Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 2
— Кайса, собирай вещи и завтра возвращайся в Вуоярви, а я еду сейчас…
— Ну хоть поцелуй меня на прощание!
— Некогда! — ответил Пеккала, и Кайса услышала, как уже гремят по лестнице его сапоги: та-та-та-та, та-та!..
— Полковник Пеккала уехал, — сказала фрау Зильберт, — и в номере только… эта…
— А-а-а, — протянул фон Герделер и посмотрел на Кайсу: она сидела за соседним столиком, ужинала; часы показывали половину двенадцатого ночи.
Местный фюрер князь Мурд был трезв и потому особенно старательно подметал опустевший бар — ему хотелось заработать на водку.
— Поди-ка сюда, — поманил его пальцем инструктор. — Коньяку хочешь?
Мурд всплеснул руками, швабра упала на пол.
— Тише, — поморщилась фрау Зильберт, — уже поздно… Кайса повернулась в их сторону:
— Еще вина. Стакан.
И фрау Зильберт и фон Герделер почти одновременно наполнили стаканы. Почти одновременно выпили Кайса и князь Мурд. Потом, вызывающе посмотрев на инструктора, Кайса прошла мимо. Было слышно, как она остановилась в вестибюле у зеркала, поднялась по скрипучей лестнице.
— В каком она номере? — спросил фон Герделер.
— В тринадцатом, — ответила фрау Зильберт.
— Хорошее число. Я родился тринадцатого.
Князь Мурд лениво задвигал шваброй.
— Еще хочешь?
— Ох! — ответил фюрер.
Инструктор снова наполнил стакан:
— Пей!
Мурд выпил:
— Вкусно! Ой, как вкусно!
— Мети, — приказал инструктор и, слегка покачнувшись, подошел к буфетной стойке. — Фрау Зильберт, вы способны понять тоску солдата?
— Я не люблю таких разговоров.
— А я люблю… Дайте мне ключ от тринадцатого номера. Только до утра.
Редкие брови владелицы отеля вскинулись кверху:
— О-о, господин оберст… и — вы?
— Да, и я!
— Но чего вы нашли в ней хорошего?
— Ключ! — сказал фон Герделер. — Ключ!..
Сжимая в ладони ключ, он вернулся за столик.
— Спать не ложись, — сказал Мурду. — Ты мне будешь нужен…
Вспомнились слова Эрнста Бартельса, сказанные им еще в Вуоярви. «Советую вам, — говорил тогда Бартельс, разбирая сушеные травки, — не раздражать одно существо, живущее в доме полковника, некую госпожу Суттинен-Хууванха — это, пожалуй, единственный человек, к которому искренне привязан начальник района…»
— Искренне привязан, — с удовольствием повторил фон Герделер. — Тем больнее ему будет!
— Фюрер, — позвал он, — выпей последнюю, а то опьянеешь. Завтра пей сколько хочешь, а сегодня нельзя. Фюрер выпил, обтер подбородок, спросил:
— Что делать надо?.. Я все могу…
— Ничего. Стоять в коридоре. И никого не пускать.
Гася в баре свет, фрау Зильберт спросила:
— А вы не боитесь?
— Кого?
— Финского полковника.
— Но ведь его нет!
— Правда, его нет, — согласилась владелица отеля. Ровно в час ночи оберст поднялся на третий этаж, где размещались мансардные номера, остановил Мурда:
— Вот здесь и стой. Ни с места!..
Потом на цыпочках подошел к двери тринадцатого номера, прислушался.
Тихо.
«Тем больнее ему будет», — повторил он про себя и осторожно, стараясь не шуметь, вставил ключ в замочную скважину…
— Таммилехто, — шепотом приказал полковник, — стой здесь… И — тихо…
Пеккала открыл дверь, вошел в избу. Лунный свет, проникавший через окно, плотным снопом падал на висевшее на стуле обмундирование, вырывал из мрака обрюзгшее лицо спящего офицера с оттопыренными губами.
Полковник подошел к койке, тронул спящего за плечо:
— Лейтенант Агрикола, вставай!.. Ты арестован!
— А?.. Чего?.. Это вы, херра эвэрсти?
— Я… Быстрей вставай!..
— Куда?
— Вставай, вставай! Ты арестован!
— Что?
— Не притворяйся…
Босого, дрожащего от ночной сырости лейтенанта он вывел на крыльцо, жестко приказал:
— В карцер! Пошли дальше…
Снова изба, черная, старая. Храпят трое офицеров.
— Встать! А ну, скоты, поднимайся! Кто-то сунул спросонок руку под подушку и сразу же завыл от боли, а пистолет тупо ткнулся в половицу.
— Я тебе пошучу… Выходи!
Потом широко шагал по кочкам, через кусты, — длинный путь к баракам «лесных гвардейцев». Вокруг ходят часовые, охраняют.
— Стой, кто идет?
— Ты мне там еще покричи! Кто вас сюда поставил?
— Лейтенант Агрикола.
— Пошли вон, пока живы… Нашли что охранять, лучше бы свою башку от мусора берегли.
На широких дверях барака — накладка замка. Своротил ее в сторону, заглянул внутрь. Спят. Убивай их, режь, дави — спят. А вот он не спит… Ну и народ пошел — за себя и то постоять не умеют.
— Дрыхните дальше, коли так, сатана перкеле!..
Со злости даже накладку снова наложил. Плюнул себе под ноги. Вянрикки Раутио Таммилехто плетется следом, скулит — страшно ему, против закона идет.
— Куда теперь, херра эвэрсти?
— А в карцер…
Пришли в гарнизонный карцер. Долго спускались под землю по обтоптанным ступеням. Взвизгнула железная дверь. Тьма.
— Агрикола?.. Кякепен?.. Пааволайнен?.. Лайхиа?.. Кто там еще? Всех назвал?..
Дежурный офицер принес факел. Длинное рыжее пламя вытягивалось к двери, горящая смола стекала на руку горячими каплями.
— Ну, — сказал Пеккала, — так рассказывайте, откуда брали оружие, куда прятали и кто велел прятать?.. Ты, лейтенант Агрикола, не смейся. Я тоже солдат, и если будет надо — я из тебя выбью все до последнего слова!
Фон Герделер вошел в номер и тихо притворил за собой дверь. Женщина, по самые плечи закутанная одеялом, спала мирным глубоким сном. Белье, мягко светившееся в темноте, было в беспорядке разбросано по стульям.
Оберст долго не решался подойти к ней, потом скинул с себя мундир, осторожно присел на край постели. Кайса слабо пошевелилась и снова затихла. «Тем больнее ему будет», — настойчиво билась под черепом мысль, и фон Герделер увидел, что ему не лечь, — женщина лежала как раз посередине. Тогда он тронул ее за плечо.
— Юсси, — слабым шепотом отозвалась Кайса и лениво отодвинулась к стене, уступая место, оберст лег рядом с ней, закинул край одеяла.
И вдруг Кайса стремительно села, прижавшись спиной к стене:
— Кто здесь?.. Ты вернулся?.. Юсси?..
Фон Герделер почему-то вспомнил, что полковник Пеккала ниже его ростом, и он испуганно поджал ноги. Кайса наклонилась, вглядываясь ему в лицо. Совсем рядом со своими глазами он увидел ее глаза — большие, яркие, зеленые.
Потом рука женщины — белая и тонкая — стала шарить по стене, отыскивая выключатель. Тогда оберст перехватил ее руку и сказал сначала по-немецки, потом по-шведски:
— Не надо… Я прошу вас, фрекен, не надо…
Кайса как-то еще больше прижалась к стене, ее жесткие пятки уперлись ему в бок, и фон Герделер одним толчком длинных ног был выброшен с постели на пол.
— Я стреляю, — услышал он шепот. — Считаю до трех и — стреляю… Раз… два…
— Ай-ай-ай, — встретил его в коридоре Мурд. — Надо было напоить ее больше!..
Ничего не ответив и боясь встретить кого-нибудь, фон Герделер скрылся в своем номере. А утром под окном раздался гудок автомобиля, и вскоре пришел Мурд:
— Вот, велела передать.
Он протянул сверток, и когда оберст раскрыл его, на пол свалилась куча ровно нарезанных лент. Ножницы старательно прошлись по мундиру и брюкам, превратив все это в никому не нужные лохмотья.
«Да, — озлобленно подумал фон Герделер, — так могла поступить, конечно, только одна финка… У-у, проклятое белоглазое отродье!..»
Но Лапландия невелика, и он знал, что им еще суждено встретиться.
Глубокая разведка
Аглая постепенно освоилась с фронтовой жизнью, привыкла к окружению мужчин, которые относились к ней, как к единственной женщине, бережно и на редкость внимательно. Находясь в постоянных разъездах вдоль линии фронта, она многое увидела, многое перечувствовала, стала жизнерадостнее и как-то грубее. Ей нравились эти ночевки в лесу, когда вокруг костра собирались солдаты и далеко за полночь тянулись их рассказы о пережитом. Аглая часто так и засыпала под мужской говор на своей шинели, а утром ее уже ждала пахнущая дымом подгорелая каша, штабная записка с заданием новой поездки, и снова двуколка прыгала по корневищам сосен, бежала под колесами лесная тропинка…
Однажды возница — .пожилой красавец солдат с гусарскими усами — вкрадчиво спросил ее:
— А вы, товарищ военфельдшер, простите за вопрос, замужем?
— Да, конечно, — ответила она и поймала себя на мысли, что за все время, проведенное на фронте, еще ни разу не подумала о муже как о погибшем; наоборот, ей, наверное, потому и нравилась эта тревожная военная жизнь, что он, ее муж, должно быть, живет так же; и когда возница спросил, на каком направлении он воюет, Аглая ответила определенно:
— Он севернее, в самом Финмаркене…
Но то, что происходило сейчас в карельских лесах, должно было решить войну и в скалах Финмаркена, — и Аглая, занимаясь ветеринарным надзором, не забывала следить за финскими событиями, внимательно прислушиваясь к разговорам офицеров. Бывалые солдаты, выходя из атак, говорили, что «финн уже не тот, что раньше»; батальон Керженцева, откуда начала свой боевой путь Аглая, теперь продвинулся далеко на запад, к старой границе; но финская армия, по-звериному таясь в непролазных болотах и дебрях, еще оставалась внушительной силой, и было ясно: наступление в Лапландии не начнется, пока упрямая Суоми не будет выбита из войны. И хотя момент окончательной победы над финнами ощущался во всем, но ни газетные статьи, ни речи политруков — ничто так прочно не утвердило веру Аглаи в близость этой победы, как один случай…
