Иван Басаргин - Дикие пчелы
Тайга увядала, тайга плакала золотыми слезами. Жила, как и миллионы лет назад, по законам природы, по течению времени.
Маков хотел быть честным пахарем. Он ехал сюда, чтобы получить свою землю, чтобы хоть к старости подняться на крыло. Но случайная встреча с Безродным резко изменила его жизнь. Жестокий Безродный голодом, а затем показной добротой сломил гордячку Груню, затем без особых усилий заставил работать на себя безвольного Терентия Макова. Сейчас Терентий самый богатый мужик среди суворовцев: дом под тесовой крышей, амбары, пасека, конюшня, разные пристройки. Он теперь может и посидеть сложа руки, и все за него сделают работники. Мог кружками пить медовуху и не пьянеть, не пьянеть потому, что в груди завелся тягостный червь сомнения, он точил сердце: его ли все это? Нет, все это не Макова, все это Безродного. Он всего лишь безродновский пес, что сторожит эти богатства. Вот если бы все это он нажил своим горбом, потом мужицким, тогда была бы радость, было бы доброе похмелье…
Отцветала таволожка. Последние капли меда несли в ульи пчелы. Любил Терентий возиться на пасеке. Эх, если бы на своей!.. Все закуплено, все запродано, даже душа Макова, а не только пролетающая пчелка.
Старик воевал с шершнями. Эти разбойники таились на сучьях лип, берез и ильмов, ждали, когда мимо полетит пчела с нектаром. Волками бросались на пчелу, хватали в цепкие лапки, убивали своим ядом и уносили на дерево, чтобы разорвать сильными челюстями медовые мешочки и выпить, сделать небольшой запас для своей матки, сами же они умрут.
А осень разливалась над тайгой, а осень тосковала густым кленовым багрянцем, плакала листьями. А рядом успокаивающая тишина да ворчливый голос Терентия Макова:
– Вот разбойники, напасти на вас нету! Чужим добром живете!
Ругался, а сам невольно сравнивал шершней-разбойников со своим зятем и с самим собой. Одна бригада корневщиков за другой исчезали в тайге… Он знал о страшных и темных этих делах. Он был их помощником, Косвенным, но помощником.
– Вот распроклятое семя, секут пчелу – и только. Как их отвадить от разбоя? Сколько меду пчелки не донесут? – сокрушался Терентий, сам же искоса смотрел на тайгу. Там тоже бродили «шершни», которые убивали не пчелок, а людей.
Через забор перемахнула Найда. В ее зубах бился и верещал детским голосом заяц, таращил раскосые глаза, молотил лапками по воздуху, будто убежать хотел. Маков покосился в сторону Найды, заворчал:
– Ну рази так можно, Найда? Уж лучше бы придушила, чем мучить!
Найда отвернулась от хозяина, будто ей и правда было стыдно за свои дела.
– Эхе-хе, жизня, не знаешь, куда и голову приложить. Все свою струну тянут. И этот гдей-то шурует по людям. М-да…
К Найде бросились щенята, уже довольно крупные, особенно черный, по кличке Шарик. Ростом он уже догнал мать, хотя еще был угловат и нескладен. Заяц, которого отпустила Найда, бросился убегать, ковыляя на покалеченных лапках, но Шарик догнал его, прижал к земле, схватил за шею и задавил. Серый пес крутился рядом. Он знал, что это уже не игра, где можно небольно кусать друг друга, здесь уже вступал закон сильного. Серый же хорошо знал клыки своего брата. Однажды он осмелел и хотел отобрать у него зайчонка, но получил такую трепку, что несколько дней хромал на все лапы. Найда попыталась восстановить справедливость, но Шарик покусал и ее, загнал в конуру.
– Не щенок, а дьяволенок, – ворчал Терентий, – даже матери не опустил. Вскормила на свою голову.
Но Шарик был честен. Он съел половину зайца, вторую оставил брату. Потом, сытые, они играли рваной рукавицей. Здесь Шарик играючи поддавался Серому, но нет-нет да сбивал с ног, прижимал лапами к земле, покусывая его шею. Но вот Найда навострила уши и зарычала. Щенки прекратили игру. Послышался топот копыт по тропе. Звякнула подкова о камень, всхрапнул конь. Найда с заливистым лаем бросилась навстречу всаднику, но тут же смолкла. Ехал свой человек. Маков приложил руку козырьком ко лбу, но с трудом узнал Безродного. Лицо его опухло от комариных укусов, борода и волосы спутались, штаны и куртка превратились в лохмотья.
– Чисто бродяга. Прибыл? Ну здоров ли был?
– Здоров твоими молитвами. Как тут дела?
– Все живы. Как охота?
– Еще пара таких ходок, и богачи мы. Фунтов двадцать набрали!
– Где Гришка?
– Скоро явится. Хотел медведя убить, но ранил, а тот на коня метнулся, вырвал лапищей коню брюхо и тут же сдох. Пришлось добивать лошадь. Теперь пешком кандыбает. Готовь баню. Тело зудит. Мошка и клещи заели. Что слышно в народе?
– Всякое, – уклончиво отвечал Терентий. – Приезжал из города исправник, тряс кокшаровских староверов, спрашивал, кто убил корчевщиков, но все без толку. О каком-то Тарабанове говорили, будто его работа, тожить не смог исправник доказать… Баулин заезжал, канючил деньги. Дал я ему сто рублей золотом. Радешенек. Вот они, царевы слуги, за пятак Расею продадут.
– Ну ты, Терентий, без этого самого.
– Да мне-то чо, что думаю, то и говорю. Велел тебе бороду сбрить немедля, будто кто-то пустил слух, что видели бандита с рыжей бородой. Значитца, быть во всем осторожным.
– Сказал ли ты ему, что за хорошую службу и радение он свое получит?
– Все мы свое получим, коли что. Как же, сказал, трижды напомнил. Слушай, Степан, а может быть, хватит? Ить ты теперь озолотился. Бросай это дело-то.
– Ты что, тятя, трусишь? Не боись. Считай, что только распочали. Придет срок – брошу.
– Черт, не распознал я тебя сразу, кто ты и что ты, ни в жисть не пошел бы с тобой. Тяжко. Ради Груни все терплю. Потом нужда…
– Все вы на нужду валите, чуть что. Иди топи баню, гоноши едому.
Щенки настороженно следили за Безродным. От него пахло чем-то страшным. Серый струсил и, поджав хвост, забрался в конуру, Шарик же ощетинился, водил носом, жадно нюхал, но не уходил.
Безродный присел на ступеньку крыльца, начал разуваться. Шарик вдруг пошел с рычанием на него. Остановился. Поднял голову и завыл.
– Еще ты развылся, – зло бросил Безродный, схватил плетку и опоясал щенка.
Шарик захлебнулся воем, глаза налились кровью, присел на лапы и прыгнул на обидчика. Даже удар плети не остановил его. Он впился зубами в штанину и вырвал клок. Степан отпихнул ногой щенка и вбежал на крыльцо. Размахивая плеткой, отбивался от наседающего пса. На шум поспешил Терентий. Отшвырнул Шарика в сторону… Безродный забежал в избу. Терентий надел на Шарика Найдин ошейник и посадил на цепь.
– Вот это пес! – вышел на крыльцо Безродный. – Ну удружил, старик! Помет, говоришь, волчий?
– Думаю, да. Найда пришла из тайги, там с волками повязалась, такое здесь часто бывает. Кто-то торскнет охотника, собака заблудится в тайге, так и пристанет к волкам. Ить волки сук-то редко убивают. Зимой начну с ним колотить кабанов и медведей.
– Сиди уж, колотильщик! Пса мне отдашь. Тебе хватит тех зайцев, что носит Найда.
– Не ем уже.
– Заелся?
– Как сказать, всему свое время. Орех на дереве растет, но не фрукт.
– Как там Груня?
– Скучает. Дело молодое, бабское.
– Будешь у нее, скажи, что ушел в Маньчжурию. Некогда к ней заезжать. Пусть поскучает. А собаку я беру.
– Так и быть, покупай. Но только все это здря. Пес тебе побои не простит. Я однова пнул его ногой, до сих косится на меня. Это же волк, а не собака, понимать надо. Волки зло долго помнят. А потом умнющий волк.
– Чепуха! Но скажи, почему я должен пса покупать?
– Так уж повелось на Руси: купленная собака лучше пойдет на охоту, будет верна хозяину. Десятка золотом – и забирай.
– Ладно. Куплен. Пусть сидит на цепи.
Пришел Цыган. Улыбчивый, вертлявый, обнял Макова. Зашел в избу, перекрестился. Безродный ухмыльнулся. Маков нахмурился и сказал:
– Хоть бы ты свою черную рожу-то не крестил, не кощунствовал бы.
– А отчего же? Человек я крещеный. Бабка меня научила молитвам, даже на исповедях поп меня хвалил за праведность, что, мол, в чужие огороды не лажу, посты блюду, исправно с бабкой в церковь хожу. А потом я у него рысака увел… Ить в Святом Писании так и сказано, что греши и кайся. Вот и каюсь.
– Ладно, балаболка. Садись, чуток перехватим – и в баню.
Выпили по деревянной кружке медовухи. Безродный слегка захмелел. Пьяный, любил похвастать и показать свое богатство.
– Собаку я купил у отца, не собака, а золото. Пошли, Цыган, посмотришь.
Дружки, чуть покачиваясь, приближались к собаке. Пес искоса смотрел на них, тело напряглась. Степан протянул руку, чтобы погладить пса. Но тот коротко выбросил голову вперед, клацнули зубы – из ладони Безродного хлынула кровь.
– В бога мать! – заревел Безродный, пнул собаку в морду, но тут же запрыгал на одной ноге.
Пес прокусил ичиг и ранил палец. Безродный схватил палку и, горбатясь, двинулся на пса. Тот подался назад, молча, без лая и рыка, отступал. Цепь кончилась. Безродный занес палку для удара, но пес опередил его. Резко прыгнул, грудью сбил с ног Безродного, тот упал на спину. К счастью, он был одет в кожаную куртку, пес ухватился за нее и, всхрапывая, начал перехватывать зубами, чтобы добраться до шеи. Он делал это так, как обычно делал с зайцами: ловил их за зад, а потом прижимал к земле, подбирался короткими рывками к шее. Безродный уперся руками в морду собаки, пытался оторвать ее от себя. Еще секунда-другая – страшные клыки вопьются в судорожно ходивший большой кадык…
