Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
Святослав помолчал, потом вздохнул и смиренно промолвил, будто не грозный князь, а провинившийся отрок:
– Прости, Овсенушка, загрубел я в походах да сечах. Не серчай на меня, во имя Ладо-бога…
И он так посмотрел своими синими пронзительными очами, что Овсена не выдержала и вдруг сама приникла к широкой и сильной груди, в которой гулко билось храброе мужественное сердце.
– Обними меня, Святославушка! – прошептала она, впервые назвав князя ласково тем именем, которое всегда произносила только про себя.
– Ага, – тоже шёпотом ответил князь, – а ты меня опять под дых! Или вон, как Олешу, рубелем по маковке, – и засмеялся.
Овсена отозвалась тихим и счастливым смехом, а Святослав, на сей раз нежно и бережно, обнял девушку, и они некоторое время стояли так, тесно прижавшись.
– Ты только не торопись, ладно? – попросила Овсена ласково. – Нам прежде душами срастись надобно, пообвыкнуть друг к другу…
Святослав поймал левой рукой повод, а правой сжал маленькую крепкую руку Овсены, и они пошли по тропе, которая вскоре вывела их на широкое скошенное поле.
Почуяв простор, золотистый жеребец, следовавший за Белоцветом, заржал и стал пританцовывать, раздувая ноздри.
– Хочешь прокатиться? – предложил Святослав. – Чудный жеребец из итильских конюшен. Правда, немного с норовом, не знаю, подчинится ли девичьей руке, да я подсоблю, ежели что…
– Подчинится! – быстро и решительно, не дав Святославу договорить, заявила девушка и подошла к коню.
Почуяв незнакомый запах, тот рванул, оскалил зубы, протестуя, заржал и зафыркал. Но Овсена вела себя так, словно это был её домашний телок или коза, которую она ежедневно привязывала на склоне балки.
– А ну, угомонись, душа хазарская! – спокойно-повелительно, чуть повысив голос, велела девушка, крепко ухватив повод левой рукой, а правой принялась похлопывать и поглаживать блестящий бок и шею скакуна.
Тот ещё немного поупрямился, нервно перебирая ногами с белыми «сапожками», но позволил-таки Овсене вставить ногу в стремя и вспорхнуть в удобное седло.
– Отпускай! – велела она Святославу, который всё ещё не был уверен, что девушка справится сама, и держал повод зажатым в литом кулаке.
Едва повод был отпущен, как Овсена, по-мальчишески свистнув и прижав колени к бокам скакуна, сорвалась с места, пересекла наискосок опушку и, всё ускоряя бег великолепного коня, полетела по скошенному полю, подобно рыже-золотистой молнии.
«Что творит, шею сломит, отчаянная девка!» – воскликнул про себя Святослав, уже жалея о том, что привёл этого норовистого «хазарина», а не обычную спокойную лошадку. Но очень уж он был красив и даже мастью чем-то сходился с волосами Овсены.
– Стой, дива безумная! – крикнул князь, пускаясь вдогонку.
Святослав кричал и грозился, требовал остановить и унять коня, но разгорячённая Овсена оборачивала к нему пылающее лицо и отвечала, подзадоривая:
– Догони, княже! Ну, догони!
Однако настигнуть Овсену было непросто, – намного легче весом, она к тому же так ладно держалась в седле, будто слилась с конём в единое целое, подобно сказочному Китоврасу в женском обличье, и каждое её движение передавалось чудному животному в его волшебном беге-полёте.
Святослав постепенно и сам загорелся азартом сумасшедшей скачки. Приникнув к коню, он подладился к его сильным могучим движениям и вихрем помчался по полю. Подобно двум вольным птицам – золотой и белой – летели они над скошенным полем, и за спиной Овсены трепетала распустившаяся коса. В этот миг ничего больше не существовало для них, кроме этого безумного волшебного полёта, кроме свиста ветра в ушах, упругого встречного потока, кроме дробного стука крепких конских подков, горячего дыхания скакунов и опьяняющей скачки, созвучной неуёмному кипению внутренних чувств.
Будто истинные Стрибожьи внуки летели они над полем, растворяясь в червонном золоте опадающей листвы и заходящего Хорса, а синяя густеющая сварга казалась такой близкой, что скакни чудный конь повыше – и окажешься прямо в небесном Ирии, среди вечнозелёных деревьев и трав.
И летела над скошенным полем в облике двух счастливых людей сама вольная русская сила, которой, казалось, нет и не будет конца, как нет предела всему, что её рождает, – лесу шумному, полю широкому, речке быстрой, сварге бездонной, солнцу ясному и людям русским, душой великим и делами славным.
Поле кончилось, и Овсена пустила коня по дуге. Святослав опытным глазом рассчитал её движение и направил Белоцвета наперерез. Он настиг девушку в тот момент, когда итилец только выходил из поворота. Святослав ловко перехватил поводья и осадил скакуна. Он уже открыл было рот, чтобы отчитать Овсену за сумасшедшую скачку, но его взор встретился с глазами девушки, источающими такую радость, такую восторженную силу чувств, что слова застряли где-то в глотке, прорвавшись невнятным то ли хрипом, то ли бульканьем. Их очи были так близко, что говорили всё друг другу без слов. А потом глаза закрылись и друг друга нашли уста. Они утонули в глубоком и долгом поцелуе, будто в сладостном беспамятстве, если только оно, беспамятство, может быть сладостным.
В это время жеребцы, оказавшись бок о бок, затеяли свару, норовя укусить собрата.
Святослав прикрикнул на обоих, пересадил Овсену к себе, а итильца снова привязал сзади на длинном поводу.
Стало смеркаться, всё ощутимее потянуло прохладой. Святослав отвязал от седла тёплый двухслойный плащ и накинул на плечи, обернув себя и Овсену. Снова неторопливо ехали через лес.
– Ловко ты хазарина моего укротила, будто всю жизнь тем и занималась, что коней объезжала, – подивился Святослав.
– А я сейчас, Святославушка, ничего не боюсь. Коней с детства знаю, отец ведь их всё время подковывал, да и дома лошади были. Я ещё ходить толком не умела, а отец меня уже на коня сажал. Таких, как у тебя, конечно, видеть не приходилось. Но мне сейчас что конь, что иная животина – все покоряются…
– Отчего это?
Овсена улыбнулась загадочно, потом просто и радостно ответила, понизив голос:
– Люблю я, потому силу великую в себе имею, которой многое подвластно. Вот нынче собралась к тебе идти, собаки на Подоле лаять начали. Я подумала только, чтоб замолчали, и что ты думаешь? Пока шла, ни одна не тявкнула. Так что ни собак, ни людей – никого я теперь не страшусь…
На опушке, пламенеющей осенней листвой, кони остановились у небольшой копны сена, такой душистой, что нельзя было пройти мимо, не отведав доброго корма. Святослав с Овсеной спешились. Князь спутал лошадям ноги и оставил пастись. Сам же, укутав Овсену в епанчу, усадил под стог с другой стороны, а затем, расстелив попону, стал выкладывать перед восхищённой девушкой разные вкусные сласти.
После скачки и прогулки по лесу всё съестное шло в охотку.
Закончив вечерю, они улеглись на душистом сене, укрывшись плащом, и стали говорить друг с другом, поверяя душевные тайны. В темноте перекликались ночные птицы да изредка фыркали кони. С неба глядели ещё редкие, но чистые зори, а где-то в лесном озере слышался плеск – там Русалки с Водяником водили осенние последние хороводы.
Глядя на россыпь ярких звёзд, Овсена задумчиво произнесла:
– Одна из этих звёзд – душа моего отца. Я даже знаю какая – вон та, яркая, у Млечной Стези. Отец сейчас глядит на нас и радуется, что его дочь счастлива.
– Отец, наверное, очень любил тебя?
– И маму, и меня. Мама до сих пор иногда по ночам плачет. А я почти никогда. Я разговариваю с ним, когда мне тяжко или, как сейчас, радостно. Сколько себя помню, отец всегда был рядом. Мама рассказывала, что, когда я родилась, он брал меня на руки и носил похваляться перед всем Подолом: смотрите, какая красивая у меня дочка! Обычно сыновьям так радуются, а отец меня очень любил. Это он меня Овсеной назвал, хотя мать возражала, я ведь летом родилась.
– А я знаю отчего. Потому что волосы у тебя золотые, чисто листва осенняя, – серьёзно сказал Святослав и провёл по рассыпавшимся на сене шелковистым прядям.
– Да. Мама порой даже ревновала отца ко мне, так он со мной возился.
– А я слышал, будто отец твой поколачивал иногда мать Молотилиху…
Овсена помрачнела.
– Всё из-за вина греческого проклятого, ненавижу его! Отец потом винился перед матерью, и она всегда прощала его, потому что любила. Но мне каждый раз было так стыдно и горько… Я только недавно узнала, что у матери больше не было детей оттого, что отец спьяну как-то толкнул её, когда она была на сносях. Мать упала, ударилась, дитя выкинула – брат у меня должен был родиться, – и с тех пор больше не имела детей. А отец всё равно пить не бросил…
Святослав погладил Овсену по щеке.
– Я вино греческое не люблю, а ежели и выпью чего хмельного, то всё равно женщин не бью! – Он засмеялся.
– Я знаю, – отвечала Овсена.
– А я своего отца почти вовсе не помню, так, отдельные мгновения краткие… Любопытно, а где его звезда, я как-то об этом никогда не задумывался…
