Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса
В Петербурге знобило. Он тяжело лежал в чухонских болотах, этот город с античными портиками. Он гляделся в тяжелую воду и полоскал в ней затекшие ноги. Он вяз в трясине молча, подбирая под себя свежие нераскрывшиеся надежды и потерянные судьбы. Он был жесток и прожорлив, как немейский лев, и так же неуязвим. Тысячи питались надеждой, они боролись, ползали, били поклоны, скакали в танцах, маршировали и гибли тут в тихой обреченности. Он рос на их костях и цвел их кровью!
В Петербурге знобило. Кровавый замок, цвета перчатки Анны Лопухиной, коей преданно служил венеценосный магистр Мальтийского ордена, пугал горожан своей зловещей громадою, а еще более, репутацией его хозяина. И потому обезлюдело Марсово поле, и потому редко кого встретишь на набережной Фонтанки, куда своими фасами гляделось сие загадочное чудище. Однако же перед подъемным мостом с Садовой подле полосатой будки часового часто стали замечать некоего человека. Он не скрывал себя, а, напротив, говорил, что надобно непременно ему увидеть императора и что-то важное передать ему лично.
— Эко, братец! — сказали ему. — Разве тебе не известно, что летом его величество большею частию живет за городом? А уж ежели тебе и впрямь надобно что передать, то пожалте, в окно…
Да, было такое окно. Оно было специально устроено в нижнем этаже дворца под одним из коридоров, и любой подданный имел право опустить в оное прошение на имя императора — единственный демократический атрибут России уходящего века осьмнадцатого. Ключ от комнаты с этим окном хранился лично у Павла, и он сам каждое утро в седьмом часу открывал ее, собирал прошения, помечал их и затем прочитывал. И тут же, не мешкая, державнейшей рукою клал резолюции и писал ответы на сии прошения. А для объявления просителю ответы эти пропечатывались в газетах. И никакой бюрократии! Оперативность неслыханная! Дела, киснувшие в Сенате годами, через окно решались в считанные минуты. Бывало и так, что Павел рекомендовал просителю для разрешения вопроса обратиться в то или иное ведомство, а о результатах этого обращения непременно уведомить его лично.
Сюда-то однажды серым дождливым днем и подошел человек, закутанный в плащ с капюшоном. Подошел, посмотрел окрест, капюшон сбросил, обнажив молодое худое лицо с редкими длинными прядями каштановых волос. Несколько раз перекрестился, будто стоял перед образом, и, достав из-за пазухи пакет, опустил в окно.
На другой день секретарь императора Михаил Иванович Донауров доставил оконную почту в Павловск и оставил ее в кабинете государя в Розовом павильоне. По случаю дождливой погоды Павел встал позже обыкновения. С любопытством подержал в руках большой пакет. Вскрыл. Что это? Нет, не прошение… «Лейб-кучер Петра III». Драма Августа Коцебу. Перевод с немецкого. По самой средине заглавного листа каллиграфическим почерком было написано посвящение переводчика:
«Его Императорскому Величеству, всепресветлейшему, державнейшему, великому государю Павлу Петровичу, императору и самодержцу Всероссийскому, государю всемилостивейшему с глубочайшим благоговением подносит верноподаннейший Николай Краснопольский».
«Лейб-кучер Петра III. Стало быть, о кучере блаженной памяти убиенного батюшки моего?..»
Павел углубился в чтение. Несколько раз в дверь заглядывал его брадобрей, обер-шталмейстер Мальтийского ордена, наперсник по любовным похождениям, граф Иван Павлович Кутайсов.
Павел читал.
Сюжет прост. Действие происходит в Петербурге на Васильевском острове. Старый кучер Дитрих, которого из милости приютил у себя его земляк, столяр, рассказывает, что давным-давно, более трети века тому назад, он служил кучером при дворе и часто ему приходилось прокатывать в санках его высочество, наследника. Однажды на раскате санки едва не перевернулись, и мальчик вывалился в снег. Посмеялись сему происшествию — только и всего. Однако же дворцовый комендант несправедливо уволил кучера. И вот с тех пор старый кучер живет у чужих людей без средств к существованию. Проходят годы, наследник становится императором Петром III. Друзья уговаривают старика Дитриха встретиться с ним и напомнить о себе. Петр ласково принимает бывшего кучера, вспоминает свое детство и, взяв карандаш, подсчитывает ту сумму с процентами, которая бы была выплачена ему, если бы его не увольняли. Получилось 20 тысяч рублей! Такова награда старому кучеру…
Драма Павла тронула чрезвычайно. И он тотчас же, не дожидаясь вечера, из Розового павильона скрытным ходом поспешил в особую дачку своей пассии (которую специально для нее построили), к фрейлине императрицы Анне Петровне Лопухиной.
Впервые он встретил ее в 1798 году на одном из балов в Москве и был очарован ее молодостью и ее огненными черными глазами. Ох уж эти глаза! И теперь вот держит поблизости от себя, будто домашнюю собачонку…
Она лежала на атласном диванчике и читала книгу.
— Аня, — сказал он взволнованно. — Я узнаю характер батюшки! Узнаю!
Невиданное, но Павел сам прочитал ей всю драму. Читал он хорошо, эмоционально, по-своему делая акценты на слова, то повышая, то понижая голос почти до шепота. Он был неплохим актером, это отмечали многие.
— В самом деле, история весьма трогательна! — Анна уже не лежала, она, босая, ходила по мягкому ковру, одетая в широкий просвечивающийся турецкий халатик, шаловлива, грациозна, маняща…
— Я приказал наградить переводчика перстнем.
— Поль, ты, как всегда, справедлив и великодушен, как бог. Но ведь у этой пиесы есть еще и автор?..
— Автор? Да, некий Коцебу…
Молодому и бедному чиновнику из коммерц-коллегии Николаю Краснопольскому, наверное, не раз в эту минуту икнулось. Большие сановники при дворе, с которыми ему приходилось разговаривать, советовали не выставлять фамилию автора драмы.
— Коцебу в Сибири. Это имя слушать императору едва ли приятно, а посему последствия могут быть для вас самые непредсказуемые, и вы только испортите все дело.
— Вы посмотрите, — убеждали они, — на театрах пиесы Коцебу идут, но гляньте на афиши: ни на одной нет фамилии автора.
— Верно, но я только переводчик! Я не хочу быть вороною в павлиньих перьях. Понимаю: здравый смысл, карьера… Все так. Но, господа, как же быть с честью и совестью?
От него отступились. Неопытен, наивен, неискушен. Делай как знаешь. Никто не вправе помешать тебе сломать шею.
После первого прочтения Павел запретил печатать рукопись. После обеда он еще раз просмотрел драму и дал указание напечатать ее после исключения некоторых выражений. Например, таких: «Император поклонился мне; он кланяется всем порядочным людям». Под вечер Павел в третий раз потребовал к себе рукопись. Еще раз перечитал и разрешил печатать без всяких изъятий и пропусков[22].
В летнее время, особливо в жару, Павел предпочитал море, Петергоф, но, как видим, живал и в Павловске, в загородной резиденции императрицы. В это время на доклад к нему приезжали два раза в неделю. Но сегодня он незамедлительно потребовал к себе генерал-прокурора Петра Хрисанфовича Обольянинова. Тот явился поздно вечером. Не мешкая, его сразу попросили пройти в кабинет государя. Кабинет был пуст. Горел один шандал. Впрочем, и это было лишним, потому как стояли белые ночи и на улице было даже светлее, чем в глубоких дворцовых залах с темными драпами. Наконец, широко открылась смежная дверь спальни и вышел император. Он был в кальсонах и в белом полотняном камзоле с рукавами, на ногах мягкие сафьяновые башмаки. Через открытую дверь спальни, у стены, Обольянинов увидал походную кровать, над которой висели шпага и трость. В изголовье стоял низкий столик с книгами и какой-то посудой.
При появлении императора Обольянинов встал. Павел кивнул ему и попросил садиться.
— Ты не сердись на меня, Петр Хрисанфович. Тебе когда с докладом быть?
— Завтра, ваше величество.
— Можешь не приезжать. Зачтем нонешний разговор. А ежели что срочное, передайте с Паленом или курьером.
— Слушаюсь, ваше величество.
Обольянинов сидел на широком кресле подле стола, держа на коленях свою знаменитую красную папку с докладами. Длинное, худощавое лицо его с впалыми щеками загорело, редкие волосы на косой пробор прилизаны к темени. Был он внимателен и учтив. Если не сказать — подобострастен. Его возвышение состоялось пять месяцев тому назад, после отставки Беклемешева. Возможно, что этому способствовало и то обстоятельство, что, будучи директором провиантского департамента, того самого департамента, который кормит российскую армию, он сумел сберечь для казны около двух миллионов рублей, за что Павел пожаловал ему бриллиантовые знаки ордена святого Александра Невского. А более всего утвердился к нему доверенностью, что было в то время весьма не просто, зная архиподозрительность нашего Алкивиада.
