Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария
Но окончательно сумел убедить осторожного императора в том, что опального дуку нужно вернуть в столицу, не кто иной, как проедр Василий Ноф. Теперь он таким же мягким доверчивым тоном говорил о том, что без твёрдой руки Иоанна в Константинополе, да и во всей империи, не стало порядка. Прямо под носом Болгарию захватили скифы, и князь Сффентослаф стал у мисян кесарем. А это крайне опасно для империи.
– Ну, уж прямо кесарем, ты преувеличиваешь, Василий…
– Нужно вернуть Цимисхеса, это будет жестом твоей доброй воли и христианского великодушия, о великий! – пищал Василий. – А затем отправить его против скифов. Гибель на поле битвы – величайшая честь для воина! А если он победит скифов, слава императора-победителя Никифора Фоки прогремит по всему миру!
И Никифор вернул Цимисхеса в столицу.
Теперь Иоанн снова регулярно выстраивал вышколенные воинские шеренги перед выходом императора из дворца и ежедневно являлся к нему с докладом о положении в армии и действиях бесчисленных врагов империи. Ни тени обиды не выказывал недавний ссыльный перед ликом своего венценосного брата. Всё стало спокойнее и надёжнее с приходом Цимисхеса и верных ему воинов в Константинополь. Свершилось именно так, как говорила богоподобная Феофано и советовал верный проедр.
Однако весьма скоро Никифор Фока тонким звериным чутьём ощутил опасность. В чём она заключалась, он сказать не мог – в каких-то мелких деталях или отдельных событиях, начавших происходить как бы сами собой, помимо его божественной воли. Русский Барс вдруг покинул болгарскую Добруджу и умчался с дружиной оборонять свою столицу, которую неожиданно обложили пачинакиты. Старший архистратигос настоял воспользоваться этим, чтобы укрепить своё влияние в Болгарии. Никифор согласился принять болгарских послов. Но его больше заботила возросшая активность арабов. Поэтому он велел патрикию Петру вести войска в Сирию, где они вскоре осадили Антиохию.
В это время ужасные мадьяры напали на греческую Фессалонику, ограбили её и увели в плен около пятисот горожан. Было ли это ответом Русского Барса на осаду пачинакитами его метрополии, Никифор не знал, как и многого другого, происходящего и за пределами Империи, и в самом царском дворце.
Император только чувствовал, как сжимается вокруг него незримое кольцо, и потому стал предельно осторожным, как дикий зверь. Он не доверял теперь никому из ближайшего окружения, а единственный вход в его покои на первом этаже стерёг усиленный караул.
Стояла холодная ветреная декабрьская ночь. Безлюдными были улицы ромейской столицы. Сквозь шум непогоды на пустынных улицах великого града иногда пробивались тревожные возгласы вигл – константинопольской ночной стражи. Порывы пронизывающего ветра срывали с волн залива Золотого Рога пенные барашки. Зябли стражники на стенах, попрятались в свои укромные закутки даже бродячие собаки, но в царских покоях было тепло и спокойно. На необъятном царском ложе в тусклом свете масляных ламп извивались два сплетённых в страстной горячности тела. Слышались вздохи, звуки поцелуев, а иногда приглушённые стоны. От судорожных движений закреплённые у изголовья светильники то и дело вздрагивали, пламя их металось, готовое вот-вот погаснуть.
Наконец, обессиленные страстью, они лежали некоторое время без единого движения.
– Ты была сегодня бесподобна, – едва шевеля губами, молвил вконец разомлевший Никифор, – совсем как тогда, в нашу первую ночь! – Он замолчал, а ещё через несколько мгновений послышалось ровное сопение, сменяемое лёгким храпом.
– Я рада, что тебе понравилось, – прошептала чуть погодя Феофано.
Не услышав ответа, она тихо отодвинулась к краю ложа и, поднявшись, набросила на себя длинную тёмно-вишнёвую накидку, завернувшись в неё с головы до тонких щиколоток. Найдя на ощупь свои мягкие бархатные туфельки, она неслышной тенью двинулась к потайной двери и, отворив её, выскользнула из царской опочивальни на женскую половину дворца.
Через несколько минут зашевелился и Фока. Что-то промычав, он с трудом встал и на подгибающихся от сонливости ногах, почти не открывая глаз, побрёл наугад в туалетную комнату. Послышался звук струи, наполнявшей ночной золотой горшок. На обратном пути, зацепившись ногой за свою любимую медвежью шкуру, привезённую из далёких полночных земель скифов-россов, император тут же улёгся на неё и продолжил свой частично прерванный сладчайший сон.
Прошло ещё немного времени. Из той же небольшой потайной двери, ведущей в женскую половину, в царские покои одна за другой протиснулись безмолвные крепкие фигуры. Держа в руках короткие однолезвийные ромфеи, вошедшие, стараясь двигаться как можно тише, обступили необъятное царское ложе, занавешенное балдахином из красного бархата. Одна из фигур рывком отдёрнула полог с золочёными кистями. От резкого движения один светильник у изголовья погас, а оставшийся пляшущими бликами едва осветил нагромождение дорогих покрывал и подушек, перемешанных в невообразимом беспорядке. Огромная луна на несколько мгновений появилась в прорехе рваных туч, и вошедшим показалось, что на ложе никого нет. Они стали срывать покрывала и отбрасывать прочь шитые золотом подушки – в самом деле, никого! Одна мысль, холодная, как неожиданный лунный свет, отразившийся на стали клинков, пронзила и на миг обездвижила всех: «Ловушка! Неужели уговорившая их на это обманула и завлекла в западню, но зачем? С минуты на минуту сюда ворвётся стража с факелами, и всем конец!»
Однако прошла одна бесконечно длящаяся минута, затем другая, но никто не вбегал в царские покои, и мёртвая тишина ничем не нарушалась.
– Огня, быстро! – прошипел Цимисхес.
Ещё несколько томительных мгновений – и от скромного ночника дрожащими от волнения руками были зажжены несколько золотых хоросов, в изобилии украшавших покои.
– Осмотреть всё, он где-то рядом! – снова отрывисто приказал Иоанн, кивая на стоящие у ложа на специальной резной подставке из кости красные императорские сапоги. Это изобретение северных варваров, малопригодное в мягком климате Империи для употребления по прямому назначению, издавна стало в ней главным символом царской власти.
– Здесь он, – послышался с другого конца комнаты чей-то радостно-приглушённый тонкий голос, похожий на женский, – на шкуре прямо на полу спит!
Императора разбудили пинками грубых солдатских ботинок, а когда он попытался закричать, то получил сильный удар в челюсть рукояткой ромфея. От растерянности опытный воин, ещё находящийся под впечатлением чудесной ночи с Феофано, даже не попытался сопротивляться. Он взмолился было к своей защитнице Богородице, но второй удар не только разбил лицо, но и вышиб часть зубов. Вместо молитвы прозвучал стон, похожий на вой раненого животного, и Никифор выплюнул зубы вместе с кровью. Могучие руки втащили полуоглушённого и растерянного императора в опочивальню, где его двоюродный брат Иоанн, усевшись на любимое кресло василевса, уже натягивал красные сапоги. От недавней растерянности и холодного страха не осталось и следа, красивое лицо Цимисхеса теперь горело яростной злобой.
– Что, спокойно спишь, братец, забыл, тупой критский бык, кто привёл тебя к власти? – воскликнул он, ухватив Фоку за густую бороду и глядя ему прямо в чёрную глубину очей. – А в благодарность ты отправил меня в изгнание! Помнишь ли, грубый мужлан, что большая часть твоих побед свершилась благодаря мне и этим отважным стратигосам, которых ты «забыл», сев на трон? – вкладывая ненависть в каждое слово, громко вопрошал Цимисхес. – Что ж ты не теряешь сознания, толстобрюхий боров, как тогда, когда мы, – Цимисхес сделал жест рукой, указывая на окружающих, – провозгласили тебя императором?
– Или когда горожане закидали тебя мусором и гнилыми овощами за давку на ипподроме, тогда ты тоже лишился чувств! – женоподобным голосом воскликнул толстый лысый евнух маленького роста.
На лестнице, ведущей из караульного помещения, послышались робкие стуки и вопросы охраны, всё ли в порядке у Божественного.
– Когда я первым во главе своих воинов ворвался на стену осаждённой Антиохии, уничтожил охрану и открыл ворота, тем решив исход сражения, ты даже не наградил меня, взяв всю славу победителя себе, ненасытный! – вскричал Михаил Вурца, гневно сжимая рукоять меча.
В дверь уже начали стучать сильнее.
– Права была Феофано, когда говорила, что этой свинье не свойственна благодарность! – гневно прорычал темнокожий могучий стратигос Аципофеодор, снова ударив поверженного и ошеломлённого Фоку рукоятью своего ромфея по голове.
«Всё-таки Феофано!» – пронеслось в голове императора, и он погрузился в черноту. То ли от удара, то ли по природной способности терять сознание в неожиданных острых ситуациях Никифор быстро лишился чувств.
