Пол Джефферс - Боги и влюбленные
Я бы показал Плинию больше, но он торопил меня, предупредив, что иначе мы пропустим благословение. («Если только ты не хочешь сбежать домой, в постель»).
Верховный жрец нараспев произносил торжественные молитвы и совершал обряд очищения маленького корабля, используя для этого яйцо, серу и пылающий факел; назвав маленькое судно Исидой, он спустил его на воду, мягко толкнул, и кораблик направился прочь от пристани, с молитвой, вплетенной в его крошечный парус.
Моряки, необычно молчаливые во время всего этого действа, проводили кораблик криками и аплодисментами. Они столпились у края пристани, бросая в воду цветы; некоторые в качестве жертвы лили молоко, другие кидали пучки пряностей — все, чтобы порадовать богиню людей, ходящих по морю на кораблях.
Я вытащил из волос специально купленный для этого красный цветок и бросил в темные воды, думая о времени, когда вновь окажусь на волнах Нептуна. Мое подношение было принято благожелательно, поскольку, подняв глаза от ярко украшенных волн, я увидел лицо человека, которого тщетно искал всю зиму.
— Сабин! — заорал я, перепугав бедного Плиния, который наверняка решил, что я сошел с ума.
Пока я проталкивался сквозь толпу моряков, Плиний тянул меня за рукав:
— Куда ты? Кого ты увидел?
— Старого друга! — смеялся я. — Старого доброго друга!
Когда я, наконец, добрался до него и крепко обнял, не в силах сдержать слез, на большом счастливом лице Сабина возникла широкая улыбка.
— Сабин! Сабин! Я думал, ты умер!
Сабин расхохотался.
— Отличное приветствие, Ликиск. Я похож на мертвеца?
Мягко положив ладони на его обветренное лицо, я засмеялся:
— Как я счастлив тебя видеть! Я ждал тебя всю зиму и почти потерял надежду на встречу. Я приходил сюда каждый день в поисках «Меркурия».
Сабин нахмурился и покачал головой, взяв мои руки в свои и крепко сжав их:
— Я больше не на «Меркурии».
— Нет? — простонал я.
— Теперь мой корабль — «Тритон». Вон за тем военным.
Кивнув, я улыбнулся:
— Да, да, я недавно любовался «Тритоном» вместе с моим другом Плинием. Вот он. Плиний, познакомься с капитаном Сабином, лучшим капитаном в мире!
Плиний вежливо улыбнулся и слегка поклонился.
— Это честь для меня, капитан.
К моему удивлению, Сабин был холоден. Огонек в его глазах исчез.
— Ты актер Плиний? — спросил он.
Польщенный, Плиний улыбнулся:
— Да. Вы меня знаете?
— Я слышал о тебе, — сказал Сабин на удивление жестким голосом, хотя вряд ли Плиний это заметил. — Мы должны поговорить, Ликиск, — добавил он чуть теплее.
— Да, конечно! — сказал я и снова его обнял. — Мы можем поговорить сейчас?
Плиний потянул меня за рукав.
— Ты не забыл о вечеринке, Ликиск?
Я нетерпеливо объяснил Плинию, что мы с Сабином давным-давно не виделись, и актер неохотно уступил. Я сказал, что буду у него дома к началу вечеринки. В его глазах читалась обида, но когда я притянул его к себе и поцеловал, они зажглись вновь.
— Не бойся, Плиний. Я скоро вернусь.
Мы с капитаном протолкались сквозь веселящуюся толпу и направились к новому кораблю Сабина. Плиний какое-то время шел с нами и распрощался, добравшись до дороги от берега в холмы.
Сабин был странно молчалив, но когда Плиний ушел, с недовольным видом поднимаясь на холм, обернулся ко мне и спросил:
— Откуда ты знаешь этого Плиния?
Удивившись, я ответил:
— Мы познакомились у Примигения, в мой последний визит в Остию. Бедный Примигений! Я почти забыл о нем, обрадовавшись нашей встрече. Ты должен рассказать, что случилось.
— Расскажу, — ответил он мрачно, — когда мы будем в безопасности на борту «Тритона». И когда я расскажу тебе все, что должен, ты увидишь своего друга-актера в ином свете.
Пораженный, я остановился и потряс Сабина за руку:
— Объясни, что это значит!
— Не здесь. Сперва поднимемся на борт, где нет враждебных ушей.
Как только мы взошли по сходням на покачивающуюся палубу «Тритона», я потребовал объяснений, но Сабин ничего не говорил до тех пор, пока мы не оказались в уютной капитанской каюте на корме. Каюта с кроватью, столом, стульями и свитками карт выглядела слишком маленькой для такого большого человека, как Сабин, но это был его дом, и он вновь улыбнулся, усевшись за столом. Он извинился, но попросил не перебивать его и не задавать вопросов, пока не расскажет мне все.
Согласившись с этими таинственными условиями, я сел на стул, опустив подбородок на кулак, и начал слушать рассказ, которого жаждал с того самого дня, как прибыл в Остию из Рима в поисках Примигения.
— Впервые мы узнали о беде, нависшей над сенатором Прокулом, твоим достойнейшим Прокулом и моим добрым другом, когда Паллас прибыл из Рима с его завещанием. Это стало настоящим шоком, особенно когда Паллас рассказал нам об обстоятельствах, вынудивших его отправиться в это печальное путешествие. По воле случая я был тогда в доме Примигения, и когда он собрался в Рим на помощь своему партнеру и другу, мне удалось его убедить, каким бы это стало безрассудством. Я отправился вместо него, мчась верхом вместе с Палласом. Мы прибыли на Эсквилинский холм как раз в тот момент, когда солдаты выводили из дома тебя и слуг.
Пораженный, я воскликнул:
— Ты был там?
— Да, был. Прятался в нескольких шагах рядом с Палласом. Но дай мне закончить, и тогда сможешь задать любые вопросы. Мне хотелось задушить этих солдат голыми руками. Я видел, как один из них вытащил меч и направился к тебе, Ликиск, и я был готов напасть на него, но Паллас меня остановил. С грустью мы смотрели, как тебя и всех остальных уводят прочь. Через некоторое время из дома вышли другие солдаты, неся тело того, кого мы оба так любили. Вид его окровавленной тоги свидетельствовал об угрозе, нависшей над всеми нами.
Я сказал Палласу, что нам как можно быстрее надо вернуться в Остию. Понятно, что Цезарь собирался стереть с лица земли любое напоминание о доме Прокула, и я хотел предупредить Примигения. Как партнер по бизнесу, он находился в серьезной опасности. Я оказался прав, хотя Примигений мне не поверил.
«У Цезаря нет причин, чтобы выступать против меня, — настаивал он. — Я не политик».
Но богини судьбы жестоки, и на следующий день, когда я занимался своими делами на борту «Меркурия», мне сказали, что к Примигению пришли солдаты и арестовали его вместе с семьей. Они взяли и Палласа, поскольку он ночевал в их доме.
Не в силах сдержаться, я воскликнул:
— Почему они это сделали?
— Примигения обвинили в государственной измене.
— В измене? Примигения? Это невозможно!
— Был свидетель.
— Откуда мог взяться свидетель, если не было измены?
— А это, — мрачно ответил Сабин, — лучше спросить у своего друга-актера.
Пораженный, я смог пробормотать только его имя:
— У Плиния?
— Он дал свидетельские показания, что будучи в доме Примигения, Прокул говорил об измене, и Примигений его поддержал.
— Это проклятая ложь! — крикнул я.
Сабин пожал плечами и продолжил:
— Скоро все имущество дома Прокула конфисковали. На бизнес в Остии был наложен арест, и теперь им управляет какой-то прихвостень Цезаря. Когда это случилось, я уволился и стал работать на другого человека — владельца «Тритона» и еще одного корабля.
По лицу у меня текли слезы. Я едва мог говорить.
— Ты знаешь, что с ними случилось? С Примигением? С его семьей? С Палласом? Со всеми остальными?
Сабин покачал головой.
— Они просто исчезли. Я бы послал весточку трибуну Марку Либеру, но не знаю, где он. Возможно, его тоже арестовали.
— Нет, он в Палестине.
— Он знает, что случилось? Я бы хотел ему рассказать.
— Я позабочусь, чтобы он узнал.
Удивленный, Сабин спросил:
— Но как?
— Я собираюсь найти корабль, который туда отправится.
— Это стоит денег, Ликиск.
— У меня есть деньги. Если их не хватит, я найду. Так или иначе, я доберусь до Палестины и расскажу Марку Либеру о предательстве Цезаря.
После задумчивой паузы Сабин сказал:
— Этот корабль отправляется в Египет. Ты, разумеется, можешь плыть со мной.
— Куда в Египет?
— В Александрию.
— Я найду там корабль до Палестины?
— Да… Я предвижу некоторые сложности, но, думаю, толку от того, что я о них расскажу, не будет.
Я кивнул.
— Верно, я все равно не отступлю.
— Это трагедия… трагедия, — пробормотал Сабин. Потом, улыбнувшись, сказал:
— Но тебе удалось из нее выпутаться. Как это произошло? Последний раз, когда я тебя видел, ты был в цепях.
Теперь настала моя очередь рассказывать историю ужаса и предательства, а Сабин угрюмо слушал мой рассказ; в его глазах пылал гнев, кулаки яростно сжимались. Наконец, я закончил и добавил:
