Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Васька пил. Пил и ел, испытывая странное чувство от совершенного предательства, не исключившего его любви к Бек-Ярыку, странной любви русского сотника к монгольскому оглану. И так хотелось теперь, чтобы его слова, сказанные Ивану Федорову, ничего не изменили в течение событий, избавив его, Ваську, от душевных метаний и бурь… Уже поздно вечером, глядя в налитые хмелем глаза оглана, вопросил:
— А верно, что Тохтамыш Витовту Русь подарил?
Бек-Ярык пьяно расхмылил, возразил:
— А я не ведаю о том! И ты не ведай! Не наше дело то! Кому Русь, кому Орду, кому хомут, кому ярмо… Окрепнет ежели наш хан, не отдаст русский улус Витовту. И тебя я… не отдам… Живи у меня, сотник! Давеча не ушел, теперь живи! Женись! На татарке женись! Любить будет, детей рожать будет… Забудь свою Русь! У нас степь, воля! Простор! Пускай урусутский да литовский князья друг с другом ратятся! Нам то и надобно! Нельзя, чтобы татары резали друг друга, как теперь! Пусть они режутся, а нам дают дань! Тохтамыш не прав, Темир-Кутлуг не прав, Идигу не прав — нам надобно всем вместе бить… Витовта!
Оглан был уже совершенно пьян, нес невесть что, и Васька осторожно выскользнул из шатра. Его воины уже разоставили шатры, уже раздобыли баранины и крупы, сварили жидкий пилав. Сотнику была оставлена миска под крышкой, и он, чтобы только не обидеть своих ратных, похлебал простывшего хлебова со стынущим на губах бараньим салом, после чего, ткнувшись в кошмы, заснул каменным сном, не додумавши самого главного: русский он или уже татарин? И что ему содеять теперь: бежать на Русь или жениться вновь на татарской жене и окончательно забыть свою далекую родину? "А, битва решит!" — последняя была Васькина мысль.
Вдали, под стенами Киева, пошумливал ратный стан, взрывами доносило хохот и клики. Паны налегали на русский мед и на греческие, навезенные армянскими купцами вина. Пили, щедро разбрасывая серебро, а то и взаем, под будущую боевую добычу, заранее раздавая и раздаривая пленных татарок, баранов и табуны степных косматых коней.
На воткнутых в землю древках колыхались над станом тысячи знамен и штандартов с гербами рыцарей, участвующих в походе.
Днем и ночью груженые возы, влекомые медлительными волами, везли и везли в стан продовольствие: говяжьи и бараньи туши, крупу и хлеб, дичину и рыбу, бочки капусты, редьки, сушеных груш, моченых яблок и соленых арбузов. Ратники резались в кости, проигрывая и отыгрывая вновь друг другу серебряные немецкие талеры и ратную справу.
Ждали Витовта.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Погружаясь в события прошлой жизни, постоянно наталкиваешься на своеобразные фантомы истории, устойчивые мифологемы, принятые наукой и общественным мнением за истину, в свою очередь обросшие вторичными легендами и художественными украсами, закрепленными литературой и живописью, многократно повторяемые и устоявшиеся до того, что их и тронуть опасно, ибо любые попытки критически рассмотреть исходные основания этих преданий вызывают всеобщее возмущение.
В самом деле! Победил ли Рамзее хеттов в битве при Кадеше или был разбит ими?
В каком году на самом деле родился Иисус Христос?
Была ли Жанна д’Арк крестьянкой или все же незаконной королевской дочерью, как выясняется теперь, и была ли она сожжена?
Прибивал ли Олег свой щит к воротам Константинополя, или ему приписаны подвиги совсем иных властителей, правивших в Киеве до Олега?
Кто такие "неразумные хазары" и какая власть установилась в Хазарин ко времени решительного столкновения ее с Русью при князе Святославе?
Состоялся или нет брак Ольги с князем Малом и чей сын, в этом случае, Святослав?
В самом ли деле Джамуха воевал с Темучжином или это была игра в поддавки двух побратимов, один из которых помог другому прийти к власти?
Союзничал ли Олег Рязанский с Мамаем и указывал ли Тохтамышу "броды на Оке"?
В самом ли деле Соломония Сабурова родила сына, который, в этом случае, был бы "законнее" Ивана Грозного?
Кто финансировал и, главное, с какой целью Октябрьскую революцию в России? И, кстати, какой национальности был Ленин, да и Гитлер тоже?
Кого и за что убили под именем Зои Космодемьянской? Впрочем, история прошедшей войны, особенно в начальной части своей, едва ли не вся покуда состоит из умолчаний и домыслов.
Подобные вопросы бесчисленны, и порою легенда столь укреплена в общественном мнении, что сама попытка критически опровергнуть ее, даже и опираясь на несомненные факты, оказывается недопустимою дерзостью.
Даже и поныне трудно высказать ту несомненную истину, что битва на Дону, позднее названная Куликовым полем, никак не являлась генеральным столкновением Руси с Ордою, что в военном отношении была она лишь выигранным сражением в проигранной войне и что духовное ее значение — осознание владимирскими русичами своего национального единства — было безмерно значительнее политического успеха, а организаторами Мамаева похода явились Генуэзская республика и папский престол, и именно этим, союзом Запада и Востока, направленным против Руси, и был опасен этот набег, отбитый Русью с тяжелыми жертвами, тяжелыми, но все-таки гораздо меньшими, чем это указано в литературной повести о донском сражении и закреплено исторической традицией.
Допустимо спросить и так: а для чего историки добиваются установления реальных фактов прошедшего времени? Зачем вообще надобно разрушать красивые легенды? Зачем доискиваться часто непопулярной истины?
Дело в том, что за легендами всегда стоит или сознательная, созданная с определенной идеологической целью или бессознательная ложь, исходящая из постулатов, принятых без критики.
Так, сугубое подчеркивание жестокости восточных завоевателей имеет целью оправдать европейскую экспансию в тех же восточных странах. Хотя, по существу, жестокость эта, естественная для своего времени, не превышала жестокости европейских завоевателей, а зачастую и значительно уступала ей. Вспомним, что творили орденские рыцари в Поморье и Прибалтике, ужасы европейского завоевания Америки, работорговлю "культурных" европейцев в "некультурной" Африке и т. д. Сколь часто мы вообще превосходство культуры измеряем мощностью пушек и толщиною танковой брони!
Поэтизация подвигов того же Матросова, у которого, скорее всего, попросту сдали нервы (задача солдата все-таки, не отступая, как можно дольше оставаться в живых. Слишком легко разгромить людей, кидающихся на амбразуры!), нужна была сталинскому режиму для самооправдания, для воспитания нерассуждающих людей-автоматов, исполняющих приказы, не задумываясь об их существе. Девушка, жестокою зимой поджигавшая, согласно приказу о "выжженной земле", крестьянские избы в Подмосковье и тем обрекавшая на смерть не столько немцев, сколько своих же русских крестьян (названная впоследствии Зоей Космодемьянской), и ставшая легендарной мученицей, должна была своим примером оправдать этот жестокий и бессмысленный приказ, согласно которому взрывались памятники культуры, уничтожалось жилье, да и многие промышленные объекты уничтожались совершенно зря, без всякого загляда в будущее, без мысли о том, что все это — наше национальное достояние, которое нам же и придется восстанавливать после войны.
Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что-де "русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь". Формула эта, опять же, принадлежит большевистской эпохе, когда потерь — ни в Гражданской войне, ни в Отечественной, ни в период коллективизации — действительно не считали. Но и отвлекаясь от событий XX столетия, скажем, что в сравнительно с Западной Европой редко населенной стране "не считать потерь" было попросту нельзя. Самоубийство никогда не является путем к одолению врага. Все наши истинные победы совершались малыми силами против численно превосходящего (иногда в несколько раз!) противника. Мы обязаны были беречь людей, и бессовестное разбазаривание человеческих жизней, кажется, до эпохи Петра I вообще не имело места в России.
Огромное количество легенд и умолчаний об истинной подоплеке тех или иных событий русской истории связано у нас с устремлением "западников" доказать принципиальную неполноценность русских, их неспособность создать свою государственность, их принципиальную отсталость, культурную и техническую, от того же Запада, и т. д. Хотя пристальное исследование реалий нашей истории говорит зачастую о прямо противоположном. Можно ли говорить, скажем, о технической отсталости Руси XVI–XVII веков, ежели русская артиллерия того времени по дальнобойности превосходила западную? Как и крепостное строительство, как и многое другое… Можно ли говорить о нищете Московской Руси, ежели продуктов питания было в изобилии, а цены вдвое ниже западных? А сплошная грамотность того же Новагорода? А церковная живопись? А зодчество? Подобных контраргументов можно выдвинуть бесчисленное количество, вплоть до того, что и административная система Московской Руси намного превосходила созданную Петром I по западному образцу и породившую все прелести позднейшего бюрократизма, не изжитого и поныне. Вообще говоря, мерить свое прошлое по чужому образцу — это значит заранее признать свое несовершенство, согласно восклицанию одной дамочки XIX столетия: "В Париже даже извозчики говорят по-французски!" А все крестьянки во Франции носят корсеты… Но ведь так можно и любую культуру любого народа признать неполноценной, ежели она не соответствует избранному образцу! Скажем, с негритянской точки зрения, о какой же культуре той же Франции можно говорить, ежели там даже богачи не носят золотых колец в носу! Или: можно ли европейцев признать культурными людьми, поскольку они даже не умеют есть рис палочками! (Ежели взять за образец цивилизацию Китая.) Сомневаюсь, например, что резиновая жвачка, распространяемая американцами, есть такое уж бесспорное культурное завоевание человечества…
