Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
— От язычества близко к дьяволопоклонничеству, — заметил царь.
— Истинно говорить изволил, государь! Не менее рискованна и астрология, занятие мудрое и часто дающее положительный результат, но... кто знает, от кого идёт вся эта мудрость. Не от лукавого ли? У французов есть такой астролог, Михаил де Нотр-Дам, предсказавший кончину одного из королей. И как знать, не была бы смерть монарха иной, если бы не слова астролога?
— Опасное занятие!
— Отвергнем мы и простонародные суеверия, распространённые, но смешные для человека образованного. Как крестьянки пытаются разглядеть лицо суженого в отражении на воде. Или истолковывают запомнившиеся сны...
— Что же нам остаётся, лекарь?
— Наука называет этот метод гиромантией. По повелению своего государя я берусь изобразить магический круг, а по его краю — написать буквы. Государь войдёт в круг и, с молитвой и моей помощью, будет введён в мистическое состояние, как библейские пророки, умевшие прорицать будущее. Я буду записывать, что скажет государь, и отмечать, у каких букв ваше величество изволит оступиться во время движений внутри крута.
— С молитвой! — Иван Васильевич поднял указательный палец вверх. — Я — верный слуга Божий!
— Грех даже сомневаться в благочестии вашего величества!
Бомелий низко кланялся, пряча довольный блеск глаз.
Гиромантией решено было заняться после вечерней молитвы, уже затемно.
В престольной, за троном, скрытая плотной занавесью, была низкая дверь, а за ней — лестница вниз, в подклеть без окон, оставшуюся по приказу царя пустой.
В подклеть вела ещё одна дверь, от караульного помещения, где всё время находилась полудюжина стрельцов.
Вот и вышло, что Бомелий пришёл в подклеть со двора, простым смертным, а Иван Васильевич сошёл сверху, как небожитель на землю.
Принесённые факелы нарисовали на противоположных стенах неровные пятна света. На их фоне очертания двух мужских фигур, облачённых в тёмные длинные одеяния свободного кроя, казались таинственными и зловещими.
Царь, принёсший с собой саблю, не без сомнений передал её чернокнижнику.
Нельзя придумать лучшего времени и места для убийства. Бомелий мог зарубить оставшегося без оружия государя и скрыться из города раньше, чем будет замечено исчезновение Ивана Васильевича.
Но — значит, на то воля Божья. Значит, прогневал Господа!
О том, что иноземец, беспрекословно пропущенный стражей в царский дворец, мог быть опасен для государя, думал той ночью не один человек.
Опричный боярин Умной-Колычев невзлюбил пронырливого и жестокого иноземца с первых дней, как тот был представлен царю. Эти непонятные ночные бдения, перемены в поведении и внешности Ивана Васильевича...
Истинный подданный заботится о благе своего господина даже помимо его воли!
Умной навестил однажды дьяка Андрея Щелкалова и убедился, что не один испытывает беспокойство. А уж Щелкалов нашёл незаменимого в таких делах помощника — Григория Грязного, а значит, и лучших служителей Разбойного приказа.
Дождавшись, пока Бомелий закроет за собой дверь подклети, государевы люди неспешно пересекли полутёмный двор, подошли к стрельцам, стоявшим на страже.
Появление боярина Умного, набравшего немалую силу после новгородских событий, да ближнего к царю дьяка Щелкалова заставило стрельцов склониться в низком почтительном поклоне.
Задушевная улыбка вышедшего вперёд Григория Грязного — прижала к стене.
— Что бы ни увидели сегодня — молчать.
Лучшие приказы отдаются тихим спокойным голосом, без надрыва и эмоций. Грязной не грозил. Зачем? Обезображенные трупы, прибивавшие иногда к каменным опорам моста через Неглинку, переброшенного от Троицких ворот к Опричному дворцу, сбрасывались не отсюда, а от Кремля. Где, среди прочих, скромно примостился на углу Ивановской площади неприметный двухэтажный сруб Разбойного приказа.
Раки под мостом и без того жирные, и на корм к ним стрельцам не хотелось.
Да и не тати же ночные заявились к царскому дворцу, пусть и без приказа!
Снова открылась дверь в подклеть, но только один человек шагнул в тёмный проем.
Щелкалов и Грязной остались во дворе. Чтобы за стражей присмотреть: не ровен час, тревогу от излишнего усердия поднимут. И не в последнюю очередь, чтобы не шуметь излишне во дворце.
Умной разберётся, что происходит. Он из них — самый умный.
Боярин продвигался, проверяя путь ладонью по стене, в полной темноте.
Узкий проход закончился неожиданно, и Умной наткнулся грудью на дверь. Слава Богу, шёл боярин медленно, и петли не скрипнули. Через тонкую щель в проход скользнул луч неверного желтоватого света, и Умной услышал приглушённые голоса.
— Государь, я несведущ в ваших письменах, изволь начертать вот здесь буквы своего алфавита. Да, надо стараться, чтобы расстояния между буквами хоть примерно совпадали. Как наши шаги, что в математическом приближении одинаковы...
Бомелий говорил на латыни, а какой дипломат в те годы не понимал языка древних римлян? Умной обратился в слух, осторожно прижавшись к дверной щели.
— Готово, лекарь. Что дальше?
Голос Ивана Васильевича серьёзен и значителен. Они пишут? Что именно?
За последние дни не было оглашено ни одного государева указа. Значит, иноземец помогает Ивану Васильевичу вершить государственные дела? А по Сеньке ли шапка?!
— Теперь, ваше величество, извольте встать в центр изображённого нами круга.
Лучик света перед Умным померк, заслонённый широкой спиной.
Царь.
Застывший столбом в центре какого-то крута, о котором говорил лекарь.
Бомелий заговорил певуче и протяжно. Умной не разобрал ни слова, понял — не латынь, иной язык, не похожий на всё, когда-либо слышанные боярином.
Одновременно иноземный волхв лёгкими прикосновениями рук начал вращать перед собой царя, словно ребёнок, раскручивающий волчок.
Умной-Колычев не знал, что и думать.
Новое лечение? Как знать...
Нежданно боярин услышал в речитативе Бомелия нечто знакомое. Имя? Да. А вот и ещё.
Асмодей. Ваал.
Бесы из Библии.
Вот тебе и лекарь! Верно в народе стали говорить, только увидев новоприбывшего иноземца, — «злой волхв Елисей».
И не тронуть его сейчас, потому что с государем происходило неладное. Уже без посторонней помощи он вертелся всё быстрее, склонившись наподобие буквы С, едва не касаясь лицом высоко приподнявшихся при вращении краёв своего длинного одеяния.
— Сядь! — прошипел Бомелий, и не было к его голосе привычной угодливости.
И царь подчинился, сел на землю. Словно то был холоп перед грозным владыкой.
— Кто враги твои? Отвечай!
Так Грязной допрашивал у себя в приказе. Тех, кто на дыбе. А тут ничего не надо — только покорить волю, и всё.
Только покорить... Это волю государя-то!
Умной засомневался, что сможет сейчас справиться в единоборстве с таким опасным человеком. Лучше затаиться и слушать, как ни хотелось сейчас вытянуть саблю из ножен и ворваться в подклеть. Да и кто пообещать может, что государь вернётся в нормальное состояние, если лекарь будет зарублен.
— Сигизмунд-король, — начал перечислять Иван Васильевич. — Курбский князь. Девлет, царь крымский... собака...
— А Елизавета Английская?
— Пошлая девица... Замуж ей надо, чтобы в королевстве хозяин был.
— За кого замуж?
— А хоть и за меня, чем жених плох?
Иван Грозный расхохотался, искренне, рассыпчато, словно и не был околдован иноземным чернокнижником.
— Отношение к Московской компании?
— Пусть торгуют, раз и Руси это в прибыль! А вот во власть чтоб не смели вмешиваться! Ни у себя, ни, Боже избави, здесь. Купцы у нас торгуют, не правят!
— Запомни: Московская компания — твои верные союзники и друзья, а Даниил Сильвестр — советник надёжный.
— Сильвестр...
Царь мешком упал на пол.
Не успел Умной понять, что происходит, броситься на помощь, как у упавшего оказался Бомелий. Открыв пробку стеклянного флакона, он поднёс горлышко к носу царя.
Иван Васильевич со стоном поднял руку, провёл ладонью по бороде, рывком поднялся.
— Что произошло?
— Бывает и такое, государь. Предупреждать боялся, чтобы доверие ко мне не пропало.
— Я ничего не помню. У тебя не получилось?
— Всё получилось, ваше величество. Но для этого и необходим второй, чтобы слушать, что чужая душа говорит. Свою же душу никому услышать не дано.
— Что же говорил?
— О смерти врагов своих, государь! Сигизмунда первым назвал...
— Добрая новость. Ещё и правдой бы оказалась!
— Душа человеческая в высях рядом с Господом витает, как же она ошибиться может?
— Ладно... Ещё что?
