Агустин Яньес - Перед грозой
Пять звезд загорелись в душе, как в свече… tuba insonet salutaris…как в свече с пятью гранами ладана… totius orbis se sentiat amisisse caliginem… в греческом кресте, на груди моей… sancti luminis claritatem… звезды…. haec пох est… как раны святого Франциска… соlumnae illuminatione purgavit… и нашего господа… о vere beata пох… благословенная ночь, в которую я должен был умереть, чтобы воссиять, как метеор, кровью великомученика, когда свеча загорится от огня освященного канделябра, и встретит меня горящим утреннее светило, что не знает заката и, вернувшись с низшего лона, утром мирно рассветает над людьми. Моисей… flectamus genua… Исаия, Варух, Иезекииль Иона, Даниил, все святые патриархи и пророки levate… пророчествуйте. Возлюбленный мой превратился в лозу виноградную на плодотворном холме… и построил там давильню для выжимания виноградного сока. Должен был войти в смерть с лиловым плащом, и крестом, и церковными канделябрами, и свечой, и кадилом… как мучимый жаждой олень… и войдут в купель и благословят воды, разделив их… как мучимый жаждой олень… как говорят, беги подальше отсюда вся нечисть, и это создание — вода останется свободной и благословенной живым богом, истинным богом, святым богом, который вначале словом единым отделил тебя от земли и дух которого над тобою витает… как когда священнослужитель возмутит воды в купели, брызнув их на все четыре стороны, памятуя, что бог разделил их на четыре реки, чтобы оросить мир, убрал из них горечь, и придал им нежность, и заставил их бить ключом из скалы прикосновением палочки, и превратил их в вино, и шел по водам; как когда трижды подует на воду и склонит над ними зажженную свечу, также три раза, а затем оросит народ, и разделит освященную воду для смертного часа, и добавит елея и масел в купель, где меня крестили… Умереть, чтобы после возродиться искрой, тройным светильником, свечой, водой, торжественной субботой, соразмерно вечной литургии, в мире миров. Появился бы Иегова, с бородой древнего патриарха и в плаще от дождя. Omnes Sancti et Sanctae Del. Не стали бы бить колокола; перезванивались бы радостно, распахивались бы лиловые покрывала, и хор ангелов пел: аллилуйя!..
Когда донья Кармен и Виктория вернулись к нему, то нашли его лежащим ничком на полу; он чуть слышно пел «Летанию святых», временами с усилием выкрикивая: «Святая Мария Магдалина, святая Инесса, святая Сесилия, святая Агуэда, святая Анастасия, все святые девы и вдовы…» А почувствовав, что в комнату вошла Виктория, он повысил голос, и слова вырывались у него из горла тяжелым хрипом: «…девы и вдовы… я буду осужден из-за вас, по вашей вине, предвижу это, ведь господь не возжелал, чтобы я умер как мученик, как монах, как отшельник и поднялся на небо новым светом субботней зари в тот час, когда, словно утренняя звезда, загорается свеча, вся благоухающая ладаном, и во мраке — lumen Christi — блестят три таинственные свечи таинственного канделябра, и благословляют воду для купели! Уходите! Оставьте осужденного! Я чувствую, как начинаю гореть изнутри, и в этом виновны вы, вы и сеньор приходский священник; уходите, Виктория, пусть она уйдет! libera nos, Domine, te rogamus, audi nos, ab omni malo, ab omni peccato, a morte perpelua, in die iudicii, ut nobis parcas, ut nos exaudire digneris… — И снова начал: — Святой Михаил, святой Гавриил, святой Рафаэль… святой Сильвестр (Иегова будто святой Сильвестр… Я погиб!.. Он смилостивился надо мной!)… vere beata пох… Осужденный при жизни! Уходите!»
Припадок привел всех в ужас. Донья Кармеп упала в обморок. Бедпяга дон Альфредо — и всегда-то робкий и несчастный — вызывал жалость своим восковым, прозрачным лицом. Викторию увиденное потрясло: она стояла без кровинки в лице и вся дрожала, но все же ей пришло в голову вызвать сюда кого-нибудь из священнослужителей, успокоить больного. «Да, да, — отвечал, как во сне, дон Альфредо, — но только не падре Исласа, потому что именно его придирчивость всему виной, а падре Рейеса тоже нельзя — при одном взгляде на него больному станет еще хуже; падре Видриалес — тоже не годится…» И в конце концов дон Альфредо так и не двинулся с места и, бледный как воск, продолжал слушать сбивчивые крики сына. «Я осужден по вине приехавшей, по вине сеньора приходского священника, тщетно я пытался бежать, пытался умереть на рассвете в субботу, чтобы воскреснуть в освященной купели, в освященной свече, в трех свечах канделябра, господь не захотел смилостивиться падо мной, и вот я осужден, у меня горят все внутренности, и руки, и голова, не приближайтесь ко мне…»
3
Во вторник — тревога. Прибыл пикет жандармов. Улицы унылы, как никогда. Лавки закрыты. Мало-помалу распространился слух, что жандармы сопровождают нового политического начальника.
Дон Роман Канистран уволен. Снова начинать с кем-то другим, да еще неизвестно, что у него за идеи, ведь он наверняка подослан, навязай этими либералами из Теокальтиче!
4
Четверг — почтовый день, и, несмотря на прибытие нового политического начальника, падре Рейес отправился выполнять одну из своих приходских обязанностей — проверить, что делается в почтовом агентстве; и прежде всего узнать, какие газеты получены для местных жителей. Прибыл какой-то пакет на имя нового представителя власти, и падре Рейес обеспечил себе возможность проследить, куда и кому в дальнейшем будут направлены полученные бумаги. Не считая тех, кто так или иначе находится на содержании властей, один только Дамиан Лимон сблизился с новым начальником, lie исключено, что тот не дурак выпить. Проверка почты по пролила света на тайную деятельность либеральных и спиритических центров, однако следует иметь в виду, что погонщики перевозят много частной корреспонденции, а поскольку они любят прикидываться недоумками, то из них не вытянешь, что они привезли и что увезли; с другой стороны, это их работа, и она им помогает ускользнуть от расспросов; Дом покаяния они не посещают и нипочем не заставишь их бывать на наставлениях, — как тут потребовать от них сотрудничества на духовное благо народа; это они доставляют сюда спиртные напитки, привозят веселых женщин (говорят, что по меньшей мере две из них уже вернулись в проклятый квартал, а ведь только наступил пасхальный четверг); погонщики выполняют всякие тайные и предосудительные поручения, поддерживают опасные и внушающие тревогу отношения, они угрожают спокойствию селения — разносчики заразы, связанные с другими селениями, со столицей, с миром — врагом христианских душ.
Пришло письмо для Микаэлы, «до востребования». («Некие влиятельные лица из Мехико, которым я не мог отказать, предложили мне сопровождать их до Чапалы[76], а кроме того, оказалось крайне трудным найти кого-нибудь, кто довез бы меня, и вот с грустью мне пришлось отступиться от мечты достигнуть заветной цели моего путешествия… Как мне хотелось бы побывать с Вами в Чанале, чудеснейшем рае, который нельзя сравнит! ни с какими другими мне известными местами, мне выпало счастье любоваться восхитительными лунными ночами и волшебными сумерками!.. Вопреки своему желанию, волей-неволей, мне приходится возвращаться сегодня в столицу…»)
5
Только что осиротевшие, они один за другим начали думать, — особенно в час молитв по покойной, не осмеливаясь, однако, поделиться друг с другом своими мыслями, в силу разных, но все же сходных причин, — начали думать, не придется ли ему опять жениться и так ли скоро, как в первый раз, он, в его возрасте, лишит кого-то невинности.
В понедельник селение проснулось и все утро слушало гулкие удары колоколов, звонящих на всех колокольнях, будто умер сам папа или архиепископ. И нашлись такие, кто уже забыл о донье Анастасии, скончавшейся три дня назад, и спрашивал: кто это? по ком это? но ком это звонит колокол? Были и такие, что подумали, не сеньору ли приходскому священнику пришел последний час. Но были и такие, что — разумеется, втихомолку — посмеивались над заупокойным звоном, которому уже давно вышел срок.
По случаю прибытия жандармов и нового политического начальника во вторник всем хотелось повторить вчерашний заупокойный звон, но царила такая тишина, словно и сами звонари ушли в мир иной.
6
В субботу была проведена, согласно уставу, ассамблея Дщерей Марии. И катехизис. Ассамблея вызвала интерес, поскольку в течение всей недели не было никаких собраний; во вторник не приглашали из Братства покровительства бедным, в среду — из Общества святого Висенте, в четверг — из Апостольского братства, в пятницу — из Благостной кончины. Не было и занятий хора. Дни проходили еще тоскливее, чем раньше: все устали и были угнетены наступившими буднями, столь непохожими на праздники. Всем было грустно, что праздники кончились. Серая пасха. Шум работы — замедленный, ленивый. Петушиное пенье, мычание скота, лай собак — тоже вялое, глухое, дремотное. И колокола.
