Николай Гейнце - Герой конца века
У полковника был повар и все необходимое для кухни.
Обедали обыкновенно втроем: полковник, Савин и полковой доктор, милейший человек и большой балагур, смешивший постоянно своих собеседников разными анекдотами.
Время похода шло однообразно; те же переходы, те же бивуаки и те же мелкие молдавские городишки, Кишиневы в миниатюре, с тою же невылазною грязью, для которой походные сапоги были как раз кстати.
Наконец полк прибыл в Слатино, где и остановился.
Николай Герасимович поехал в отпуск в Бухарест, чтобы хоть немного отдохнуть от непривычной казачьей жизни и его товарищей — Гаврилычей.
Бухарест — современный европейский город, во время же восточной войны и пребывания в нем русских еще более оживился и сделался настоящим Парижем.
Русские имеют какую-то странную особенность не обрусить, а скорее офранцузить все их окружающее.
Так было и с Бухарестом.
На улицах только и слышалась, что французская речь.
Куда ни взглянешь, везде французские гостиницы и рестораны, с настоящими уже Борелями, Вавасерами и др.
Театры все французские, кафе-шантаны тоже настоящие — парижские. «Альказар», «Фоли-Бержер», «Альгамбра», с мадемуазелями Келлер, Филиппе и Альфонсиной во главе.
Французских кокоток наехало столько, что, наверно, на Итальянском бульваре в Париже их столько нельзя встретить, сколько на бульварах Бухареста во время войны.
В магазинах товар стал весь парижский, Николай Герасимович купил даже себе форменную военную фуражку от «Leon a Paris».
Вина продавались настоящие французские, но были неимоверно дороги — по золотому бутылка и даже дороже.
Савин остановился в «Grand-Hotel Brofft», где за полуимпериал в сутки ему отвели маленькую комнатку, но устланную ковром и прекрасно меблированную.
В Бухаресте Николай Герасимович отдохнул душой и телом и пробыл около месяца, выехав лишь в конце июня, по получении телеграммы от командира полка, требующего его возвращения в Слатин.
В Слатине он уже застал сбор к дальнейшему походу.
Вот каким образом Николай Герасимович очутился под Никополем.
Турецкий гарнизон последнего сдался корпусному командиру.
Потери русских были невелики, войска были в неописуемом восторге.
Первое дело 9-го корпуса было блестящее и взятие Никополя — изумительное.
После победы Никополь был занят одним из пехотных полков 5-й дивизии, более всего пострадавшим в этом деле, а остальные и в том числе полк, где находился Савин, двинулись вперед на Плевну.
Но Плевна преобразилась, в ней уже укрепился Осман-паша, пришедший из Виддина.
Попытки русских войск овладеть ею были безуспешны.
8 и 18 июля русские потерпели большие неудачи, войска были отражены и даже должны были отступить в беспорядке.
В некотором опьянении первым успехом под Никополем, русские силы не были соображены с силою противника, и корпус был брошен на целую армию.
Неудача 8 июля, при которой русские потеряли несколько тысяч человек, не послужила ни уроком, ни предостережением, и отчаянно смелая попытка снова одним натиском выбить значительно превосходящие силы из позиции, поставленной в лучшие условия защиты, при скорострельном оружии, повела еще к большим потерям 18 июля.
В этот роковой день выбыло из строя до семи тысяч человек.
Только крайний пыл нападения, поставивший в тупик турецкую армию и заставивший Османа-пашу быть излишне осторожным, спас русские войска от еше больших потерь при преследовании.
В результате пришлось остановиться и ожидать подкреплений, с чего можно было бы начать.
После ночного отступления 18 июля, паника распространилась глубоко в тыл настолько, что отразилась в Систове, где все население города и русские раненые бросились бежать к переправе к мосту, спасаясь от воображаемого наступления турок.
Николай Герасимович был свидетелем этой паники в Систове, будучи там со взводом своих казаков, так как привел из Никополя турецких пленных, которых препровождали в Россию.
Ему пришлось лично убеждать население и уговаривать раненых русских солдатиков не верить распространявшимся слухам, принесенным испуганными отступлением русских войск, бежавшими от Плевны братушками.
Более месяца продолжалось ожидание подкреплений.
Кавалерии пришлось нести аванпостную службу.
Это бездействие, да и вообще жизнь с казаками положительно тяготили Николая Герасимовича, и он решил ехать в штаб корпуса, просить перевода в регулярный полк или куда-нибудь еще ординарцем.
Задумано — сделано. Отпросившись у полковника, Савин уехал с вестовым в корпусный штаб.
III
В ПЕРВОМ СРАЖЕНИИ
Бездействие, или же, что главное, безопасная деятельность, страшно угнетали Николая Герасимовича.
Он всеми своими помыслами стремился принять участие в деле и получить так называемое «крещение огнем».
Между тем кавалерия была только зрительницей, а не активной участницей на поле брани, так как задачей ее было охранение тыла войск от случайного нападения неприятеля или могущего подойти неприятельского подкрепления.
С затаенной мыслью принять на себя возможно опасные поручения, ехал Савин в корпусный штаб.
Последний помещался в болгарском Карагаче.
Николай Герасимович остановился у офицеров-ординарцев корпусного командира, Козлова и Гаталея, своих бывших петербургских товарищей.
Они приняли его с распростертыми объятиями, как свежего человека среди однообразия бивуачной жизни.
Он разъяснил им цель своего приезда и просил представить корпусному командиру.
— Хорошо, хорошо, это уж завтра, — заметили оба офицера в один голос, — а теперь давай обедать.
На столе появился душистый шашлык, приготовленный поваром Козлова, персиянином, которого он где-то раздобыл.
После обеда отправились смотреть лошадей.
У Козлова был замечательный белый арабский жеребец, которого он впоследствии продал генералу Скобелеву и, кроме того, еще чудная бурая, английская чистокровная лошадь, которой залюбовался Савин, знаток и любитель лошадей.
Вечером сошлись остальные ординарцы и адъютанты, с которыми познакомили Николая Герасимовича, и началась попойка, окончившаяся позднею ночью.
На другое утро Савин пошел представляться командиру корпуса и начальнику штаба, которым, со слов Козлова и Гаталея, было уже известно о цели его приезда.
Генерал, барон Крюденер, принял Савина очень любезно, выслушал его разъяснения о причинах, заставивших его покинуть казачий полк, и предложил ему поступить к нему ординарцем, прикомандировал его к 6-й сотне того же 34-го Донского казачьего полка, которая состояла при нем.
Николай Герасимович рассыпался в благодарностях и, конечно, согласился.
Это было в двадцатых числах августа, и ему не долго пришлось прожить без дела.
Русские строили в это время в нескольких местах батареи, для привезенных дальнобойных и осадных орудий.
Предполагалось со дня на день начать общую бомбардировку Плевны и общее наступление со всех сторон.
9-й корпус занимал линию от болгарского Карагача, Сгалушц и Гривицы до Парадила, на правом фланге, то есть на север от Плевны, расположены были румыны, а на левом фланге с юга — 4-й корпус.
25 августа был объезд корпусного командира со всем штабом и начальниками частей позиции, и на ночь штаб уже перенесся на бивуак к главной батарее.
С 28 началась перестрелка, заревели осадные орудия, начали громить турок и потрясать окрестность своими оглушительными выстрелами.
Огромные снаряды и гул их полета радовали солдатиков, которые со свойственною им шутливостью приговаривали при всяком выстреле из орудия большого калибра:
— Вот так ахнула…
— Полетела Матрешка к туркам ночевать, разуважит она их!
В ночь на 29 августа был небольшой переполох.
На бивуаке уже спали, как вдруг затрещала ружейная перестрелка.
Корпусный командир послал Савина и одного из своих адъютантов, князя Гагарина, узнать в чем дело.
Посланные помчались.
Ночь была темная, и приходилось ориентироваться по вспыхивающим огонькам перестрелки, которая происходила впереди деревни Гривинцы, занятой уже русскими войсками.
В передовой линии был в эту ночь Козловский полк 31-й пехотной дивизии, к которому Савину и Гагарину и пришлось ехать.
Чем ближе они подъезжали, тем все яснее и яснее вырисовывалась местность, освещаемая ружейными выстрелами, и когда они добрались до ложементов Козловского полка, то узнали, что турки сделали вылазку, но были встречены нашим огнем и отбиты.
Перестрелка подняла турок в Гривицком редуте, хотя за темнотою без всякого вреда для русских.
Разузнав все это, Савин и Гагарин вернулись обратно и доложили ожидавшему их корпусному командиру.
