безотрадные ночи в пустынной пещере.
И в злобе,
Я прокляла день,
И рвала, презренная рабыня,
Влажные волосы над бледным ручьем.
Но я увидала тебя, на военной колеснице,
Один, свободный, гордо ты стоял, как лучезарный герой…
И мне показалось, что вновь увидела я властелина, бога,
Моего солнечного царя!
Я буду хранить огонь твоего жилища,
Бросать я буду твое копье,
И встану на твою прекрасную колесницу,
О, муж, в ком бьется сердце льва!
Я вырвала стрелу из моего сердца
С тех пор, как я увидела тебя, герой, мой господин,
С тех пор, как улыбнулось мне твое солнечное око
О, сын Аполлона!
Альциона слушала неподвижно, обвив руками колонну и прижавшись головой к ее желобкам. Но когда Гельвидия, увлекаемая ритмом поэтической песни, закончила ликующим возгласом, Альциона бросилась к ней, выхватила у нее лиру и воскликнула:
— Довольно! Остановись! У тебя есть муж, герой, сын Аполлона, а у меня, у меня нет никого!
— Я так и знала, — сказала Гельвидия, сжимая ее в объятиях с нежностью, смешанной с досадой. — Зачем ты заставила меня петь эту песнь?
— Я хотела знать, хватит ли у меня силы привлечь моего героя. Ну, вот, я думаю, что хватит.
— О ком говоришь ты?
— О консуле Омбриции Руфе, который должен приехать в Помпею.
— Несчастная! Так ты не знаешь, что он находится во власти страшной и развратной женщины, злой волшебницы, адской колдуньи!
— Я знала это давно по своим сновидениям.
— Ты думаешь, что сможешь вырвать его у этой женщины? Ты только погубишь себя.
— Все равно. Я должна попытаться спасти его. Пойдем в сад Изиды, я не была там со времени поцелуя Антероса. Я хочу увидеть опять фонтан лотосов, где я поклялась любить Омбриция до смерти.
Альциона залилась слезами и спрятала лицо на груди Гельвидии, потом вдруг подняла голову и сказала:
— Пойдем, я так хочу!
Пройдя по выжженным солнцем полям, под цветущими лозами дикого винограда, фестонами свешивающегося со стволов вязов, обе женщины подошли к саду Изиды. Все говорило здесь о полной заброшенности. Мастиковые деревья и молочаи росли на развалинах. Сорные травы заполнили дорожки. У фонтана лотосов камыш и простые водяные растения покрывали водоем, и плесень их заглушала священный цветок Египта. Глаза Альционы устремились к тому месту, где Омбриций говорил ей о своей любви и где она связала себя с ним торжественной клятвой. Инстинктивно они искали статую Изиды — вместо нее она увидела погребальную урну, с которой свешивался черный креп, от дождей уже превратившийся в оборванный лоскут. Три маленьких кипариса окружали этот маленький памятник.
— Боже мой, что это! — воскликнула дочь Мемнона.
— Разве тебе не известен обычай, принятый в школе Пифагора? — сказала Гельвидия. — Когда какой-нибудь ученик изменяет учению и восстает против своих учителей, его считают умершим. Это могила прежнего Омбриция, он теперь для них не существует.
— Возможно ли?.. — промолвила Альциона, дрожа всем телом и побледнев еще сильнее.
— Смотри и читай! — сказала Гельвидия.
Альциона нагнулась и прочла слова, высеченные в камне:
«Здесь лежит Омбриций Руф. Он мертв более прочих мертвецов, ибо вернулся к дурной жизни. Тело его вращается среди живых, но душа его угасла. Ученики, плачьте над нею».
С воплем отчаяния Альциона упала возле маленькой колонны и обвила ее руками. Она долго плакала, потом встала и сказала с мрачной решимостью:
— Ну, что ж! Я воскрешу эту душу!
— Не пытайся сделать невозможное, — умоляюще проговорила Гельвидия.
Но ничто не могло повлиять на решение Иерофантиды. Несколько дней спустя она с помощью Гельвидии заменила погребальную урну статуей крылатого Эрота с опрокинутым светильником, символом Гения воскресения, бодрствующего над усопшими. Каждый день она возвращалась в сад Изиды и размышляла и молилась возле колонны. Мысль ее устремлялась иногда к Гедонии Метелле, которой она никогда не встречала, но часто видела по ночам во сне. Часто патрицианка являлась ей обнаженная, сияя дивной красотой, с горящими и пристальными глазами, в диадеме на царственной прическе, с распростертыми руками. Но вдруг к телу ее прирастала отвратительная перепонка серого, почти черного цвета. Перепонка эта соединяла руки и ноги, как два веера, и по краям была усажена длинными, как когти, ногтями, что делало эту роскошную женщину похожей на гигантскую летучую мышь или, скорее, на гарпию, готовую ринуться на иерофантиду, чтобы задушить и растерзать ее. Но Альциона устремляла на видение свою волю, острую, как меч, и ужасный призрак бледнел и испарялся с криком дикой птицы. Что же касается до Омбриция, то Альциона видела его мрачным, встревоженным. Она осеняла его своею любовью, как белыми голубиными крыльями. Но не могла удержать его. Он постоянно ускользал. Вследствие этих настойчивых и постоянных видений у иерофантиды явилась уверенность что она действует на своего далекого врага и умаляет его влияние.
В это время Гедония Метелла, вернувшись в Помпею, собирала своих сторонников и искусно подготовляла город к приему консула Омбриция Руфа и к своему бракосочетанию с ним. Уже несколько дней она жила в своей вилле в Байях. Охраняемая ливийскими невольниками, она все ночи проводила одна в гроте на мысе, где находился храм Гекаты. Сюда она уединялась обычно в трудные периоды жизни для того, чтобы сосредоточиться и запастись новыми силами.
